— С радостью, Михаил Иванович, с огромной радостью! — мой энтузиазм был также неподдельным.

— Только ракового супу не будет — не люблю. И холодными закусками, вопреки заветам Филиппа Филипповича, мы пренебрегать не будем. Ты к квашеной капустке как? — в нем, казалось, плескались через край торжественное предвкушение и необъятное благодушие.

— Со всей пролетарской любовью, а ежели еще и с яблочным соком — берегите ее от меня, могу сожрать, — его вожделение и слюноотделение оказались явно заразными.

— Вот, Федор! Вот оно, правильное воспитание и уважение к корням! Это тебе не глистоводни новомодные, которых хлебом не корми, дай сашими из голубого да желтого тунца сырого пожрать, тьфу! — судя по яростному лицу, кухню бедных желтых островитян Второв не приветствовал.

— Кому что, — ровно произнес помощник с непередаваемой интонацией дворника Тихона из «Двенадцати стульев».

Далее все происходило в точности как у Михаила Афанасьевича в оригинале и у Владимира Владимировича Бортко в киноверсии. И я старался изо всех сил быть Борменталем, а не Шариком, хотя от вкуса румяных ржаных хлебцев с мозговой начинкой не колотить по полу хвостом мешало только его отсутствие. Водка на черносмородиновых почках была тоже не по сценарию, но прелести ее это ничуть не умаляло.

За едой о деле не говорили. Лишь когда Федор выкатил за дверь столик, с которого я успел-таки напоследок ухватить еще горсть потрясающе вкусной капустки, стыдливо вытерев потом руку собственным носовым платком, Второв, сделав вид, что не заметил этого пассажа, жестом запустил проектор на противоположной стене. Помощник зашел бесшумно, как тень, и замер у стены.

— Смотри, Дима. По предположениям моих архивных копателей, по чисто теоретическим выкладкам, в одной из штолен Старицких каменоломен до сих пор лежат те самые пять сундучков. Возможно, больше. Возможно — ни одного. Тут как повезет. На борту с нами находятся почти все наипервейшие столичные ценители древностей. Еще один присоединится на месте, — начал Михаил Иванович.

— Как — на месте? — не понял я.

— На вертолете прилетит, у него дела сегодня, а пропускать такое приключение он не хочет, — отмахнулся старик. А, ну да, на вертолете, конечно. Что за глупости я спрашиваю? Тут же у каждого по авиапарку своему, флот торговый, туристический и военный наверняка. Народ-то небедный подобрался, с опытом, не то, что нечаянный я. А Второв меж тем продолжал:

— Нефтяник собирает все предметы эпохи Ивана Грозного. У него крупнейшая коллекция в мире. Банкир копит предметы, символизирующие власть и тайны: редкие грамоты, украшения, гербы и хоругви, пайцзы и прочее. Режиссер напросился вроде как за компанию, но его коллекции оружия средних веков завидуют многие. В проработку маршрута и анализ источников они прилично вложились, не скрою. Я в основном администрировал процесс, скажем так. Ну и предоставил свою группу аналитиков, а она у меня, скромничать не стану, одна из лучших в мире. Место определили с точностью до нескольких сотен метров, насколько это вообще возможно по всем имевшимся в доступе источникам. Завтра встанем на якорь, сойдем на берег — и посмотрим, чья удача сильнее. Пока по находкам в этих наших прогулках «ведет» нефтяник. Как сквозь землю золото чует. Ну, у него и работа такая. Если повезет — и ты сможешь что-то найти. Не возражаешь? — он испытующе смотрел на меня тем самым пристальным взглядом прямо в мозг.

— Нет, конечно. Компания отличная, яхта потрясающая, кормят так, что ни в сказке сказать. Лопату только дайте — лично весь берег перекопаю! — тут же отозвался я.

— Ну нет, — со смехом проговорил старик, — копать есть кому. Твоя задача — почуять. Попробовать угадать место, чтобы не пришлось задействовать тяжелую технику. То, что мы что-то найдем, сомнений почти не вызывает, но хотелось бы сберечь время. А то бывало, что приезжаем на место, копошимся сутки и уезжаем ни с чем, а потом смотрим по камерам, как на площадке совсем в другом месте достают из-под земли искомое. Обидно.

— Ну надо думать, еще бы не обидно: понимать, что в шаге от сокровищ был — и не нашел, — согласился я.

