Гора находилась далеко на севере, по ту сторону долин, в которых обитало племя Младыша, пока холод постепенно не вытеснил его оттуда. Но Младыш знал дорогу. В раннем детстве он привык каждый вечер смотреть в просветы шалаша на огненную пасть, выдыхавшую дым под самые небеса. Не раз слышал он и предание о том, как однажды дух огня протянул с горы вниз огромную огненную руку и уничтожил леса на много-много миль вокруг; это было ужасное время для всего племени, которому пришлось бежать и прятаться в болотах и ямах с водой, пока не смилостивился тот, наверху. Но в последние печальные времена племя так далеко отступило к югу, что гора исчезла из виду, и Младыш не знал, в каком она теперь направлении. Издали он не мог видеть ее вершину, скрытую облаками.

Но стоило ему подняться немного вверх от подножья горы, как его охватили жуткие предчувствия. Гора, к которой прежде нельзя было приблизиться из-за каменного дождя и ярких молний, стала теперь удивительно спокойной. Уж не спит ли она? Она не пугала громовыми раскатами, не показывала огненных языков, не дышала пламенем из расселин. Она была совсем спокойна, не дрожала, не сбрасывала вниз раскаленных камней, была холодна и тиха. Не хитрость ли это? Не лукавое ли предательство? И Младыш без особой радости поднимался вверх; было бы лучше, если бы гора немножко обожгла ему подошвы!

Младыш давно уже миновал пояс лесов и всякой растительности и подымался вверх по крутой исковерканной каменистой поверхности. Она еще хранила следы огня, но была холодна и пропитана ледяной водой; отдельные огромные камни походили на мертвых чудовищ. Младыша мало-помалу стало охватывать тоскливое предчувствие беды.

Далеко за полдень Младыш достиг вершины. Последняя крутая часть пути была усыпана чем-то вроде черного шершавого пепла, пребольно коловшего ноги и смешанного с желтыми и синими вонючими комками; вся эта холодная масса сверху была покрыта мокрым снегом. Младыш достиг вершины, такой же угасшей и похолодевшей, как и вся гора, на которую он взобрался.

Да, огнедышащая гора потухла. Младыш стоял на самой верхушке ее, образовавшей кольцеобразное отверстие, и смотрел в разинутую пасть горы. Пасть была холодна и набита снегом. Вокруг расстилались небо, пропасти и целый мир пустоты.

Никогда больше не увидеть Младышу огня! Могучий дух, обитавший на горе, исчез. Мир погас. Младыш стоял на вершине омертвевшей земли, замерзший, с окровавленными ногами, одинокий и отчаявшийся.

За несколько дней до того, направляясь к северу, он проходил как раз через то ущелье, где шла старая звериная тропа; теперь она была почти совсем размыта дождем; все звери уже перекочевали на юг. Там Младыш и остановился, чтобы в последний раз оглянуться назад, в нелепой и суетной надежде увидеть хоть дым от костра своего племени. Тут физические муки и тоска одиночества переполнили его душу, привели его в такое отчаянье, что он озлобился на весь мир, на все и на всех. И, в приливе злобы и гордости, он заревел над долиной новую песнь, впервые раздавшуюся над затонувшей землей, песнь упорства, песнь отрицания. Он скалил зубы и пел вызывающе, несмотря на то, что стоял в ущелье один-одинешенек, собираясь искать свое будущее в направлении, как раз противоположном тому, которое избрали все прочие живые твари. Эхо приносило обратно его песню — бессмысленные, надорванные звуки, — и это еще пуще раззадоривало его, толкало превзойти в безумии самого себя.

Насытив свое сердце одиночеством и отрицанием, Младыш повернулся лицом к северному ветру и вступил в царство зимы.

Да, тогда у него еще была надежда. Он еще не подозревал, что нет больше огня на священной горе предков. Тогда в его воображении еще существовала гора, источник огня, бессмертного духа, дающего тепло. У него еще оставался тогда этот последний путь — самому отправиться к великому духу огня и побороться за обладание искрой, необходимой для поддержания жизни; и эта надежда питала его сердце, что бы ни ждало его впереди — приключение, удача или гибель.

Теперь он стоял на угасшей горе. Самый источник огня иссяк. Великий дух умер. Младыш спел в последний раз. Огнепоклонник лишился огня, Лесовик лишился леса.

