— Я уж думал, впал в немилость. Ты последнее время раньше моешься.

— Ты последнее время на ужин опаздываешь, а потом ковыряешься в тарелке два часа. Я, в отличие от некоторых, не могу обходиться пятью часами сна.

Он раскладывает руку по бортику, чтобы мне было на что прилечь.

— Что поделать, с этим вступлением с Союз очень много работы, а я тоже не железный, устаю. Вот, ты бы заходила почаще, как вчера. Может, я был бы пободрее.

— Мне казалось, я тебе помешала? — приподнимаю бровь я.

— Конечно, — с покер — фейсом кивает он. — Все планы сбила, можно сказать. Пришлось вместо работы прийти сюда и позаниматься с Алэком сверх нормы, ни на чём больше сосредоточиться не мог.

— Ты хоть пообедал, бедолажка? — сочувственно глажу его по голове мокрой рукой, пуская по виску ручейки.

— Можешь не беспокоиться, — прикрывает глаза он. — Я уже установил опытным путём, что если вовремя не поем, становлюсь недееспособным. Не те мои годы.

— Годы твои ещё ого — го, но я рада, что ты больше о себе заботишься. Теперь бы ещё на ужин приходил, как сегодня… А то вот, — пытаюсь ущипнуть его согнутыми пальцами за живот, но ничего не выходит, с тем же успехом можно щипать лист железа, — у нормальных людей на этом месте жирок, а у тебя и кожа — то внатяг.

— Зато когда я не прихожу вовремя, — улыбается он, ловя мою руку, — ты являешься в ореоле праведного гнева и вызволяешь меня из кабинетного плена. А если Старейшинам долго не напоминать, насколько грозна моя супруга, они вообще забывают, что мне нужно есть и спать.

— И ещё кое — что, — добавляю я.

— И ещё кое — что, — соглашается он.

Мы целуемся долго и сладко, с ленцой, как будто напоминаем друг другу, что это нормально и обычно, что это не кончится внезапно и не придётся никуда бежать, что ни один из нас не исчезнет и не окажется выдумкой, а потому мы можем себе позволить потратить полжизни на поцелуй, не боясь, что на дальнейшее не хватит времени. Потом Азамат утыкается носом мне в шею и некоторое время так лежит, его спокойное дыхание ритмично колышет мою кудряшку, и мне щекотно.

Я только собираюсь поинтересоваться, не заснул ли он, как он спрашивает внезапно не в тему:

— Давно Кира девочки… отвлекают?

— Не знаю, но он уже который раз позволяет кому — то у себя списывать, а потом этого кого — то покрывает. Я как раз хотела у тебя спросить, нормально ли это в его возрасте.

— Вообще рановато немного, мог бы ещё годик — другой побыть ребёнком. Но, во — первых, приютские дети часто раньше взрослеют, не знаю уж, почему. А во — вторых, я и сам был молодой да ранний. Так что, наверное, это закономерно.

— Да, я помню, Алтоша как — то раз упомянул, что ты раньше всех сверстников девственность потерял, — усмехаюсь я.

— Какие он интересные вещи про меня рассказывает, — замечает Азамат. — Но я не думаю, что одно с другим связано. Как ты выражаешься, девственность я потерял из любопытства. Вряд ли этим можно объяснить раннее взросление.

— И кто она была? — спрашиваю я, по возможности не выдавая своего любопытства.

Азамат вздыхает и смотрит на меня, обдумывая, говорить или нет. Потом всё — таки признаётся.

— Устрица.

— О как! — не удерживаюсь я.

— Ну а кто ещё захочет с мальчишкой?..

— Не знаю, мне вообще кажется, что они — какой — то миф. Я до сих пор ни одной не видела.

— Так они же не ходят по улицам с плакатами, знаешь ли. А в тех местах, где они находят себе мужчин, ты не бываешь.

— Я, честно говоря, ждала, что хоть одна придёт ко мне как к целителю, им же не очень здорово от этого, как я понимаю?

— Совсем не здорово, — качает головой Азамат. — Но на целителя у них обычно нет денег. Погоди, вот, надеюсь, в следующем году сделаем государственное страхование здоровья, тогда, может, придут. А кто у тебя был первым?

Переход настолько неожиданный, что я не сразу понимаю, о чём он. Зато когда понимаю, начинаю ржать так, что приходится перевернуться спиной вверх, чтобы не утонуть.

