Мы быстро удалялись, дорога сделала петлю. Мимо нас на большой скорости промчались черные, наглухо тонированные автомобили, Давид резко надавил на мои плечи, заставляя сравняться с задним сидением.

А затем я услышала взрыв.

Столп пламени, взметнувшийся в небо, был настолько высок, что я видела его, лежа на коленях Давида.

— Ну вот и все, Чабаш, отмучался, — хмыкнул мужчина с татуировками на руках, а Давид ответил ему:

— Типун тебе, Шерхан. Надеюсь, твои люди сработали чисто.

— Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы.

Мы ехали долго, дважды меняли машины, в последний — перед выездом из области.

Под конец я потеряла счет времени, забившись в угол автомобиля, поджав колени. Перед глазами, как заколдованное, мелькала одна и та же картина — мертвое тело в моей одежде, взрыв.

Когда мы подъехали к небольшому темному дому, уже светало, я еле держалась на ногах от усталости.

— Здесь вас искать не станут, — Шерхан провел нас в дом, включая свет, — холодильник забит, без особой надобности из дома не выходи.

— Поучи мне, — проворчал Давид.

Они ещё о чем — то долго говорили между собой, но я не вслушивалась. Стояла посреди комнаты, сжимая кулаки, с трудом дожидаясь, когда мы останется наедине.

Наконец, Шерхан ушел.

Хлопнула дверь, стало тихо.

— Что это было? — я повернулась к Давиду, напряжение достигло пика, и мне нужны были ответы.

— Ты сама все видела, своими глазами, — пожал он плечами равнодушно. Открыл холодильник, вглядываясь в содержимое, а я с катушек слетела в этот момент.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он же похоронил нас для всех. Он же только о себе думал, о своей шкуре!

— Там мой сын остался! — заорала я, хватая вазу со стола и швыряя ее с силой о пол. Керамика удара не выдержала, с грохотом коснувшись пола, и разлетелась на осколки, но мне было мало.

Мне швырять хотелось, бить все, лишь бы выпустить тот ужас, что копился внутри, стоило подумать только, что будет, когда Виктор узнает, что я умерла.

Я Сережку представила, который никому кроме меня нужен не был, и сердце сжалось болезненно. Если хоть один волос упадет с его головы…

— Не бузи, ничего с твоим сыном не случится, — отрезал Давид. Это равнодушие, с которым он говорил, хлестко ударило по нервам.

Я подлетела к Чабашу и влепила ему пощечину. Ладони, падая, содрала еще на мосту, обожгло болью, а в глазах Давида полыхнула злость, но я тогда мало чего боялась.

— Бесчувственная скотина! — орала я, — он же маленький! Ему волноваться нельзя! У него приступ может случиться!

Я кричала, слезы текли градом. Чабаш, уворачиваясь от ударов, развернулся, схватил меня за запястья и встряхнул:

— Все с ним будет нормально! — крикнул, перебивая меня, — Успокоилась! Успокоилась, я сказал!

— Если у тебя были бы дети ты понял, — буквально выплюнула ему в лицо ядовитую фразу.

— Но у меня их нет, — равнодушно ответил он.

И встряхнул еще раз.

Мы стояли близко-близко, тяжело дыша, я смотрела в его злые глаза. Дернулась раз, другой, но он крепко держал, как в тисках.

Силы покидали тело, адреналин схлынул, оставив за собой опустошенность.

Я ни о чем не могла думать, только о Сереже. Как пыталась его уберечь от всех опасностей.

О том, что бежала тогда от Давида, беременной, потому что знала: рядом с ним нельзя нам. Это плохо кончится.

И о том, что реакция Виктора, узнавшего о моей смерти, будет совсем непредсказуемой.