Начался его земной путь — путь одинокого, бесприютного, голого человека по холодной земле.

На краю пропасти сидела обезьяна и, когда Младыш повернулся, чтобы начать спуск вниз, она оскалила свои длинные, желтые зубы, словно обрадовалась. Это была старая человекоподобная обезьяна, почему-то отставшая от своих во время переселения и увязавшаяся за Младышем в гору. Она сидела, поджав холодные ноги и сложив руки, вся дрожа от холода. Когда Младыш обратил на нее внимание, она ответила ему взглядом умных и похотливых глаз, а затем повернулась к нему своим радужным задом, пробежала несколько шагов вниз по крутому обрыву и опять уселась. Младыш нацелился ей в голову большим ледяным осколком, но промахнулся; его охватило жгучее желание съесть ее сердце.

При спуске с горы обезьяна следовала за Младышем на безопасном расстоянии, и он несколько раз швырял в нее камнями и кусками льда, но ни разу не попал. Обезьяна осталась его спутником.

Едва Младыш спустился вниз от кратера, как разразилась буря, слившая воедино небо и землю.

Младыш убил лося и заснул под его теплой тушей, предварительно напившись дымящейся крови. В течение нескольких часов туша отдавала жизненное тепло. Проснулся Младыш под тяжестью окоченевшего трупа, но в ту ночь он все-таки спас себе жизнь.

Когда взошло солнце, он уже успел пройти много миль к северу; священная гора осталась позади, сверкая вершиной, увенчанной снежной шапкой. На смену вечному огню пришел вечный снег.

В горах снегу все прибывало, а в долинах без перерыва лил дождь и хлестал град. Ледниковый период уверенно вступал в свои права.

Дни и недели — Младыш не знал сколько именно — шел он к северу, все ближе и ближе к сердцу зимы. Много пришлось ему перенести; холод так донимал его, что он под конец еле волочил ноги в какой-то дремоте, не помня себя от утомления; но он продолжал идти вперед, навстречу холоду; он все еще хотел узнать, кто обитает на высочайших вершинах.

Он потерял ощущение времени, слился с вечностью и все шел, шел; сознание собственного бытия поддерживалось в нем только ежедневной борьбою за жизнь. Непрерывное скитание в течение все крепчавшей зимы познакомило его со снегом и льдом; он понял, что они такое; ничего таинственного в них не было. А северный ветер неумолимо гудел: сам себе помогай!

По ночам бывало смертельно холодно. Вода в расселинах скал замерзала до дна; покрытые инеем камни кусались и выхватывали целые клоки кожи. Младыш не выжил бы, если б необходимость не заставляла его совершать невозможное и не учила помнить ее закон.

В одну морозную ночь он почувствовал, что не доживет до утра, если останется лежать голый, измученный, под обледенелым камнем; и вот, он встал и в каком-то полубреду направился к медвежьей берлоге, о близости которой говорил его чутью теплый запах. Очутившись в теплой яме, Младыш даже прослезился, — спертый воздух, насыщенный вонью хищного зверя, напомнил Младышу его мать и утраченное родное жилье в первобытном лесу, где перед шалашами стояла такая же вонь от гнившей на солнце падали. Он проглотил слезы и, грезя, что попал домой, повалился рядом с медведем, мгновенно охваченный сном. Но медведь пробудился и принялся обнюхивать пришельца, а потом захотел попробовать, каков он на вкус. Младыш, очнувшись, словно обезумел, и в пещере завязалась борьба. Не будь у Младыша кремневого топора, не уйти бы ему от гибели. Он убил медведя, напился его крови и, распоров ему брюхо, заполз в теплую утробу. В ней он проспал, пока туша не остыла, и, прежде чем уйти из пещеры, содрал с медведя его шубу. Следующую ночь Младыш провел уже под скалой, завернувшись в медвежью шкуру, которую и стал повсюду таскать с собой. С тех пор он проводил ночи довольно сносно, а вскоре догадался кутаться в теплый мех и днем. Он всунул ноги в шкуру, облекавшую задние лапы зверя; с этих пор ему нипочем было шагать по холодной каменистой почве. Зато в борьбе с медведем Младыш лишился одного глаза.