— Вы серьёзно? — похоже, это были последние культурные слова в голове. Второв обернулся. Он не выглядел удивлённым или недоумённым, но подобного вопроса от меня явно не ждал.

— О чём ты, Дима?

— Мы приехали на улицу Тимура Фрунзе есть шаурму к Абрагиму? — казалось, ещё чуть-чуть — и я начну нервно подхихикивать. А потом запою «ля-ля-ля, я сошла с ума, какая досада» и убегу.

— Почему к Абрагиму? Хозяина зовут Сулейман. Ты что-то путаешь, — нахмурился Второв. А я понял, что он точно не знал, скажем так, альтернативной истории этого места. Ну и поведал, что помнил.

— Очень интересно, очень. Как, говоришь, автора зовут? — и Михаил Иванович вынул из нагрудного кармана записную книжку в кожаном переплёте и записал. Да, не в смартфон. И — да, книжка была с непременным разделенным кругом на обложке. — Надо же, как пересекаются реальность и вымысел в Москве. И все норовят её придуманными чудищами населить. Будто обычных, настоящих им не хватает!

Второв искренне веселился, слушая про тайное место встречи, где можно было беседовать, ничего не опасаясь, и где, порой, встречались заклятые враги, чтобы найти общий язык. А потом поведал мне историю иранца, что приехал в столицу очень давно. И открыл маленькое заведение вдали от метро и прочих святых мест, типа ГУМ, ЦУМ и Детский мир. И прославился сперва в одних кругах, потом в других, а потом прочно закрепил за собой ту славу, которую и описывал популярнейший автор современного городского фэнтези. Договаривал он уже на ходу, потому что, с его слов, ждали только нас.

Повернув за флигель, мы оказались в уютном дворике, куда, казалось, вовсе не доносились звуки вечно спешащей Москвы. Тут, под липами, стояли большие зонтики, а под ними — простые белые пластиковые столы и стулья. И мясом пахло так, что не передать. Народу почти не было, лишь за крайним столиком аккуратно ел, часто промакивая губы бумажной салфеткой, пожилой мужчина в клетчатых брюках и пиджаке. Время от времени он извлекал из внутреннего кармана фляжечку и с выражением неописуемого блаженства совершал глоток. За столиком возле самой кухни и раздачи сидели Дымов и Мурадов, о чём-то оживленно переговариваясь. Мне стало как-то неловко. Будто я притащил на школьную разборку отца и деда.

— Нариман, а вот и мы! — сообщил о нашем приходе Второв. Темноволосый, с густым серебром проседи, сенатор встал из-за стола и поздоровался с ним за руку.

— Здравствуй, Михаил Иванович, здравствуй. Очень давно не видел тебя, — проговорил он с тем самым акцентом, в котором был явный перебор букв «Ха», что так и липли в каждом слове.

— Дела, Нариман, дела, сам понимаешь. Одно из них, видишь, и сюда привело. Позволь, я вас представлю. Это, — он кивнул на меня, — Дмитрий Волков, частный инвестор и мой друг. — Глаза Мурадова стали внимательными настолько, что ими, казалось, можно было резать стекло.

— А это, Дима, Нариман Мурадов, бизнесмен и уважаемый человек. Я слышал, у вас возникли некоторые обстоятельства, мешающие взаимопониманию. Предлагаю разрешить все вопросы беседой, как и принято у взрослых людей. — Такое ощущение, что старик мог выступать медиатором в международных конфликтах. Он говорил дипломатично, но настолько уверенно, что его совершенно не хотелось перебивать. Но и я сюда не просто так помолчать ехал, и шаурмы поесть.

— Уверен, мы с уважаемым Нариманом Азиз-оглы решим всё сегодня, здесь, за этим столом. — ну, может, прям на все сто процентов уверен я и не был, но никто из присутствовавших этого, кажется, не почувствовал.

Мы уселись за столик, пожали руку Владимиру Ивановичу, который, впрочем, тут же засобирался домой, сославшись на дела. Мы и договаривались с ним, что он поможет организовать встречу. Про присутствие на ней речь не шла. Вышедший проводить его хозяин заведения, и вправду огромный пожилой уже иранец, бритый наголо, с чёрными как ночь глазами, кивнул мне и пропал под крышей, собрав лишнюю посуду и выставив передо мной чистую тарелку и приборы. Не пластиковую, нормальную.

