Поравнявшись с Прадиком, откуда вылез Головин, уже без очков и бороды, и я, без кепки и парика, военный сдержанно поинтересовался, кто мы такие и какого именно репродуктивного органа позабыли на военном аэродроме. Его загорелое, изрезанное морщинами лицо украшала улыбка, напоминающая акулью, только верхний ряд зубов был фарфоровый, а нижний — стальной.

— Здорово, отец! Мы подкидыши, от поезда отстали. Подкинь до Читы, а? — вполне миролюбиво начал было я. Надя за моей спиной вытаскивала из салона Аню, что на ораторском искусстве летчика отразилось пагубно.

— Здорово, «сынок». Про вас, что ли, звонили? Ну пошли, провожу тебя с «внучатами», посажу, где не так шумно, — хотя нет, мужик, оказывается, и на обычном, цензурном русском языке за словом в карман не лез. В это время из машины вышла мама.

— Нина Семёновна⁈ — военный вытаращился на нее, как на ангела небесного. — Какими судьбами?

Мама растерянно посмотрела на него, потом на меня, и снова на него. Если я правильно понял мимику, то она изо всех сил пыталась понять, откуда бы в этом закрытом месте, где она до сих пор ни разу не бывала, взялся этот неожиданный гражданин, знавший ее в лицо и по имени-отчеству.

— Не узнали? Игорь я, Светлов! Вы же меня с доктором с того света вытащили! Михаил Викторович мне ноги из кусков заново собрал, да так, что я даже летать остался, — упоминание отца сделало ситуацию чуть яснее для меня, но мама по-прежнему стояла совершенно потерянная. — Кабульский военный госпиталь, восемьдесят седьмой!

Оказалось, что выпускник Борисоглебского высшего военного авиационного училища Светлов Игорь в далеком восемьдесят шестом году отправился по заданию партии оказывать братскую помощь афганскому народу в Демократическую республику Афганистан. И на одном из вылетов ясным майским днём братский душман с американским «Стингером» оборвал полёт. Череда счастливых случайностей привела к месту падения истребителя-разведчика наш патруль, позволила довезти Игоря до госпиталя живым и положила его на стол моему отцу. В тот день они дежурили с мамой вместе. После шестичасовой операции летчик выжил. После реабилитации поправился, но к тому времени контингент уже покинул ДРА. И Светлов стал штурманом военно-транспортной авиации, повидав много интересных мест и побывав в куче переделок, каждая из которых, на удачу, ни в какое сравнение не шла с тем падением в восемьдесят седьмом. У него выросли два сына и подрастали пятеро внучат. Старшего сына летчик назвал Мишей, в честь хирурга, спасшего ему жизнь. Узнав о том, что отца уже два года как нет с нами, он, кажется, едва не прослезился.

На борт нас только что не на руках занесли. Ни к одному чемодану даже прикоснуться не дали. Брат, сын и дочь в сопровождении Нади и меня получили обзорную экскурсию по чреву воздушного судна от самого командира. Антон горько переживал, что не смог все сфоткать — телефоны у всех Головин собрал еще в машине. Аня носилась по отсеку с криками и эхом, пока не привалилась ко мне и не заснула прямо на руках. Старшим выделили вольготные места на матрасах, и даже с постельным бельем и одеялами. Надя забрала дочь спать с собой. Гул двигателей убаюкивал не хуже колыбельной, если бы эту колыбельную пел Голос с небес над Двиной.

Мы с мамой не ложились. Как-то сон не шел. Большую часть полета штурман провел с нами, сначала вспоминая медперсонал и советников Кабульского госпиталя, и тех, кто спас, и тех, с кем довелось встречаться после выздоровления. А после — развлекая нас невероятными байками из своей летной жизни, к счастью, такой долгой. Я боялся, что полет в грузовом отсеке транспортника будет шумным и трясучим, похуже, чем мой трансфер «Якутск — Белая Гора». Он, в принципе, таким и был. Но веселый и доброжелательный Игорь Иванович смог как-то невероятно сделать так, что ни единого плохого слова о перелете ни от кого из своих я не услышал. Прощались с летунами, как с родными, обменявшись телефонами и адресами. По-старинке, на бумажках.

