Тут сверху раздались новые голоса, и в окружении пятерки плотных, но пластичных, как тигры, мужиков, к нам спустился последний участник приключенческого поисково-обогатительного отряда. Седой, с большими залысинами, в возрасте, но двигался он так же плавно, как и его сопровождающие. Слово «конвой» в контексте этого человека никак не гармонировало. Он пожал руку нефтянику, кивнул Толе и киношнику, а со Второвым обнялся, как с родным или очень близким другом. Федору, кстати, тоже руку пожал.

— Знакомься, Саня — тот самый Дима Волков, — подвел Михаил Иванович ко мне нового кладоискателя. Тот повернул ко мне приветливое лицо, на котором двумя пулеметными дулами резко контрастировали глаза. Вроде бы и голубовато-льдисто-водянистые, но совершенно точно таящие за собой такую тьму, куда упаси Бог даже попробовать заглянуть.

— Наслышан, наслышан, как же! Рад знакомству, Дима, — и он протянул мне ладонь. Такую же жесткую, как у Второва, только еще и холодную. Я пожал ее и вежливо ответил:

— Здравствуйте, Александр Васильевич, приятно познакомиться.

Внутренний реалист не сводил глаз с собеседника, иногда тер их кулаками и втихаря щипал себя, чтобы проверить — наяву ли? Внутреннего скептика не было. Он как увидел спускающуюся в наш овраг делегацию и ее главу — так сразу развернулся на пятках и со словами: «Не-не-не-не-не-е-е!» поспешно ушел прочь. Прямо по воде, против течения. Внутренний фаталист тут же выставил вперед руки, сложенные вместе запястьями вверх, и теперь растерянно протягивал их навстречу каждому, с выражением глубочайшего раскаяния на лице. И искренне надеялся, что его закуют в кандалы и запрут в камере, пусть и обычной, не бронированной. Но тогда хотя бы уже не надо будет отовсюду ожидать подобных сюрпризов.

Года три назад нас с главным редактором занесло на какое-то крайне закрытое мероприятие, которое надо было «подсветить» в прессе для отчетности. Территория была закрытой даже по меркам Барвихи, где на каждом дереве по две камеры, а за каждой дверью — строгий дядя с пистолетом. Был юбилей какого-то фонда, созданного «ветеранами специальных служб», как расплывчато пояснил главред. Вряд ли ему самому сказали что-то еще о цели и месте визита. Нас провели каким-то длинным тусклым коридором, потом — через зал, где висели портреты кисти одного из самых известных художников-портретистов современной России. На почетном месте, в центре и чуть выше прочих, был и этот старик, с пулеметными дулами вместо глаз. Он и оказался директором и основателем фонда, отдавшим все сознательные годы служению Родине такими делами и в таких местах, спрашивать и рассказывать о которых было дурным тоном и государственным преступлением, сулившим в лучшем случае огромный срок заключения. Глядя на присутствовавших на мероприятии деятелей культуры, спорта и политики, я думал, что про посетившую было мою голову мысль о совместных проектах и кросс-промо я оставлю при себе и никому о ней не расскажу. Пробыли мы там от силы четверть часа, пока шла общая вводная часть. Потом полчаса подписывали на выходе бумаги с такими формулировками, что внутренний скептик рыдал и крестился.

Я отстраненно подумал, что удивлялся последний раз, пожалуй, в восемьдесят шестом, когда выяснил, что Дед Мороз — это наша воспитательница Нина Степановна в фальшивой бороде. С тех пор подобных потрясений было — по пальцам перечесть. Но удивления уже не было. Его сменило насыщенное, концентрированное, кристаллизованное практически, охреневание. Пожимая руку директору того самого фонда, я испытывал именно его.