Мы откусили по куску завернутого в лаваш мяса одновременно. Мои собеседники даже глаза прикрыли от удовольствия. Я же словно картонку жевал, вкуса не чувствовалось вовсе. Даже обидно — в кои-то веки довелось с сказку попасть, а вспомнить и нечего будет. Но внутри снова разгорался напалм, будто отключая ненужный функционал. Слышал я отлично, казалось, каждый листик липы на ветру по отдельности. Видел весь двор разом. На вкус, наверное, мощности системы не хватало. Перекусив и похвалив разулыбавшегося Сулеймана, вынесшего чай, перешли к делу.

Я неторопливо достал из папки бумаги и передал Мурадову. Отдать должное — у него лишь чуть затвердели скулы и, кажется, стал острее нос. Но ни слова он не произнес. Бумаги перевернул буквами вниз и прижал рукой.

— Ты проделал большую работу, Дмитрий. Эту информацию наверняка было трудно найти, — ровным голосом произнес он, отпив чаю из стаканчика, видимо, хрустального, той специальной формы, что так распространена у потомков древних персов.

— У меня была очень сильная мотивация, Нариман Азиз-оглы, — не менее ровно ответил я, глядя ему в глаза.

— Давай без отчества и на «ты», Дима. Раз уж ты с самим Дымовым на короткой ноге, мне «выкать» тоже не нужно, — предложил сенатор.

— Хорошо. Нариман, твой человек угрожал моей семье и детям моих друзей. Найти какие-то сведения о нём — самое малое из того, что я мог бы сделать.

— А что ты сделаешь, если увидишь его? — в голосе показались хищные нотки. Но на вожака, защищавшего свою стаю, было не похоже. Странно.

— Я убью его, — внутри кивнули все трое. Сомнений в сказанном не было ни малейших.

— Как? — у хищного тона появился заинтересованный оттенок.

— Это важно? Не думал об этом, — ответил я.

— Да, пожалуй, ты прав. Это неважно. Уже, — непонятно согласился он. — Видишь ли, я очень не люблю вранья. С подлыми людьми не построить дом, как у нас говорят. А даже если и построишь — мира в нём не жди. Абдусалам очень расстроил меня. Я был уверен, что он честен и достоин уважения. Мне жаль, что он потерял и уважение, и честь. Он сделал это, будучи моим человеком, и за это я приношу мои извинения.

Он встал из-за стола и протянул мне руку. Внутренний скептик в секунду сгрыз все ногти. Фаталист выглядывал снайперов на крышах и злился, не находя. Лишь реалист был спокоен, как океан в штиль. Я поднялся и пожал руку сенатору.

— Про людей с гор и с Востока у вас говорят разное, Дима. Есть даже мнения, что нам доставляет удовольствие обманывать русских, что данное вам слово не имеет никакого значения. Это неприятно. И я всю жизнь делал так, чтобы про меня не возникало и мысли подумать подобное. Все, кто знает меня, подтвердят: Нариман Мурадов — человек слова. Мы давно работаем с Пашей Кузнецовым. У меня есть общие проекты с Михаилом Ивановичем, — Второв чуть кивнул. — Доверие этих людей дорогого стоит, чтобы терять его из-за одной шахты или одного негодяя. В подтверждение своих слов я хочу передать тебе подарок, Дима. Памятный сувенир.

Не переставая по-восточному красиво и убедительно вещать, он наклонился и достал из-под стола какой-то короб. Реалист, склонный в критические моменты использовать устаревшую терминологию, опознал предмет как шляпную коробку. Это был цилиндр высотой полметра и диаметром сантиметров сорок. Похоже, что сделан он был из хорошей кожи. На меня смотрели дверки, закрытые на изящный бронзовый крючок.

— Кажется, у вас есть поговорка: «шутка друга — слаще мёда», проговорил Мурадов и открыл ставни. — Мы пока не друзья, да и шуток не шутим. Но мёд натуральный, горный.

В коробе стояла колба, заполненная прозрачной желтоватой тягучей жидкостью. В ней, накрытая полностью, была закреплена отрезанная голова. Абдусалама я видел лишь однажды, мельком, в том досье, что показывал мне в машине Головин. Но узнал его сразу.

— Враг, подаривший голову твоего врага, — начал Нариман, а скептик с фаталистом в один голос заорали: «Всё равно враг!». Хорошо, что он их не слышал. И очень хорошо, что мне удалось сохранить невозмутимое лицо, словно мне по три раза на дню дарят чьи-то головы. — разумеется, не друг, — завершил он. — Но я повторю при уважаемом Михаиле Ивановиче, что приношу извинения за ошибку своего человека. И его голову.