Покинув по спущенной рампе трюм Ильюшина до того, как подъехали Уралы со срочниками и началась разгрузка, мы отошли к краю ВПП. Я огляделся и замер. Это было как бы не покруче Якутска. Нет, вышедшие чуть раньше сын и брат уже надели глубоко недовольные лица и начали чихать, надышавшись пылью, которую наносил со степей бесконечный здешний ветер. Она лезла в глаза, в волосы, скрипела на зубах. И если не смотреть на небо — то серо-желтая бесконечность под ногами вполне соответствовала некультурному эпитету, который Петя сразу же приветственно адресовал окружающей среде. Я под ноги не смотрел. Мне вообще все вокруг казалось потрясающе ярким и красивым, когда рядом не звучали гортанные голоса, и в мою семью никто не целился.

Сдается мне, когда легендарный комэска «Поющей» эскадрильи Алексей Титаренко рассказывал про степь, ровную, как стол, он имел в виду что-то подобное. Только тут по краям степи в невообразимо голубого цвета небо в кружевах облаков поднимались горы. Правда, были они отсюда так далеко, что привольный простор степей ничуть не нарушали, а лишь подчёркивали. И даже песня та самая, протяжная, напевная послышалась: «Ой, у лузи, лу-у-узи…». А потом я вдруг понял, что звук снова шел не изнутри, а снаружи.

— Здоро́во, Москва! — раздалось сбоку. Пока я изучал пейзажи, подъехал УАЗ-буханка, которого я к стыду своему даже не заметил. От него и шёл человек, напевавший про красную калину на лугу. Хорошо пел. Плохие люди хорошо петь не умеют, я в этом был твердо убежден.

Глядя на него, в голове теснились слова «гигант», «громила», «мордоворот» и, почему-то, снова шпаковское «позвоните в милицию». Все до единого астрологи, тарологи и прочие физиогномисты, уверен, сошлись бы во мнении, что встреча с подобным господином на безлюдной улице — это к потере, и в лучшем случае имущества, а не сразу сознания. Хотя Головин клялся, что Стёпка — душевнейший мужик и мухи не обидит. Ну-ну. Глядя на руки подходившего, я подумал, что гайки диаметром от трех до восьми сантиметров включительно он легко откручивал пальцами. Свыше — возможно, помогал зубами. Такими руками муху обидеть невозможно, конечно — масштаб другой. Но Артёму я верил.

— Привет, Россия! — ответил я, и богатырь улыбнулся, от чего его лицо перестало напоминать бульдозер и чуть проявило человеческие черты.

— Дима! — бесстрашно протянул я руку, подозревая, что он мог не только пожать ее всю, от пальцев почти до локтя, одной ладонью, но и вырвать. Двумя пальцами. Максимум, тремя.

— Вижу, что не Зина, — беззлобно и бесхитростно пошутил исключительных статей военный. Он был голубоглазым блондином, и, когда улыбался, я заметил, что зубы у него не стоят вплотную, а с промежутками. Читанная мной в детстве книжка «Мишкино детство» на этот счет имела однозначный ответ: «У кого зубы редкие — у того сердце доброе». Я и с Колом в свое время именно по этой подсказке познакомился, у него строение челюстей похожее. Только поменьше явно.

— Мне Башка и на словах все обсказал, и фотки прислал, на случай, если я тут в глуши из ума выжил, видимо. Мы же служили вместе одно время. А потом он по своей волне пошел. Там хитрым надо быть, а я не люблю. В первый же год одному начальнику зубы вышиб, и сюда вот уехал. Красота, простор! — он любовно, как свои, оглядел степь и дальние горы.

— И много? — ради интереса спросил я.

— Чего «много»? — удивился Степан.

— Ну, зубов начальнику высадил, — пояснил я.

— Четыре, — улыбнулся он, как будто вспомнил о чем-то светлом и хорошем из детства. И уточнил, — Осталось четыре. Остальные-то частью там сразу по плацу раскидало, часть он по пути в санчасть обронил, а часть врачи вынули, потом. Говорили, далеко больно вбил, — и он виновато развел руками, которыми, казалось, вполне мог обнять КАМАЗ. Хороший мужик, честный. Если вернусь — спасибо за него Тёме скажу.

— А к нам-то вас каким ветром? — богатырь поднял одной рукой почти все наши пожитки и не торопясь пошел к буханке, приглашающе кивнув. Мы пошли следом. А какие варианты? Кругом степь, и вещи у него.