Лодки споро дошли до точки, где к ручью спускался овраг, метрах в десяти от начала которого из-под земли выпирала здоровенная каменная задница. У меня, по крайней мере, огромный округлый валун, треснувший когда-то давно пополам, острые края которого сгладили годы дождей и ветров, другой ассоциации не вызвал. Я встал рядом, прикурил и осмотрелся. Края оврага уходили вверх метра на три и держались крепко, густо поросшие кустами и мелкими деревцами. Наверху виднелись вполне приличные сосны и березы, на Севере таких не найти. Часть банды всемогущих, богатых и знаменитых кладоискателей тем временем собачилась по поводу последующих действий. Нефтяник одышливо орал, что идти надо дальше. Банкир верещал, что тут в округе вообще ничего нет и надо плыть выше по течению, туда, где сохранились входы в Старицкие штольни. Режиссер поглядывал на каждого участника экспедиции из-под очков молча, все так же перебрасывая зубочистку. Александр Васильевич перешнуровывал правый ботинок. Кажется. В нем я вообще уверен не был, и даже в том, что он настоящий, по-прежнему немного сомневался, хоть и прозвал про себя «Суворовым». Тоже сухощавый и в возрасте, и чин генерал-фельдмаршала ему очень шел. Второв глянул на меня исподлобья, вопросительно. Я выпрямился и уставился в землю прямо напротив камня, как стрелка компаса — на аппарат МРТ.

— Федор, проверь здесь, — коротко бросил старик, подходя ближе ко мне. Умница и эрудит что-то сказал ближним бойцам, они расступились в стороны, а давешний сапер-лягушонок стал водить перед стеной катушкой своего экскаватора.

— Тут полость, меньше метра до нее, — восторженно доложил он Федору, а потом с интересом поглядел на меня. Да ради Бога, мне не жалко, смотрите. Руками только не трогайте — нервный что-то я сегодня с утра.

Замелькали лопаты, и через несколько минут перед нами открылся уходящий вниз и чуть вправо подземный коридор. Вперед пустили здоровяка, что ловил банкира и читал отходную ключнику, хоть ему и было там не повернуться. Следом, в двух шагах, зашла еще пара парней. И только после них стали запускать штатских. Режиссер шагнул первым, опередив продолжавших лаяться оппонентов.

— Что там? — тихо спросил у меня Михаил Иванович.

— Казна Андрея Старицкого. Подробностей не знаю, — так же вполголоса ответил я. Покойник описи не предоставил, — пять сундуков отдельно, дальше, под еловым пнем, но туда еще надо дойти.

Второв кивнул, не отрывая глаз от дыры в земле, куда втягивалось все больше народу. Видно было, как пляшут по стенам внутри лучи ручных и налобных фонарей. А потом раздался крик режиссера, полный искреннего матерного восхищения.

Я внутрь даже не совался, так и стоял возле каменного афедрона, размышляя о превратностях судьбы. Как-то тревожно было находиться в подобной компании, и появление в ней Суворова тревогу только усиливало. Многократно. Теперь сделать меня выездным парадным металлоискателем мог не только Михаил Иванович.

— Дима, а как давно Вы занимаетесь инвестициями? — ну вот, помяни черта. То есть тьфу ты, не черта, а видного государственного деятеля, конечно же. Черти таким как он, наверное, кофе с булочкой и свежую прессу подают по утрам.

— Около месяца, Александр Васильевич, — тут врать не то, что смысла не имело, а было попросту опасно, — и, если это возможно, обращайтесь ко мне на «ты». Был недавно в походе на Севере, привык там общаться без лишних формальностей. Жаль, что не везде получается обходиться без них.

— Прав, прав, Дима. Формальности — страшная сила и великая вещь, — услышать от этого человека подобное было предсказуемо. Но прозвучало как-то опасно, что ли. — Но там, где можно — без них значительно проще. Мы вот иногда выбираемся так, узким кругом, развеяться на природу — Миша приохотил, талант у него интересные места, истории и людей находить. В прошлом году какую-то крипту откопали под Муромом, передали куда следует, — эта фраза была произнесена с тонкой усмешкой, — так Патриархия месяц на ушах стояла. Даже какие-то жития им там переписывать пришлось, кажется.

Он говорил, как совершенно обычный пожилой человек: легко и охотно, с улыбкой и спокойной жестикуляцией. Но глаза… Такое ощущение, что даже стоя на ярком августовском солнце он оставался в тени. Словно лучи боялись его взгляда и обходили стороной, «во избежание», говоря его же языком. Эх, и надо же было мне так влипнуть.