— Что ты наделал, Давид, — прошептала я, — что ты наделал…

Давид

Слава погасла. Я предполагал, да, что материнская любовь сильна — её воспели миллионы раз. Но чтобы так… Сам я не помнил, не знал такой любви. Моя мать была безмолвной тенью отца, боящейся сказать лишнее слово, боящейся проявить свои чувства. А может их просто не было, этих чувств…

С моста чуть не упала, дурная Славка. Откатилась, ещё бы чуть и полетела, успел поймать. При мысли о том, что хоронили бы не подставной труп потом, а настоящий Славкин, внутри все похолодело. Я много видел мёртвых, Славку не желал. В ней так много жизни было, больше, чем в ком либо, кого я знал. Это была не жажда наживы, развлечений, чего угодно. В ней была именно жизнь, такая же чистая и искренняя, как её смех, и ничего не могло её испачкать. Хотя…

Вошёл к ней в комнату. Забилась в кресло с ногами, смотрит в никуда. Окна зарешечены, так бы уже попыталась сбежать. Я многое мог бы ей сказать сейчас, но мне кажется, она просто не услышала бы меня. Не я царю в её мыслях. И сейчас у меня даже злости на неё нет. Всё потом…

Вздохнул, сходил на кухню, нашёл аптечку. Вернулся, придвинул стул, сел напротив Славки, даже головы ко мне не повернула.

— Дай руки.

Посмотрела, словно не понимая. Терпение, Давид. Ты должен был терпелив и к ней, и к её горю. Она — один из ключиков к загадке, которую ты должен разгадать. Взял её руку. Некоторые порезы глубокие. В ранки забились мелкие камешки. Как ей не больно? Начал вытягивать их пинцетом, даже не вздрогнула. Залил перекисью. Мне кажется, она бы не вскрикнула даже если это был бы чистый спирт. Слава будто потеряла возможность чувствовать.

— Наслаждайся горем, — кивнул я. — Не буду мешать.

Находиться рядом с ней было невыносимо. Хотелось растормошить, чтобы смеялась. Чтобы живой была. Пусть даже ненавидит снова, пусть пощёчину даст, только бы жизнь в глаза вернулась.

Зашёл в комнату, в которой дежурил охранник.

— За ней гляди в оба, — приказал.

Подарков не было, по магазинам светить щас не дело. И похер, я сам лучший подарок. Спустился в подземный гараж, сел в наглухо тонированный джип. Выбежал второй охранник.

— Вам лучше не покидать дом, — взволновано сообщил он.

— Похер, — лаконично ответил я. — Бабу стерегите.

Нажал на брелок, открывая ворота, выехал. Без охраны — непривычно. Весело даже. Словно все можно. И город этот я неплохо знал, тут у меня завод. Только для всех я и Шерхан враги. Никто не подумает, что тот станет мне помогать. Будем честными — я отжал у него бизнес. А ещё все считают, что он отнял у меня Белоснежку. Белоснежка и правда занимала отдельное место в моем сердце, но мысли мои были не о ней. О той, от которой бегу сейчас, не в силах выдержать её взгляда.

Попетлял по городу, приглядываясь. Потом подъехал к резиденции Шерхана и что есть сил засигналил, требовательно, много. Ворота открылись не сразу, захлопнулись за мной, вышел, меня окружили мужчины с оружием. Да уж, кучеряво Шерхан живёт, куда мне до него.

— Ты с ума сошёл? — набычившись спросил он встречая. — Тебе одних своих похорон мало?

— Соскучился! — раскинул руки в стороны я.

Он головой только покачал. Мы и правда враги, вовсе не друзья. Просто, какие то неправильные враги… Белоснежка играла с девочкой. Та уже совсем большая была, то есть маленькая, но относительно своего изначального размера очень даже большая. Это раньше она ко мне в объятия кидалась не раздумывая, а теперь все, поумнела, видимо понимает, что плохой я дядя. Умный ребёнок.

— Дядя Давид, — напомнил я, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом этой маленькой принцессы. — А ты Верочка.

— Иман она, — бросил Шерхан.

Белоснежка, то есть Лиза, рассмеялась, подошла, обняла меня. Она не особо изменилась, разве только женственнее стала, а то при первой встрече на гимназистку была похожа, одни глаза да пузо беременное, с которым она от Шерхана бегала.

— Милая, — наклонилась она к дочери. — Как тебя зовут?

— Иман, — ответила та. — Иман Имрановна.

Лиза руками развела — ну, значит Иман. А то, что у Иман Имрановны фарфоровое личико, голубые глаза и две белобрысые косички, так какая разница? Шуток на тему отцовства Имрана я давно не отпускал, враги мы конечно неправильные, но в морду даст точно.