— Бухло принеси, — крикнул я, открыв окно.

Виски был тёплым. Похер. Сделал большой глоток, снова закурил. Мне пытались лгать. Когда молодой и зелёный был, только после армии, только развёлся, только деньги пошли… И бабы косяком пошли тоже. Многие хотели выскочить замуж за молодого военного в отставке, главное — богатого. Не раз и не два мне приносили полосатые тесты. Тогда только двухтысячные пошли, в ДНК тесты никто особо не верил. Тогда я не оскорблялся. Говорил либо сейчас дам денег на аборт, либо потом экспертизу и ни копейки, тем более резинками я всегда пользовался, о чем думали, непонятно. Ни один из рождённых так трех младенцев, ожидаемо, не оказался моим.

Но Слава не имела права. Несмотря на всю эту грязь, она была лучшим, что у меня было. Ебаный лучик света, который был, а потом рассеялся, исчез. Но сколько раз, за эти годы, когда херово было, я вспоминал, как она смеётся. Глаза закрывал и вспоминал. Заразительно, громко, запрокидывая голову. Так смеялась, что хотелось в охапку её, и зацеловать, наесться её смехом…

Еще глоток виски. Ещё. Голову поднял — Славка стоит в окне второго этажа и смотрит на меня. Не имеет права, понимаю пьяно я. Не имеет права пачкать меня своим лживым взглядом.

Жму на газ, сигналю, вынуждаю открыть ворота. Один из охранников подбегает наклоняется к окну.

— Давид Русланович, вам нельзя…

— Я тебя пристрелю, — спокойно обещаю я и достаю пистолет.

Ворота открываются. Дом далеко не в центре, кругом глухие заборы, пришлось порядком попетлять, пока нашёл ближайший кабак. Паршивый, стоит признать. Но там есть бухло. И бляди, наверняка, тоже есть.

— Виски, — объявляю я, вспоминаю свое тёплое пойло, что в машине пил и уточняю, — со льдом…

Я как раз допиваю второй бокал, когда приезжает Шерхан. Его люди рассредотачиваются по и так пустому залу, Шерхан тащит меня на улицу. За здание, там пустырь.

— Я, блядь, тащил трупы через пол страны, помог тебе сдохнуть, чтобы ты провалил все дело, набухиваясь по барам?

— Нахуй пошёл!

Он не имел права мне диктовать. Вытаскивать из бара вот так… Пусть сидит в своей крепости и наслаждается семейным счастьем. Ему меня не понять. Шерхан бросает что-то своим людям на своём же языке, а я на него бросаюсь. Мы дрались уже, бывало. Шерхан огромный и сильный, зато я хитрый и умный. Сейчас, кажется, я его ненавижу, а ещё я пьян. Я разочарован в этом ебаном мире. Мне прилетает по скуле, сильно, до звона в ушах. В честном бою мне не победить, делаю подсечку и Шерхан падает на землю, утягивая меня за собой. Лежим, дышим тяжело.

— Мне на тебя похер, — говорит он. — Но под тебя большие люди роют. Я рискую всем. Если из-за тебя с моей семьёй что-то случится…

Вспоминаю Белоснежку. Волосы светлые снова отросли, улыбается так, словно все знает. Маленькую принцессу Иман. Толстощекого Ибрагима.

— Прости, — честно говорю я, а потом меня как прорывает. — Она не имела права так лгать. Хотела, чтобы я спас её сына? Да я и так сделаю все, что могу! Но спекулировать тем, что он мой ребёнок? Я, сука, бесплоден!

— Сделаешь экспертизу, — устало говорит лежащий рядом на земле Шерхан.

— Мальчик далеко… А я хочу знать немедленно. Я хочу доказать ей, что она лжет.

Шерхан встаёт и мне помогает встать. Едем куда-то. По дороге я снова пью. Прибываем в закрытое медицинское учреждение, мне выдают одноразовую шапочку и медицинскую маску с халатом. А потом — стаканчик с завинчивающейся крышкой.

— Какого хера? — удивляюсь я.

— Иди уже, дрочи, — отмахивается Шерхан. — Не промажь только.

Он идёт к автомату с кофе, а меня ведут в отдельный кабинет. Я вовсе не хочу мастурбировать, к тому же я слишком пьян. Но мне нужны ответы. На столе журналы с какими-то голыми бабами. Мне достаточно вспомнить, как Славка лежала передо мной сегодня на столе. Трусы спущены, ягодицы алеют от моих шлепков. В штанах сразу становится тесно. Расстегиваю штаны и ширинку. Закрываю глаза. Думаю о Славке. О том, как её губы касаются моего члена. Как глубоко забиваю член в её рот, в самое горло. Кончаю. Отдаю стаканчик медсестре.