— Ещё хуже, чем у тебя. Вот честно, какой — то мужик! На свадьбе у подруги. Причём никто потом не помнил, чей он был приятель. Пьяные все были в дрова, собсно, свадьбы в восемнадцать лет — они такие.

— Ты оправдываешься, — удивлённо замечает Азамат.

— Ну да, наверное… — притормаживаю я. — Просто я не то чтобы гордилась этим поступком.

— Я своим тоже не горжусь, — отчётливо произносит Азамат, притягивая меня поближе. — Ты же не думаешь, что моё мнение о тебе может измениться из — за какой — то информации.

Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, к чему он это.

— Ты хочешь сказать, что будешь меня любить даже если прочитаешь все мои посты в соцсетях с шестилетнего возраста?

Он поднимает брови.

— Да. А ты писала в соцсетях с шестилетнего возраста?

— Естественно, а ты что, нет?

— Я, по — моему, ни разу в жизни ничего не писал в соцсетях.

— А как же ты собираешься доказывать детям и внукам, что в своё время был таким же идиотом? — ужасаюсь я.

— А зачем? — фыркает Азамат.

— Ну как, чтобы они не чувствовали себя позором семьи…

Азамат заходится хохотом так, что вода выплёскивается через край.

— Ой не могу, земное воспитание! Боги, мой отец прилагал все усилия, чтобы я

постоянно

чувствовал себя позором семьи!

— Но ты же не думаешь, что это правильно?

— Нет, — он переводит дух. — Я вон даже Арона заставил отдать детей Унгуцу в клуб, чтобы были под присмотром. А то опять у мальчика на руках такие синяки, что мне Арона хочется закатать в дорожное покрытие.

— Я чувствую, в этом клубе у Унгуца скоро весь Муданг соберётся.

— Пусть, — улыбается Азамат. — Кир с большим удовольствием их всех воспитает. Эцаган уже поставил на поток дела о домашнем насилии, пятнадцать процессов за зиму, все очевидные. Мне даже интересно, когда люди наконец поймут, что сорок раз розгами — это не повод для гордости.

— Надеюсь, что до того, как вы все вымрете, — оптимистично замечаю я.

— Кстати, — Азамат меняет положение, прильнув ко мне вдоль всего тела (моего, я короче). — О вымирании. То есть, я понимаю, что к ещё одному ребёнку ты пока не готова, но… мы сегодня только болтать будем?

Он проводит тыльной стороной пальца вдоль моего позвоночника, посылая по всему телу тёплую дрожь. Это по — прежнему редкость, что он первым намекает. Обычно если я не проявляю заинтересованности, он делает вид, что ему ничего не нужно.

— Да я уже давно готова, это ты про Кира начал говорить, — отвечаю. — Я сегодня вообще весь день минуты считаю, когда наконец до тебя доберусь.

— Правда считаешь? — неуверенно улыбается он.

— Ещё как! У меня на работе всё пропиталось этим черёмуховым запахом, я думала, не доживу до вечера. Вчера и не дожила, собственно, пришла тебя насиловать.

— А что такого в этом запахе? — отвлекается он.

— Ну как, помнишь, когда мы только прилетели прошлой весной, тоже черёмуха цвела. Помнишь, как я скакала перед Домом Старейшин? Так у меня от этого запаха постоянно такое же настроение.

Его улыбка как будто немного спадает.

— Ты вспоминаешь об этом, — медленно говорит он, — потому что тогда чувства были сильнее?

— Чувство паники и желание прибить человек как — эдак восемнадцать? Да, безусловно, — усмехаюсь я. Но видя, что он готов обратить всё в шутку, перехожу на более серьёзный тон. — Нет, я думаю, не были. По крайней мере, я не помню, чтобы хоть раз было как сегодня, когда я полдня не могла ни о чём думать кроме как о том, чтобы тебя раздеть и отъестествовать.

Он напряжённо прикусывает губу — простой жест, который возвращает все мои дневные эмоции без купюр.

— Можно поинтересоваться, что я сделал, чтобы вызвать у тебя такое желание?

Я пожимаю одним плечом, торчащим над водой.

— Прожил со мной год, не сбежал и не оказался выдумкой?

Он целует меня в уголок губ и практически мне в рот шепчет:

— Даже если б я был выдумкой, ради тебя я бы стал реальностью.