— Попутным, ясное дело, — ответил я. — Летуны только жаловались, что больно быстро нёс. На полчаса раньше прибыли.

— Хорошим людям и небо помогает, — прогудел Степан, заработав с моей стороны такой пристальный взгляд, что в ком послабже — поди и дыру прожёг бы. Этот же и не почесался.

— Это да. А куда поедем — расскажешь?

— Да на заимку поедем, на озеро. Красиво там. Раньше, при царе еще, хуторок стоял, а теперь остался один дом с подворьем. Но крепкий! — он обернулся, едва не сметя меня чемоданами, — инда на охоту наезжают, но следят, берегут. Культурная ценность! — и он поднял вверх указательный палец. Не обратив никакого внимания, что все наше барахло держал в этой же руке.

Тут Надя посмотрела на меня взором, далеким, бесконечно далеким от любви и нежности. И я опомнился:

— Стёп, нам бы с дороги умыться, зубы почистить, и прочие пёрышки — будет что по пути?

— Ага, и пожрать бы не мешало, — донельзя деликатно добавил Петя под энергичные кивки Антоши.

— Я молодым такой же был, — ухмыльнулся Степа, кивнув в сторону моего брата, — пожрать — наипервейшее дело. До базы минут десять езды. Там столовка, душевые, все как надо. Грузись, столица!

Мы расселись на жесткие фанерные сидения «буханки», обитые дерматином с намеком на какую-то подкладку. Увы, намек был ложным. Если какой-то амортизирующий материал там и подразумевался, то не чувствовался совершенно. Барахло сложили поближе к кабине, чтоб не мешало выходить. Я сел на убогую приступочку рядом с движком, позади мамы, что ехала впереди на пассажирском сидении, условно «в мягком». За десять минут езды по ровным бетонным плитам ВПП, судя по жене, я как никогда критично приблизился к разводу, впервые за все годы совместной жизни. Поэтому, стоило только машине фирменно, по-УАЗовски, засвистеть колодками у какого-то здания сугубо военного профиля, тут же выскочил наружу и озадачил Степана:

— Сортир. Дамский. Срочно!

Тот отреагировал мгновенно, гаркнув: «Надя!» таким голосом, что посещение санузла едва не утратило актуальность даже для меня. Из дверей здания тут же выкатилась гражданка в белом столовском халате, который, если не застегивать, можно было бы надеть, пожалуй, на концертный рояль. Нашему холодильнику Борману он, думаю, был бы даже прилично великоват. Полагаю, тогда я понял, кого имел в виду Николай Алексеевич Некрасов под угрожающим «есть женщины в русских селеньях!». Стёпина Надя схватила в охапку мою, не дав ей до конца выйти из транспорта, второй рукой впотьмах нашарила и достала верещащую Аню, махнула ей же бабушке и устремилась вглубь постройки. Проделано это было настолько молниеносно, что я даже рот разинуть успел не до конца.

— Куришь? — спросил я у гордо и довольно глядевшего на хлопнувшую дверь Степы.

— Ну давай ваших, дорогих, — потянулся он к моей пачке, которая рядом с его рукой казалась даже не спичечным коробком, а костяшкой домино.

В дверях возник старший сержант, глядя на богатыря почтительно-выжидающе.

— Этих — в моечную. На стол — мгновенно. Жду доклад, — всё, что до этого я считал военной краткостью, оказалось думствованиями и измышлизмами Толстого и Достоевского. Он тут явно был и царь, и Бог. Судя по лицу — скандинавский, из старых, который слова попусту тратить не любил.

Антон с Петькой убыли вслед за сержантом с радостью и некоторым восторгом, в первый, наверняка, раз в жизни. Мы со Стёпой, докурив, вошли в здание, удачно и по-военному функционально совмещавшее ресторан, отель и спа. То есть, пардон, столовую, общежитие и баню. У светлого, явно до скрипа вымытого с нашатырём, окошка располагались два стола под одной скатертью. Посередине стояла печальная одинокая вазочка с пластмассовым выцветшим цветочком, явно «для общей красоты», как пел Визбор. Вокруг неё было две салфетницы, живо напомнивших мне про ту, золотую, из ковчежца, который так и лежал пока где-то у Второва. Но эти были настоящие, соломенные. А по затейливо сложенным пирамидкам бумажных салфеток можно было понять, что свободным временем персонал столовой явно не обделён.