— Теперь что?

— Сказали, начнут делать сразу. Утром будет готово.

В душе не ебу кому принадлежит эта клиника, но я не собираюсь отсюда уходить. У меня есть виски и сигареты. И Шерхан есть тоже, пусть он и не в восторге от того, что пришлось из супружеской постели вылезти и со мной сидеть.

— Какой же ты охуенный, — сообщаю ему я.

Глаза закатывает. Просыпаюсь я утром в одном из кабинетов на неудобном жёстком кожаном диванчике. Все болит. Голова, спина, ноги блять. Все, что есть. Шапочка сползла набекрень. Накурено. Дверь открывается, в кабинет входит врач с листами бумаг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это вы у нас тут ночью куролесили?

— Похоже на то, — соглашаюсь я.

Вздыхает. Садится за стол, на котором кружка, полная окурков. Ничего, я им хорошо заплачу, в обиде не останутся. Рассматривает листы и я понимаю, что это мои анализы.

— На что жалобы?

— Да ни на что, — честно отвечаю я. — Пьяный был…

Кивает. Смотрит на хаос, что творится вокруг и тоже закуривает, справедливо полагая, что хуже уже не будет.

— Сколько времени пытаетесь зачать ребёнка?

Всё же, врач, видимо и сам все понял по анализам.

— Не пытаюсь, — отрезал я. — Анализы я и раньше сдавал, меня признали бесплодным на все сто процентов.

Мужик хмыкает, потом выходит за кофе, приносит и мне стаканчик.

— Когда анализы сдавали?

— Да лет двадцать уже назад.

Снова хмыкает. Пьёт кофе, и я пью, и он кажется божественно вкусным, пусть и из автомата. В кабинет заглядывает Шерхан, потом снова дверь закрывает.

— Хороший мой, двадцать лет назад такая техника была, что хорошо, если вообще сперму в микроскопе видели. Давно нужно было перепровериться. Не могу сказать, что у вас все хорошо, но шансов на естественное зачатие, думаю, не меньше десяти — пятнадцати процентов…



Слава

Еще одна бессонная ночь позади осталась.

Я не плакала, нет, слез уже не осталось, в потолок только смотрела до самого рассвета, укутавшись в одеяло почти с головой. В доме тепло было, а я все мерзла.

Думала о последнем разговоре с Давидом, крутила мысленно его и так, и эдак.

Вчера рассказать Чабашеву о Сереже казалось правильной идеей. Он должен был знать.

Что не за чужим ребенком своих людей отправляет — за собственным сыном. Что не только ради меня и незнакомого мальчика старается.

Да. ожидаемо было, что не поверит сразу. Ожидаемо и все равно неприятно, больно даже.

Он так на меня посмотрел… Я этот взгляд до конца дней своих помнить буду. Точно я растоптала его, убила своими словами.

Я все видела, и кулаки сжатые, и побледневшее его лицо, красивое, но такое холодное и чужое в тот момент.

Думала тогда — ну сейчас точно ударит. И это будет уже не по заднице получить. Но он сдержался. Шарахнулся от меня в сторону, как от чумной, а потом дверью хлопнул со всей злостью, так сильно, что бзынькнули жалобно оконные стекла.

Мне хотелось за ним броситься, объяснить, сказать, что я не лгу, но я прекрасно понимала, это лишнее. В таком настроении, какой он был, лучшим было не подходить.

Мне снова осталось только ждать. Это я умела лучше всего.

Сейчас, даже несмотря на то, что Давида дома не было, морально легче стало.

Я знала, что Сережу пытаются вытащить. Да, он был у Виктора, и клиника охранялась надежно, но раз уж Давид смог найти трупы, чтобы изобразить нашу кончину, то и здесь должен справиться.

Тем более сейчас. Хочет он, не хочет, а от моих слов так просто не отмахнуться. Все равно будет об этом думать, так уж устроен наш мозг.

Под утро, все же, меня сморило коротким сном.

Мне снился Сережа — мы читали с ним большую книгу про астрономию, которую он попросил на свой день рождения. Книга была огромная, почти с его рост, плотные страницы, крупные картинки. Мы рассматривали ее всегда вместе, обнявшись, — сын читать научился рано, сам, без моей помощи, и с тех пор порывался читать сам, а я его за это ласково называла книгочеем.