— Верно. А принимая во внимание твой опыт на Севере, мои ребята предположили, что ты будешь вовсе нелишним. Эдаким джокером в колоде, не в обиду будет сказано — резюмировал он. Ну вот, я же говорил, что надо шутом к богатым устраиваться? Как в воду глядел. Хотя, побыть джокером при таких раскладах — вполне себе лестное предложение. Отказываться точно не резон.

Второв еще некоторое время показывал мне потрясающе детальные спутниковые снимки с берегов Волги, на которые были нанесены линии примерного участка, где должны были таиться сокровища. Я старался удерживать невозмутимый, но заинтересованный вид, хотя внутри пребывал в полном и даже уже немного привычном для себя офигевании. Да, это тебе не занимать до получки или носить носки до тех пор, пока пятка станет не просто стыдливо просвечивать сквозь истончившуюся ткань, а прямо вылезать, как бы возмущенно говоря: «Нет, Вы полюбуйтесь на этого лишенца!». Это уровень явно другой. Недосягаемый даже в самых смелых мечтах. До недавнего времени.

Решив, что я запомнил достаточно, Михаил Иванович свернул картинку проектора. Интерактивный экран спрятался обратно в столешницу, а мы поднялись на палубу. Драк с поножовщиной, вроде, не наблюдалось, хотя режиссер уже танцевал у барной стойки со спутницей банкира, а тот сидел напротив режиссерской жены. И они были одинаково нарядные, как елочки: несимметрично моргали стеклянными глазами и общались в основном междометиями. За нашим столом все было без изменений, кроме того, что дочек определили в высокие детские стулья и заканчивали кормить чем-то вкусным, судя по их щекам, обильно украшенным пищей. Надя с Леной щебетали, как школьные подруги, перебивая друг дружку и хохоча. Антон с Ваней залипли в смартфонах, временами заглядывая в экраны друг другу — может, играли во что-то сетевое, или еще чем-то онлайн-молодежным занимались — не знаю. Второв деликатно попросил у жен извинения, что так надолго оставили их одних, и выразил робкую надежду, что мы все же будем прощены, ибо дела у нас были крайне важные. Надя сделала вид, что приняла все за чистую монету, и уверила хозяина, что они вовсе не в претензии.

Яхта тем временем заходила в Иваньковское водохранилище, гордо именуемое местными Московским морем. В закатных лучах, посреди фиолетово-багровых облаков высилась статуя дедушки Ленина работы скульптора Меркурова. Высота вождя на постаменте была с двенадцатиэтажный дом, и это был второй по высоте памятник Ильичу в мире. Раньше с другой стороны канала на него смотрел такой же тридцатисемиметровый Сталин. Но во времена развенчания культа личности Никита Сергеевич велел генералиссимуса убрать. Говорили, что скульптор умолял поступить с памятником гуманно, даже указал на чертеже специальный камень, который нужно было извлечь — и памятник бы аккуратно «сложился» сам. Но Хрущев, по легенде, предложение отверг. Гранитного вождя обложили динамитом и превратили в гору щебенки. Поговаривали, что в близлежащих лесах до сих пор было место, где среди листвы и веток виднелись усы и нос Кобы, словно он осуждающе смотрел на облака из-под земли. И туда до сих пор в праздники приходили верные коммунисты с гвоздиками. А от взрыва тогда встали турбины на Иваньковской ГЭС и прохудился в семи местах тоннель под каналом, единственная транспортная связь двух частей города Дубны. Сталина в листьях я не видал, ГЭС в мои годы работала вполне исправно, а вот тоннель — да, всегда «травил», особенно по весне.

Яхта обогнула Владимира Ильича, стоявшего в позе, словно он прикрывал плащом дырку на брюках, напряженно глядя на восток. В уходящем солнце фигура вождя смотрелась колоссально. А наш путь лежал дальше по морю, да ко граду Твери.

Я сидел в лодке, которая медленно плыла по течению почти под самым берегом. Над водой нависали ветви ив и бредовника. Приглядевшись, удалось понять ровно две вещи: лодка не моя, и скоро встанет солнце. В отличие от привычной и почти родной Плотвы, оставшейся у Самвела в поселке, это чудо инженерной мысли было, кажется, выдолблено в целиковом стволе дерева, отчего устойчивость имело, как по мне, так и вовсе отрицательную. Стоило чуть шевельнуться — и вестибулярный аппарат сводил все мышцы разом, только бы не сронить носителя в темную и, видимо, холодную воду. Судя по туману, кружащемуся над речной гладью, вполне характерному для раннего утра, вода явно ниже по температуре, чем воздух над ней, а он был нежарким.