— Занят он… все с ним нормально. Звонил недавно.

Если звонил, значит хотя бы живой, успокоилась я этим фактом. И значит, беспокоится обо мне. Значит я, как минимум, вызываю его любопытство. А чем дольше я рядом с ним, тем больше шансы воплотить в жизнь план Виктора и забрать своего сына.

К вечеру я снова себя накрутила — сидеть на одном месте было сложно. Когда дверь квартиры открылась, подумала, снова охрана. Но нет, Давид вернулся. Повязку надоевшую содрал, ранка покрылась подживающей корочкой, скоро можно будет швы снять. На меня глянул — глаза тёмные.

Наверное, чувствует вину. В ярости он превращается в дикого зверя, для которого нормы морали лишь пустой звук. Но я знаю, каким нежным он может быть. А ещё знаю, что извиняться за то, что сделал, с букетом цветов — не его вариант.

— Я соскучилась, — шепнула я.

Не подойти к нему, не обнять — совсем чужой. Подбородок щетиной зарос, в глазах усталость. Правда в том, что каким бы он не был, я скучала. Если не вижу его два дня. Даже если семь лет… Это не лечится.

— Это тебе, — сказал он.

Я сидела за столом, поджав ноги, пила чай и читала одну из книг его библиотеки. Читать я любила всегда. Сейчас же отодвинула в сторону книгу и с ожиданием смотрю на Давида.

Он из кармана пальто достал кулёк и бросил его на стол. Небольшой такой, из крафтовой бумаги. Кулёк проскользил ко мне по полированному дереву, и открылся. Из него с лёгким стуком высыпались конфеты в знакомой хрусткой красно-белой обертке. Рачки.

— Ты помнишь, — с трудом, еле слышно произнесла я.

С трудом, потому что слезы снова душат. Могла ли я поверить, что он, спустя семь лет помнит, что я люблю эти непримечательные копеечные конфеты?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ешь, — спокойно ответил Давид, мне показалось, что по усталому лицу пробежала тень улыбки.

Я развернула первую. Положила на язык. Закрыла глаза и с хрустом раскусила. Рот заполнила сладость, а душу терпкая, но светлая печаль.

Вкус этих конфет возвращал меня в детство. Я в школе начальной учусь, на дворе девяностые, кроме мамы у меня никого нет. Она крутится, как белка в колесе, но у нас все равно ничего нет. Ничего. И когда она меня хотела побаловать, покупала эти конфеты.

И я, когда ем их, вспоминаю, какое на вкус счастье. Когда у тебя только мама, комната в коммуналке и горстка рачков, а тебе и не надо ничего больше. Ты абсолютно счастлив.

Слезы все же текут. Смахиваю. Я покупала эти конфеты Серёжке, он сказал — мама, ну отстой же. Нахватался слов в садике… Покупала себе и была жёстко разочарована. Купленные самой они теряли все свое волшебство. А эти — волшебные. Эти мне принёс Давид. Господи, до сих пор помнит…

Развернула ещё одну и не торопясь съела. А с третьей встала. Подошла к Давиду. Высокий, голову пришлось запрокинуть. Молчит, но сейчас его молчание меня не мучает, как и тяжёлый взгляд тёмных глаз.

— Открой рот, — попросила я. Он открыл, я вложила в него конфету, нечаянно коснувшись кончиком пальца его языка. — Вкусно?

— Наферное, — пытаясь разжевать конфету, невнятно отозвался Давид, в его голосе читалось явное сомнение.

Я рассмеялась. Встала на цыпочки, потянулась, поцеловала в губы. Он с готовностью раскрыл рот, меня к себе притянул удерживая рукой за затылок, чтобы поцелуй ещё крепче был.

Меня ноги едва держат. Думаю о том, что это самый сладкий поцелуй в моей жизни. А ещё, что рачки и правда волшебные, что они снова подарили мне счастье, пусть и на несколько минут только…



Давид

Больше всего на свете я терпеть не мог, когда меня наебывают.

Особенно, люди приближенные.

Оттого и бесился на Славку, на ситуацию.

Вовчик мне ничего толкового в первый день про клинику сказать не смог. Я поначалу разозлился: я какого хера столько денег плачу, чтобы от меня отделались парой слов?

