— В солнышко и в то, что пока на цветочки смотришь сверху — ничего еще не потеряно, — чуть отстраненно проговорил я и тут же вскинулся, — А где Ланевский⁈

— Тут, за стеночкой лежит. Про него сказали — глубокая кома, ушел, когда вернется — не сообщил. Так, говорят, годами лежат, — хмуро пробурчал Головин.

— Некогда годами лежать, дел куча! — спрыгнув с больничной койки, я повязал простыню на манер римской тоги, — Веди давай. Который час? — спрашивал уже на ходу. Шершавый камень пола холодил ступни, но как-то бодрил.

— Половина восьмого утра, — на часы Тёма даже не посмотрел, а вот с неожиданно энергичного меня не сводил глаз.

В коридоре мы напоролись на врача в компании трех сестер, который начал было хватать воздух ртом, опасно краснея и выпучивая глаза.

— Мы на процедуры, дождитесь, — мимоходом бросил я, стараясь не отстать от Головина. Тот на лекарей вообще внимания не обратил.

В точно такой же, как и у меня, палате лежал под белой простыней руководитель филиала банка, стильный красавец-интеллигент, мой друг Серега. Мониторы вокруг него гудели и тихонько пиликали. Гармошка аппарата искусственной вентиляции легких не двигалась — дышал он сам. Я подошёл, вспоминая историю, слышанную на своих небесах.

За каждым человеком стоят его предки. На самом примитивном, школьном генеалогическом древе и то сразу становится видно, как много их. Одаренные в математике рассказали бы про прогрессии или что-то в этом роде, мне такие пояснения и близко не светили. Я просто понял там, наверху, что кроме давно утраченной памяти поколений, родовых историй и легенд, непременно передаваемых раньше от старших к младшим, современный человек потерял очень многое. В том числе — личную, с детства привитую ответственность за добрую память тех, кто жил до него, и без кого не началась бы его жизнь. А, как известно, если нет ответственности — нет ни страха наказания, ни понимания важности. Это, наверное, одна из причин того, что происходит вокруг каждого из нас. А еще мы говорили о чести.

— На Киев не за властью шел, не было нужды в ней. Ярославичи да Изяславичи свару за престол затеяли, а меня за простой люд обида взяла. Им хлеб бы растить, борти обходить, зверя да рыбу брать, а они княжьим словом друг на друга рогатины вострят. Верил, что смогу образумить родню. Да в поруб попал с сынами. Народ киевский потому и вызволил нас, что почуял веру да волю мою. Дважды семь лун под землей просидел, да оттуда разом на великокняжий престол взлетел. Семь лун там из кожи вон лез, да так и не вылез. Кружит власть голову, слепит да жжет глаза, как солнце, тянутся люди к ней. Да не ведают, что близкое солнце выжигает нутро дотла. И стоят-толпятся возле стольца княжьего те мурьи, с нутром выжженным. Предки наши что на рать, что на сев, что на охоту в одном ряду шли, не чинясь. А как стали выбирать, кому да за кого голову сложить — так и пошли беда за бедой. Всяк норовит другого перед собой в сторону смерти поставить, а в сторону злата каждый первым хочет стать…

Много рассказал Голос тогда. И про то, что род Ланевского одной ветвью к Волкам восходил, а другой — к ближнику Святослава, Свенельду, что так просил князя-пардуса обойти те проклятые Днепровские пороги.

Я положил ладонь на еле-еле шевелившуюся грудь Сереги и произнес:

— Поднимайся, Свен! Наша взяла.

Тело Ланевского дернулось от макушки до пальцев ног, одним слитным движением. Мониторы, до этого бесстрастно передававшие какие-то показатели, затихли и погасли, грустно моргнув напоследок. Рука Головина, которую он положил было мне на плечо, собираясь, видимо, остановить или помешать, отлетела, как будто от пинка, а сам он ахнул. Лорд открыл глаза, да только не свои. Его были серыми, как у актера МакКонахи, на которого он вообще был здорово похож, а на меня смотрели водянисто-голубые, как воды фьорда солнечным летним утром.

