Теперь Белый Медведь знал, что стоит ему только поехать на несмазанной телеге, как появится огонь. Таким образом, и Белому Медведю, как и его праотцу Младышу, огонь явился во время работы.

Позже Белый Медведь приспособился добывать себе огонь по-своему: устроил особое колесо с осью и вертел ее, причем колесо оставалось неподвижным. Опыт научил его также, что ось лучше делать из осины, а ступицу из вяза. И вот в его распоряжении очутилось своего рода огниво, которое давало ему огонь в любое время.

Так как это колесо не предназначалось для езды, то Белый Медведь не стал прилаживать к нему обод, а так и оставил торчать сложенные накрест спицы с загнутыми концами. И это орудие сделалось со временем таинственным знаком для всех потомков Младыша, рассеявшихся по земле; этому кругу с лучами приписывались всякие непостижимые значения; в действительности же единственным тайным смыслом этого знака было: неутомимость и огонь, а прежде всего — труд.

Наконец Белый Медведь начал собираться в путь. Корабль был почти готов и выходил вместительным. На него ведь надо было погрузить помимо всего прочего и телегу, и несколько пар лошадей, — еще бы! Ведь и за морем придется кататься.

Оставалось только запастись зерном на несколько недель, — до заморского края не близкий путь. И Белый Медведь не замедлил помочь Весне разжиться зерном. Он видел, как она ходила и ковыряла землю суком, чтобы вскопать ямки для зерен, и разом повернул дело по-новому: придал суку удобную изогнутую форму и приспособил для пахоты быка: Весне незачем было тратить свои силы. Теперь еще одна богатая жатва — и они могут сняться с места!

Наступила весна великого путешествия. Корабль стоял вполне готовый к отплытию, жадно разинув свою драконью пасть.

Белый Медведь зажег в этом году свой обычный костер с радостной надеждой зажечь следующий в новых своих владениях. Зато Весна на этот раз со вздохом сеяла свое зерно; она знала, что ей не придется пожинать урожай. Но она все-таки сеяла, потому что зерно дала земля и в землю оно должно было возвратиться.

Вместе с перелетными птицами вернулись бродячие Барсуки, и их щедро угостили жертвенным конским мясом. Белый Медведь, по случаю предстоявшего плавания, принес жертву солнцу, луне, морю, земле и всем силам природы. Жертвоприношение сопровождалось обильными пирами, на которых Барсуки угощали хозяев хватающей за сердце музыкой. Арфа неистово гудела, словно ветры всего света, барабан стучал, словно переполненное горем сердце, а костяная дудка прежалобно хныкала, — потерянный рай был близок! Между номерами музыкальной программы Барсуки, зимовавшие на месте, делились новостями с родичами, вернувшимися с юга; они усердно шушукались между собой, но Белый Медведь, увлеченный музыкой, ничего не замечал.

Все же он увидел, что его гости — в несколько подавленном состоянии духа, и предпринял катание на своей новой чудесной телеге: авось, они повеселеют, когда увидят, как он правит конями и громыхает по степи. Сверкающие глаза Белого Медведя, обыкновенно столь зоркие, не заметили, что Барсуки стояли, втянув шеи в плечи и давясь от бешенства; не слыхал он и того, как они скрежетали зубами, сжав губы и онемев при виде его быстроты.

А новые свидетели этой шальной езды были оскорблены ею до глубины души. Недолго было умереть со страху, только глядя на колеса, вертевшиеся с такой бешеной быстротой, что почти нельзя было различить спиц. А как они громыхали-то! Словно издевались над самим Громовником и теми, кто стоял тут и слушал. Да разве мало собственных ног, чтобы ходить?

И что же будет дальше? Что воображает о себе этот пришелец, у которого в голове светло от безумия, и который так дерзко и упрямо мнит ослепить всех и каждого своими нелепыми выдумками? Мало ему было существующих обычаев и обрядов? Или он хочет во что бы ни стало быть не похожим на других? Ведь он не выше всех прочих людей, — это он сам доказал, обращаясь с ними, как с равными.

А они-таки дали себя повысосать. Ведь сколько меди пошло на его корабль да на колеса проклятой его громыхалки, той самой меди, что прежде украшала шеи и носы Барсуков; она позеленела от их пота и, в сущности, была их собственностью! А еще что он сказал? Вы слышали?..