Рявкнул на него даже:

— В смысле «клиника как клиника»? Обо всем и ни о чем слова.

Закурил, в последние дни курил я много. Киллеры, покушение, ситуация эта со Славкой, поводы даже выдумывать не надо. Но на самом деле мне просто курить нравилось, вкус и горечь сигаретного дыма во рту.

Дым выдыхаю, из приоткрытого окна воздух весенний тянет, снег в центре почти растаял весь. Апрель.

— Клиника действительно существует, — терпеливо отвечает Вовка, в нем терпения — вагон и маленькая тележка. — И людей в ней действительно лечат, от мала до велика, врачей штат хороший.

— Но?.. — подгоняю Вовку. Что-то должно быть еще. Я своей интуиции доверять привык, она мне жизнь не раз спасала, а в этот так просто кричала — все вокруг пиздят, Чабаш, соберись и не верь никому. Вообще никому.

— Но держат ее, по всей видимости, непростые люди, про пацана пока пробить не смог до конца, там он или нет. Охраняют людей серьезно.

— Я не пойму, а мы че — несерьезные люди? Чабаш у нас кто, Чабаш у нас хрен с горы?

Опять разозлился, затушил сигарету о пепельницу, вдавливая окурок с силой.

— Все будет, Давид Русланович, но не сразу.

Я еще кипятился. Впереди сделка серьезная, месяц до нее остался. Мы к ней готовились — будь здоров, и все лишние движения сейчас вообще не в тему, ой как не в тему.

Я прошелся по кабинету, на месте не сиделось. Но и домой ехать не стал.

Там — Славка. Я пока не готов был к общению с ней. Пока не убедился, врет она или правду говорит про сына своего…

И снова вспомнил про ребенка. Про то, как он на свет появился.

— Блядство, — вытащил из кармана пиджака пачку от сигарет, она пустой оказалась. Можно было секретаря набрать, у нее там стратегический запас годовой, но не стал.

Ночевал эту ночь в офисе, здесь под такие дела была специально отведенная комната, которая ничуть гостиничному номеру не уступала.

Только сон не шел, я проворочался всю ночь, несколько раз решая домой отправиться. Но — не стал пока, без точных сведений о клинике этой, без фактов на руках не решил еще как разговор строить.

На утро позвонил охране, что Славку охраняла.

— Все в порядке, — отчитались они, — ест, спит, дверь молотком ломает.

— И как дверь? — ухмыльнулся, представляя Славку, ломающей входную дверь. В этом она вся была, другие бабы бы слезы по лицу размазывали, а Славка — с молотком.

— Дверь держится, а она устала.

— Глаз с нее не спускайте, — предупредил я.

Остальная часть утра прошла на телефоне. Созвонился с Гараем, но тот новостями порадовать не смог.

— Залетные парнишки, незасвеченные, — вздохнул он, хотя в его сожаления я особо не верил. Пока мы с ним были закадычными товарищами, — за кадык друг друга державшими, сотрудничать нам было выгодно. Но на счет Гарая я не обманывался, помня, что человек человеку волк.

— Да быть не может, чтобы ни разу нигде ни-ни, — в это я особо не верил.

— Ты мне не веришь, что ли? — в голосе ноты металла, только я на попятный не пошел:

— Ну почему — тебе? Может, ребята твои зазря хлеб свой едят.

— С их хлебом я и сам как-нибудь разберусь, — отрезал губернатор, на том и простились. После разговора осадок остался неприятный. Мелькала у меня мысль о том, чтобы попросить его клинику, где Славкин сын, пробить, но я не стал. Во-первых, не хотел его в свои дела посвящать, и без него справимся, а, во-вторых, я помнил, как он на Славку смотрел.

Как на мясо.

Извращенец хренов.

— Давид Русланович, — Вовчик поймал меня, когда я с обеда шел, — пацана удалось сфотографировать. В клинике он, все чисто, от астмы лечится.

— Это хорошо, — кивнул задумчиво, — поехали-ка домой.

О том, что Мирослава в мое отсутствие творила, ребята докладывали почти каждый час. А я думал, что вел себя совершенно по-скотски, взяв ее почти силой. И что за поступки свои нужно отвечать.