— Вокруг труха какая-то, щепки и кора, — завершил он осмотр.

— Пузырей розовых или пены там точно нет? — уточнил я вроде бы спокойно, но сам замер и даже пальцы скрестил на правой руке.

— Нет, точно нет, — отозвался Петька.

— Тогда надергай мху охапку, где почище, и приложи. Притянуть бы чем, чёрт, ни верёвки, ни бинта нету. О, стой! — подтянув осторожно здоровую левую ногу, развязал и вытянул из берца шнурок. Брат уже успел надергать мох. То, что корни и землю совать в открытую рану не стоит, он тоже знал, поэтому оборвал нижние концы. Приложив белым вниз, зелёным вверх, примотал всю охапку осторожно, бережно даже, затянув узлом на груди.

— Дим, а с ногой что? — тихо спросил он, подойдя ближе.

— С ногой всё отлично, Петь. Без ноги хреново, а с ней — очень хорошо. Теперь главное, чтобы так и осталось, — задумчиво проговорил я, глядя на бедро. Трубочка внутри колотилась уже пореже. И то вперёд.

— А это чего там, Дим? — спросил брат, кажется, именно про неё.

— А это, брат, бедренная артерия. Если бы свинья мне ее порвала — я бы уже давно помер. Говорю же — всё просто отлично. Так, тащи ещё столько же мха и размотай мне второй шнурок, только ногу не тряси.

Чёрную верёвочку из ботинка он тащил опасливо, как гадюку за хвост. Выглядев при этом, как сапёр из классических американских боевиков: лицо напряженное, пот на лбу. Потом мы вместе перетянули бедро жгутом выше раны, на неё навалили мох, сверху Петькину футболку, а поверх всего этого расстегая — его же куртку, завязав рукава с противоположной стороны. Петька упал рядом, всё ещё пляшущими руками достал пачку сигарет, рассыпав половину, поднял две, прикурил и одну дал мне.

— Слушай дальше. Сейчас ты идёшь и забираешь обе полных корзины. Потом рысью бежишь с ними домой. Там, поди, на ушах все стоят и нас давно схоронили. Матери говоришь, запоминай: «Йод, новокаин, шовный, перевязочный». Четыре слова. Повтори! — велел я. Он повторил.

— В сарае глянь, вроде бы я там тачку какую-то видел. Любую хрень с колесами, которую можно катить — кати сюда. Да! Топор и нож побольше не забудь. Одним ножом мы свинёнка долго ковырять будем. Мать с Надей озаботь чем-нибудь, чтоб не даже вздумали сюда переться: пусть воду кипятят, марлю ищут — что угодно, но за ворота чтоб ни ногой.

— Почему это? — не понял брат.

— Потому что кабан мог быть не один, — со значением сказал я, и Петька понятливо кивнул. Про то, что где-то рядом сейчас наверняка ошивались те, кто вчера вечером на нас выл, я говорить ему не стал.

— Лежи, всё сделаю! — крикнул, пробегая мимо, брат. Он уже подобрал две корзины, полную и полупустую, третья полная стояла ближе к выходу из леса. — Вернусь с каталкой, домой мигом долетим!

— На каталке мясо повезём, я и сам дойду! — бодро крикнул я ему вслед.

Внутренний реалист молчал, и в этом молчании было что-то очень тревожное. Зато скептик с фаталистом разорались хором, как чайки: «Куда⁉ Спятил⁈ Дойдет он! Конечно, дойдешь — кабан, вон, дошёл уже, и ты тоже дойдёшь!».

Я смотрел на удаляющуюся спину брата, но думал не о нём и не о тачке, которую он ещё неизвестно найдёт ли. Где-то рядом кружили волк с волчицей, и мне казалось, что я их чувствовал почти физически. Шансов встретить их с голыми руками и выжить мне не давали ни молчавший по-прежнему реалист, ни скептик, видимо, вконец охрипший, оравши. Про то, что с ножом шансов тоже особо не было, я старался не думать.

Перевалившись осторожно на левый бок, пополз к туше. Толкаться одной ногой получалось лучше, чем пытаться подтянуться на руках — левая не разгибалась до конца и при каждом движении отзывалась болью в мышцах, о существовании которых не подозревал не только я, но и, кажется, сам академик Владимир Петрович Воробьёв, автор многотомного атласа по анатомии. А правая выдирала мох горстями, но двигаться вперёд это не помогало никак. Но как-то еле-еле дополз.