Да, Белый Медведь сказал нечто, уязвившее Барсуков сильнее всего остального; при одном воспоминании об этом желчь разливалась у них до самых белков глаз. Белый Медведь случайно обронил на ходу это свое замечание да и забыл о нем, но для туземцев оно явилось кровной обидой, такой страшной грубостью, которой нельзя было простить.

Он сказал во всеуслышание, очевидно, с расчетом смертельно оскорбить Барсуков, сказал, что — большое счастье, что он с самого начала надумал пустить судно носом вперед, не то, пожалуй, люди до скончания веков плавали бы боком!

Вот что сказал он, и как это было бессердечно! Барсуки ни о чем больше и не говорили на пирах Белого Медведя и вкладывали всю свою душу в музыку и пение, чтобы усыпить в хозяине всякое подозрение.

Несколько дней спустя после сожжения костров Белый Медведь отправился в степь за дичью. Недоставало еще кое-каких запасов для корабля, а, по рассказам Барсуков, в степи, там-то и там-то, появились большие стада буйволов. Барсуки же посоветовали Белому Медведю взять с собою четырех взрослых сыновей; они поехали верхом, а он в телеге.

Днем, через несколько часов после их отъезда, к дому Белого Медведя стали со всех сторон подползать Барсуки, и основная масса их засела в кустах вокруг жилища, а трое-четверо открыто направились в дом.

Дома оставались только Весна с тремя дочерьми, из которых младшая была еще совсем маленькая, да подросток сын, по имени Змей. К нему-то и обратились Барсуки и завели разговор о том, о сем. Змей хорошо знал их; они часто приходили во двор Белого Медведя с разными просьбами. На этот раз они попросили только глиняный горшок, но когда Змей повернулся к ним спиной, чтобы пойти за горшком, они набросили на него ременные арканы и повалили наземь. Змей отчаянно сопротивлялся и едва не освободился, да подоспели на помощь другие Барсуки и одолели мальчика.

На шум вышла Весна с маленькой девочкой; внизу в каменном доме остались две взрослые дочери. Весна не обменялась с Барсуками ни словом, но, взглянув на них и увидав лежащего на земле связанного Змея, она схватила одной рукой тяжелую дубину, другою подняла и прижала к себе девочку и принялась биться за свою жизнь и за жизнь детей. Билась она, пока свет не погас в ее глазах, неистовствовала, как разъяренная медведица, пока не потеряла сознание.

Барсуки все прибывали; трава и кусты вокруг дома кишели ими; их было так много, что они образовали сплошную массу, колыхавшуюся как море во время прилива и отлива, теснились, лезли друг на друга и даже мешали друг другу действовать. Но мало-помалу они справились: одни взялись за корабль, другие ломали сани Белого Медведя, третьи убивали домашних животных. Обеих старших дочерей вытащили из дому; они громко кричали, но им набросили на головы шкуры, и приглушенные крики похищенных девушек скоро замерли вдали.

Одна кучка схватила Змея и поволокла к дереву, чтобы замучить его. Глаза у Барсуков готовы были выскочить из орбит от кровожадной ярости, волосы торчали дыбом, как шерсть у хищных зверей ночью, тела подергивались, они сопели и отфыркивались. У них даже язык отнялся от судорог, сводивших им скулы и растягивавших рот холодным злобным смехом. Раздавался лишь голос Змея, раздавался так одиноко, потерянно среди этого множества людей. Мальчик говорил много, словно ему надо было зараз истощить весь свой запас слов. При этом его ломающийся, как у всех подростков, голос звучал ровно и спокойно, даже во время истязаний.

Стоя обнаженным перед своими палачами, он, невольно дрожа, объяснял им, что это не дрожь, что это его тело выражает свое недовольство на то, что его увечат. Кроме того, ему неприятно было в такой тесноте, и он морщился от духоты и вони, которой обдавала его толпа. Им же хотелось заставить его вопить и жаловаться, и они поджаривали ему подошвы горячими угольями, ломали пальцы палочными ударами. Змей вытягивался от боли, но молчал; он был из тех, которые не поддаются насилию. Потом он обронил словечко насчет погоды. Тогда они принялись за мальчика всерьез, стали мучить его основательно, по порядку. И им удалось заставить его заплакать.