Мне вдруг стало его по-настоящему жалко.

- А тут… ни тебе тачек, ни баскетбола, ни фильмов… ни даже настольных игр… одно лишь бухло… и незащищенный секс.

Я не успеваю ничего сказать, так как Бруно продолжает:

- Как вообще люди жили в те времена?

- Не знаю, Бруно, - честно говорю я. – Наверное, тут и правда развлечений не очень много. Разве что… можно… книги читать.

Бруно снова хохочет.

- Ты не от Корделии заразился?

Я тоже улыбаюсь.

- У меня там, - Бруно облизывает губы, - в спальне… три обнаженные бабы. Если хочешь, можешь их навестить.

- Нет, спасибо, - я изображаю улыбку. – Пусть уж твоя спальня остается только твоей.

Морфи задумчиво поднимает глаза к потолку.

- И то верно, - кивает он. – У меня никогда раньше не было сразу с тремя. Это… необычно.

- Я тебя понимаю.

- Нет, не понимаешь, - качает головой мой собеседник. – Но обязательно попробуй! Это трио уже сработалось, и весьма неплохо. Но не исключено, что их ряды уменьшатся.

Мой взгляд резко меняется. В частности, из-за того, что он так спокойно об этом говорит.

- А что? – он улыбается. – Ни одна из них не застрахована. Как и твоя Уэбстер. Так что, - он поднимается с дивана и разминает поясницу, - я бы не стал ждать совершеннолетия, чтобы ей присунуть. Джимми, к примеру, успел натрахаться вдоволь со своей возлюбленной. Так что… мечту, можно сказать, исполнил. Так что и ты не плошай.

И после этих слов он ушел наверх. В комнату, из которой вскоре стали доноситься громкие стоны. Он ушел, оставив меня одного, обнимающегося с собственной одеждой.

Он породил в моей голове мысль, которая теперь зрела и заставляла меня страдать – я действительно осознал, что Эбби (а быть может и я тоже) вряд ли доживет до своего совершеннолетия.

***

Уснуть я так и не смог, да и не пытался. Я встретил утро в гостиной, и наверх не поднимался. К тому времени, как солнце взошло, я уже практически полностью помнил весь прошедший вечер. Помнил, как Эбби заснула на моем плече, и как затем ее увела наверх Корделия. В этот момент я как раз имел Марию сзади, пока она делала минет Бруно, и потому без проблем мог наблюдать за их уходом.

Кажется, я даже решил пойти за ними, натянув панталоны, но меня перехватила Жеральдин, которая и утащила меня в свою спальню.

Наверное, даже к лучшему, что она не позволила мне вломиться в спальню Эбби.

Нет, не наверное, а однозначно лучше.

Я покинул особняк еще до того, как кто-либо из его обитателей успел проснуться. Даже Нина с Бобом еще не успели появиться в гостиной, хотя я и был готов поспорить, что они то уже точно проснулись.

А вот когда вернулся, в доме уже вовсю кипела жизнь.

Жеральдин, Эбби и Корделия сидели в столовой и пили чай, уже успев позавтракать.

- Будете завтракать, сэр? – спрашивает Боб, и я киваю, а затем иду к столу, направляясь к Эбби и игнорируя презрительный взгляд Корделии.

- Эбби, - произношу я, сглатываю.

Она поднимает на меня взгляд. Возможно, в нем и была примесь обиды за вчерашний вечер, но от нее не остается и следа, когда я протягиваю ей до этого спрятанный за спиной букет из красных роз.

Меня наполняет некая радость, когда я вижу в ее глазах счастье, тесно переплетающееся с удивлением.

- Спенсер? – слышу недоумение в голосе Корделии.

- Зачем? – задает вопрос Эбби, но все же берет букет.

- Я делаю, наконец, то, что должен был сделать еще в школе, - в горле засуха еще покруче, чем в Сахаре. – Хочешь сходить со мной куда-нибудь?

- Куда? – она улыбается и издает смешок.

А я осознаю, что никаких мест, кроме как таверны, даже и не знаю.

- В парк… или еще куда-нибудь. Вряд ли здесь есть кино, или театр, а тем более клуб…

Я затыкаюсь, когда она поднимает на меня взгляд.

- Да куда угодно, - тихо произносит она, и у меня внутри словно разливается странное тепло.

Мы продолжаем смотреть друг другу в глаза даже тогда, когда Престон демонстративно бросает свою чашку на блюдце и выскакивает из-за стола.