— Располагайся, — прогудел Степан, осторожно опустившись на столовский стул с хилой спинкой и ножками-трубочками. Если бы мебель могла говорить — богатырь явно узнал бы о себе много нового.

— Башка сказал — схорониться вам надо? — и он забавно показал мимику Доцента-Леонова. Если бы Евгений Павлович был за два метра ростом и в целом статью и мимикой походил на трактор Т-800. С ковшом.

— Есть такое дело, — согласился я.

— Обрисуешь коротко, если не секрет? А то Головин темнил, как обычно.

— Дагестанцам одним сильно хочется у меня шахту отнять. Даже кушать не могут. Один позвонил мне и говорит: «Отдай, а то семье не жить!» — при воспоминании о беседе с Абдусаламом у меня аж уши прижались. Судя по лицу Стёпы, он тоже проникся и сжал кулаки, размером каждый с мою голову.

— А пока я не придумал, как мне до него первым добраться, решил своим путешествие организовать, красоты нашей необъятной показать, — закончил я.

— Тогда отличное место Башка выбрал. Отсюда, как с Дона, выдачи нет. Сюда по своей воле за последние года три вы первые прилетели. Глушь глухая, но привольно. И красиво. Ну, если кто понимает, — он как будто даже чуть смутился от этой своей искренности.

В это время в зал в сопровождении того же сержанта вошли Петя и Антошка. Их посадили за соседний стол и подвезли тележку с мисками, тарелками и стаканами с непременным компотом из сухофруктов. Орлята накинулись на еду, как год не ели — только треск стоял. Степан смотрел на них с суровой нежностью.

Чуть позже тележка добралась и до нас. На первое был борщ, но не жидкие помои с марганцовкой, от которых тарелки не отмывались, а прямо Борщ! Здешняя повариха явно знала толк в готовке — две тарелки улеглись аккуратно, так, что, казалось, для полного счастья мне недоставало именно их. Отварной картофель и котлеты в панировочных сухарях были больше похожи на столовские, но тоже вполне на уровне. Они появились одновременно с чистыми и относительно довольными жизнью Надей, Аней и мамой. Они даже волосы высушить как-то успели, поэтому были без тюрбанов на головах, и от того, чтобы отдать должное местной кулинарии их ничего не отвлекало. Парни к этому времени уже допивали по третьему стакану компота и вид имели — благодушнее не бывает. Хорошо, когда для счастья достаточно просто пожрать. Ну ладно, не просто, а много и вкусно.

Поэтому как только мы уселись обратно в «буханку», сморило всех, кроме нас с Анютой. Ну и Степана за рулем. Как можно было умудряться спать в «козлящей» повозке на жестких сидениях, не имея к этому привычки, я не понимал, но экипаж как-то справлялся. Мы с дочкой вполголоса обсуждали пейзажи, которые разнообразием не отличались. Но находчивость и терпение помогали найти образные сравнения и к облакам, и к вершинам далеких гор, еле различимых в облачных шапках. Мы объехали Читу, и потянулась скучная дорога, развлекавшая нас только названиями редких населенных пунктов, значение которых мы пытались угадать, доводя водителя до сдавленного хохота. Угдан — потому что тут кто-то дал кому-то страшный сапог-угг. Озеро Монгой — потому что там жили те, кто не мог выговорить последнюю букву в слове «Монгол». Село Мухор-Кондуй проехали молча, исподлобья поглядывая на икающего от смеха Степана. Как-то не придумалось ни одного варианта, который можно было бы объяснить дочери. Зато в Телембе, стоящей на берегу одноименного озера, мы развернулись — и «телеге амба», и «бабушка с телевизором». Дорога давно перестала радовать редкими вкраплениями асфальта, превратившись в грейдер разной степени убитости. Преимущественно, практически полной. По обочинам редколесье чередовалось со степью.

Проехали Романовку, пересекли по мосту реку Витим. Я рассказывал Ане некоторые места из старого фильма «Угрюм-река», тщательно избегая самых ярких, как назло лезших из памяти — про черкеса Ибрагима и про «сладкая она, человечинка». Некоторое время продолжали ехать параллельно реке, но потом дорога ушла в сторону. По грунтовке ехали еще около часа. Свистнув колодками, УАЗ встал, чуть покачиваясь. Пассажиры стали раскрывать глаза, широко, до хруста, зевать и потягиваться. Если зрение меня не подводило, рядом не было ничего похожего ни на жилье, ни на транспорт.