— Жи-и-ивой! — на выдохе протянул он, моргнув на полуслове. Второй раз голова Сереги открыла уже те глаза, которые не ней и предполагались, серые, с еле заметным желтоватым ободком вокруг зрачка.

— Ты не думал дефибриллятором на полставки устроиться? — недовольно пробурчал за спиной Головин, потирая левую ладонь правой.

— У вас на роду, что ли, написано — сватать мне странные профессии? Федор вон в кукольники записал, ты — в электрошокеры на полставки, — ответил я, обернувшись.

— А что случилось, мужики? — подал голос Лорд, переводя взгляд с Тёмы на меня и обратно, — а то я последнее, что помню — это как на меня навалились гурьбой в том зале. А потом какие-то сны странные, как какой-то кривоногий патлатый черт с сальной мордой из Диминой головы хотел кубок сделать… или чашу… — судя по лицу, он был явно растерян и пришел в себя не до конца. Или воевода Свенельд пока не весь вышел, не знаю, как правильнее.

— Давай нам Тёма по пути все расскажет? Через полтора часа у Барона самолет в Шереметьево садится, нам к Дымову ехать, а мы голодные, как собаки. И без штанов, — я замахнул на плечо не ко времени развязавшийся угол простыни.

— Какой Барон? Какой Дымов? — начал было закипать Головин. — Вы с того света оба только что вернулись!

— Но сейчас-то мы на этом? — резонно поинтересовался я, предсказуемо поймав его простой логикой.

— Ну… Да, — кивнул он.

— Ну и не мни мозги мне, Тём! Дел за гланды, валить нам надо с лечебницы, и быстро. Где в восемь утра можно штаны купить — ума не приложу, — озабоченно почесал бровь я.

— Вот кто про что — а Волков про «купить» да про шмотки. Буржуй! — Головин даже ножку отставил претенциозно.

— Ой, иди в задницу! Еще меня человек на ярко-алом «Бардаке» будет за понты стыдить! — не остался я в долгу.

— Какой еще бардак?, — непонимающе-растерянно спросил Ланевский.

— Как — какой? Буцефал! — хором ответили мы с Тёмой, рассмеявшись неожиданной синхронности.

Вот тут-то в палату и зашли врачи.

* — за основу взят текст группы «Темнозорь», песня «Ведовством крепка черная слава Руси».

** — One Last Breath, Creed: https://music.yandex.ru/album/3091480/track/26053833

*** — Zoe Jane, Staind: https://music.yandex.ru/album/10210273/track/135184

Интересно ли будет уважаемым читателям посмотреть и послушать персональный плейлист от Димы Волкова?

Или поучаствовать в его составлении?

Пишите в комментариях!

И не забывайте про библиотеки и «сердечки»)

С эскулапами чуть до драки не дошло. Они влетели, как стая бакланов, размахивая руками и вереща, кружась вокруг и создавая нездоровую суету, которую в последнюю очередь ожидаешь в больнице, от серьезных дяденек в возрасте и в очках. Пытаясь разобрать их гомон, я понял только одно — валить надо как можно быстрее. Светила медицины взирали на наш с Серегой дуэт из коматозника и восставшего покойника с нескрываемым, но каким-то плотоядным ажиотажем. И их сугубо научный интерес ну никак не бился с моим практическим. По обрывкам понятных фраз, прозвучавшим не на латыни, я догадался, что энтузиасты скальпеля и микроскопа очень хотят запереть нас в стеклянной призме чистой зоны и обстоятельно исследовать. Для начала — на полгодика. А там — как пойдет, как мать-наука велит. Ежели кто-то из нас врежет дуба — научным изысканиям это не помешает, им все равно, одушевлен объект исследования, или уже нет.

— Тём, придумай чего-нибудь. А то я сейчас в окно выйду, — чуть повернув голову углом рта предупредил я Головина, с интересом наблюдавшим за дискуссией академиков. Ему-то хорошо, это же не его собирались запереть и в перспективе выпотрошить.

— Тут третий этаж, — отмахнулся он, не отрываясь от горячего научного диспута.

Свое отношение к высоте я выразил кратко, но емко, сообщив, что все эти незначительные условности мне где-то примерно по пояс. Серега тоже кивнул ему явно было аналогично — мы же одного примерно роста.