Крови вокруг было в прямом смысле слова как со свиньи. Мох и земля не успели впитать, пожалуй, и половины, поэтому вокруг горы нашего трофейного мяса всё противно хлюпало. Торопиться мне хотелось, но при всём желании не моглось. Привалившись правым боком к кабану, лицом к чаще, спиной к дому, нашарил под тушей рукоять финки и выдернул. Обтёр о рукав — одежде уже всё равно ничего бы не помогло, так что и беречь её смысла не было. Подумал, и решил, что тратить времени толку тоже не было никакого — сидеть в обнимку со свинским трупом и ждать кавалерии, раздумывая о вечном или сиюминутном — это, конечно, очень по-гуманитарному. Но, судя по всему, какие-то нужные нейронные цепочки всё-таки проросли. Поэтому я, стараясь не задеть правую ногу, перевалился через кабана, перехватил поудобнее финку — и вспорол ему брюхо.

Напевая вполголоса хулиганскую песню про «где-то воют злые псы»*, отрезая за самыми ушами здоровенную башку, не уставал поражаться небывало удачному стечению обстоятельств. Мой батожок-посох, оказывается, упёрся в какой-то корень, и, прежде чем сломаться у самой груди зверя, совершенно потерявшись в слипшейся от крови щетине, успел пробиться чуть ли не на полметра внутрь. По крайней мере, лёгкое он пробил точно — той самой розоватой пены, которую я так боялся увидеть на себе, вокруг было с избытком. Ножом же мне чудом повезло с первого и единственного удара достать до сердца, а потом, раскачивая лезвие, ещё и аорту надрезать. Лопнула она уже сама — давления хватило. Поэтому сил у кабана, с одним лёгким и уже почти без сердца, и осталось только на то, чтоб напоследок мотнуть башкой. Но мне и этого «напоследка» хватило с избытком.

Каждое неудачное движение, когда нож соскальзывал или резко нырял в тушу, пробивало лопатку и бедро. Во рту пересохло. На круги перед глазами я старался не обращать внимания. Только слегка удивленно отметил, что раньше они были черно-зеленые, а теперь какие-то сине-оранжевые. «Ты идиот, объясни мне⁈» — деликатно поинтересовался внутренний скептик патетическим голосом Лёши из «Квартета И». — «Вместо того, чтобы лёжа ждать эвакуации и медицинской помощи, он в лесу потрошит кабана, а где-то рядом бродят два осатаневших от запаха крови волка!»

По-прежнему привычно не обращая внимания на голос разума, я дорезал последний кусок шкуры, соединявший башку с туловищем, и, напрягшись, толкнул-катнул её чуть дальше. Кувырнувшись через упёршийся было в мох клык, голова резко подалась вперёд, а я, охнув, сунулся следом, не удержав равновесия даже сидя. Нога и спина тут же сообщили мне, что это резкое движение было крайне опрометчивым. От боли даже затошнило. Зато перед глазами поплыли те самые знакомые черные круги с бело-зеленым ободком. А по краям картинки заплясали снежные черно-белые мухи. «Так тебя брат и найдёт — облёванного и мордой в безголовой свинье» — констатировал внутренний фаталист. Это прозвучало настолько обидно, что удалось собрать остатки злости и сил и подняться обратно, в условно вертикальное положение, хотя бы верхней половиной.

Взвесить кабана было не на чем и незачем, откровенно говоря, но на глазок в нём было никак не меньше трёх центнеров. Всё мясо увезти точно не получилось бы, поэтому выбрать надо было, как учил Владимир Семёнович, «первым — лучшие куски». Кости с ливером не потащим, пусть лесной народ тоже порадуется моей охотничьей удаче. «Посмотри на себя, охотничек ты наш! У тебя смерть же за спиной стоит — а ты всё про пожрать!» — страдальчески прохрипел внутренний скептик. Я согласно кивнул, медленно, чтоб не тревожить левую лопатку, и продолжил процесс демонтажа кабана, начав напевать заунывную песню Fade to Black**, как-то оригинально объединив напевность забайкальских казачьих мотивов и классическую мелодию Ульриха и Хэтфилда. Выходило, как по мне, так вполне свежо и оригинально. И слова были как нельзя более кстати. И скептик хрипел-выл бэк-вокалом.

Волков я почуял, пластая и откладывая на мох рядом шейку и прочие корейки с вырезками. Как раз на словах про нарастающую тьму и то, что «я был мной, но теперь он ушёл» перед глазами появилась картина лесной поляны возле маленького ручейка. Рядом с ним лежала еда, много. А возле еды, словно спрятавшись за ней, сидел чужак, отхватывая куски от добычи острым когтем. Он знал, что я рядом, но ничуть не боялся, хотя и был ранен. Я чуял запах его крови, несмотря на густой дух еды. И Она тоже чуяла их.