Никогда еще взгляд Эбби не был таким… как сейчас.

Глава 30. История волка

- Она была чертовски красива! Пухленькие губки, большие карие глаза и маленький аккуратный носик, немного вздернутый. Длинные каштановые волосы… блестящие, красивые… и, черт, как же они пахли! Да и она сама, смекаешь?

Я медленно иду за Хейзелсмоуком и слушаю его рассказ.

- Да, смекаю.

Он останавливается.

- Переруби эту хрень, - говорит он, и я подхожу к непонятно откуда взявшейся лиане, перетянувшей нам дорогу. В принципе, можно было бы и пригнуться, но я знаю, для чего он заставляет меня делать это.

Вытягиваю руку в сторону, и она тут же покрывается черной материей, а затем вырастают длинные черные когти. Перерубить лиану получается с первого раза. Словно ленточку ножницами на открытии.

- На чем я остановился? – чешет он репу.

- На том, что ее волосы вкусно пахли.

- И не только волосы, Марки! Вся она! Смекаешь? – и он продолжает идти. Я – за ним. – Наверное, ее можно назвать моей первой любовью. Знаешь… даже если бы я знал, какой болезнью она меня наградит тогда… все равно бы не пошел на попятную!

- Трипака от нее поймал что ли?

Хейзел засмеялся.

- Нет, парниша. Хоть я и не знаю, что именно ты сказал, но подозреваю, что ты о той херне, от которой член вздувается, покрывается пузырями, и какая-то черная хрень течет?

Меня немного перекосило.

- Я таких болезней не знаю… но… наверное…

- Я болел разной дрянью, но все это было излечимо – магия, травки, вонючие мази, от которых только и хочется, что блевать. А еще настойки разные, после которых в сортир через по семнадцать раз на дню бегаешь. Все это лечится, смекаешь? – он откашлялся, вытер рот рукавом и продолжил: - А вот та малышка… наградила меня другой болезнью. В прочем… ты же видел.

Меня осенило.

- Так… ты не родился таким?

Хейзел заржал так, что с ветвей взлетели перепуганные птицы.

- Ты думал, что мои предки тоже такие же мохнатые? Или что меня вскармливала титькой волчица?

Он продолжает смеяться, и потому мы стоим. Он ржет, а смотрю на него. Становится тоже немного смешно. Но не потому, что он смешно пошутил, а просто от вида охотника и звука его смеха.

Наконец, он проржался, шмыгнул носом и харкнул в сторону от себя.

- Нет, браток, ликантропия не передается по наследству. Хотя бы потому, что детей ликантропы иметь не могут. Смекаешь?

Киваю.

- Печально, - пытаюсь я ему сочувствовать.

- Отнюдь! – громко вскрикивает он. – Я могу пялить всех баб без разбору, и ни одна от меня не залетит! Даже не нужно принюхиваться, когда у них течка! Хотя… откровенно говоря, на таких у меня тут же встает, и ничего поделать с собой не могу. Смекаешь, сколько у меня детей бы было за все эти семьдесят лет?!

- Семьдесят?!

- Да… - грустно чешет он затылок, - я уже не самый молодой волк… однако, - хитро улыбается, - еще ни одному самцу проигрывать не приводилось! Если б ты знал, какие у меня были стаи!!!

Я хмурюсь.

- А… - он вдруг понимает, что мои знания об оборотнях весьма скудны. – Короче, первые лет пять-шесть молодые ликантропы в людей не превращаются. Бегают по лесам, считая себя настоящими волками. Я провел в шкуре волка всего четыре с половиной года. Можно даже сказать, что я вундеркинд.

- Ты четыре года был волком? То есть… совсем волком? В смысле…

- Да-да! Я именно это и сказал, разве нет?! – он смотрит на меня, как на идиота. – Зачем ты переспрашиваешь все то, что я говорю? У тебя со слухом проблемы?

- Да нет…

- Тогда я не понимаю, - он почесал свой подбородок. Яростно и быстро. Словно собака, чешущая себя за ухом. – Четыре года я реально считал себя волком, совершенно позабыв о человеческой жизни. Трахал волчиц, жрал зайцев, таскал овечек с деревень, нападал на коров, несколько раз защищал стаю от людей, и потому вскрыл немало глоток. А затем… память стала возвращаться. Медленно. Сначала я даже не понимал, что это за воспоминания. Сначала пришли самые ранние воспоминания. Из детства… странно, что я все это тебе рассказываю.