Он быстро нагнулся и отыскал их следы на рыхлой земле. Он узнавал каждый след и, тычась носом в землю, выл и плакал от горя и от страха, что они его покинули. Следы были отчетливо видны, и он бегом отправился в погоню за товарищами. Было уже совсем темно. Он вертел головой во все стороны, плакал и скалил зубы, не переставая лететь вперед, подгоняемый ужасом. Что, если он не догонит их? Что, если они погибли!

Он натыкался на места, где они останавливались в недоумении, не зная как продолжать путь, и сбивались в кучу, прежде чем догадывались пойти в обход; он наткнулся и на несколько брошенных ими жалких плетенок с припасами, — это они избавились от лишней ноши. Он невольно приостановился и всплакнул о горемыках и о случившейся беде. Но затем мрак и жуткое одиночество погнали его дальше. По свежим следам он видел, что они уже близко, и холодный пот, обливавший его тело, сменялся колющим жаром; он смеялся и плакал, продолжая свой бег.

Наконец, он догнал их. Они сделали привал в пещере, где и сидели, сбившись в кучу и жалобно воя в темноте. Еще издалека он услыхал их; крики о помощи перешли в монотонную жалобу, которую они неустанно повторяли хором, и выходила какая-то унылая песня, рассказывавшая о том, что огонь погас, а им еще далеко до дому. Младыш остановился и окликнул их, закричал изо всех сил, пропел им, что он здесь. Они замолчали. Он приблизился к ним, почти задыхаясь, почти падая от напряжения, икая от радости.

Но, когда он подошел поближе, они встали и встретили его общим яростным воем, потом гурьбой вышли из пещеры и обдали его потоком бранных слов и угроз. Он видел, как белки их глаз сверкали в темноте, видел камни в их мохнатых руках; они замахивались на него своими дубинами, словно на опасного дикого зверя!

Так, бывало, подымались они всей толпой против волка или тигра, который слишком близко подходил к их становищу, но тогда и сам Младыш бывал среди них, становился в первом ряду, завывая и грозя врагу; теперь толпа поднялась против него.

Стоял почти полный мрак, и холодный дождь так и хлестал толпу, которая разъярялась все больше и больше, хлестал и его, одинокого, жалкого, удрученного.

— Да ведь это я! — крикнул он им надорванным голосом и придвинулся к ним еще ближе, чтобы они узнали его. О да, они узнали его, — и камни засвистели мимо его ушей, а один, самый большой, угодил ему прямо в грудь так, что удар отозвался в спине. Тогда он умолк и попятился назад. Ему не было ни особенно больно, ни обидно, — он был виновен в том, что огонь погас; но кто это швырнул в него такой большой камень? Он помедлил немного, раздумывая и все еще не веря тому, что они гонят его от себя. Но, видно, так. Они набрали еще камней и продолжали швырять в него. Он все-таки не отступал, хотя и трудно было в темноте обороняться от града камней. Наконец, вся толпа двинулась на него с исступленными криками. Один из самых высоких шел во главе и был запевалой в хоре проклятий предателю, убившему огонь. Предателю! Так назвал Младыша его лучший друг Гьюк.

«Как, — подумал Младыш, холодея всем телом, — что такое сказал Гьюк? Как мог Гьюк стать во главе толпы и одним из первых проклясть его? Неужели это Гьюк идет на него с искаженным лицом, злобно напружившимся телом и пеной у рта? Неужели это кроткий Гьюк подступает к нему все ближе и ближе, потрясая высоко поднятыми кулаками, впереди вопящей толпы?»

Младыш не отступил, но что-то сдавило ему грудь; он грозно заворчал, готовый выйти из себя. Но он все еще надеялся на примирение. Он хотел объясниться, пытался говорить, но они заглушали его голос своим воем. Тогда он подумал: а может они правы? Да нет же! Разве он предатель? Разве он не хотел как раз спасти их, спасти в более широком смысле, чем они понимали? Неужели и Гьюк не может понять этого?

Еще один камень попал в Младыша, и тогда он рассвирепел; глаза его налились кровью, он затрясся, раскрыл рот и тихонько завыл. Потом он заметался взад и вперед, выделывая какие-то странные прыжки, высоко подбрасывая ноги и потрясая ими, как будто тело его потеряло свой вес. Он потерял и дар речи, как эта дико воющая толпа, которая прокляла его, не желая даже выслушать его оправданий. А Гьюк все наступал на него, изрыгая все более и более бессвязные, бессмысленные проклятия; Младыш шагнул к нему и своим кремневым топором рассек ему череп до самых зубов. После этого он глубоко перевел дух и увернулся от брызнувшей изо рта друга струи крови. Никто не ожидал такого поворота событий. Младыш сделал невозможное.

Гьюк умер на месте. И пока другие толпились у его трупа, объятые ужасом, Младыш повернулся и ушел в глубь затопленного леса.

На другой день он сидел у потухшего костра, который все оставался нетронутым; холодный пепел еще сохранял форму сгоревшего топлива, но это был уже один прах. Все еще не теряя надежды, Младыш разгребал золу и всей грудью втягивал в себя воздух — не пахнет ли гарью, не тлеет ли где уголек или хоть единая искорка, способная разгореться, но сырая куча золы и обуглившихся обрубков не подавала никаких признаков жизни, и пепел рассыпался по земле. Огонь погас окончательно.

Младыш провел ночь на дереве, в полузабытьи, замерзший, но не сдавшийся. Неподалеку, в пещере сидели его товарищи, сбившись в кучу, и вопили всю ночь напролет. Все время они поминали в своих жалобах Гьюка, и каждый раз имя это больно отзывалось в душе Младыша, но вместе с тем ожесточало ее.

Всю ночь, как и накануне, лил дождь, а к утру опять выпал град и подморозило. Тут Младыш услыхал, как его товарищи покинули пещеру и отправились по лесу к югу; жалобный вой их мало-помалу замер вдали. Они возвращались домой с горькими вестями, бесприютные, лишенные огня в эту зимнюю стужу.

Но все-таки они были на пути домой, и им предстояло провести без крова только еще ночь-другую; а там они опять будут в своем становище вместе с женщинами и детьми, в укромной долине, где горит старый священный костер племени. Там их примут с радостью; обогреют, и скоро все их невзгоды будут забыты.

Не забудут только «огнегасителя» и «убийцу» — Младыша. О нем будут слагаться гневные песни и сказания, и мысль о том, что он брошен в одиночестве на жалкую гибель в лесных дебрях, будет служить пряной приправой ко всякой беседе.

Младыш покинул угасший костер под скалой и стал бесприютным скитальцем; несколько дней он блуждал по лесу, не зная, где он, бродил по холодным болотам, не чувствуя ни дня, ни ночи, не замечая ничего вокруг. Иногда он отгрызал кусок мяса от трупа какого-нибудь утонувшего животного и съедал его, так что голода не чувствовал, но холод и одиночество одолевали его, пригибали к земле, словно непомерно тяжелая ноша.

Однажды он вдруг почувствовал себя лучше; ему стало теплее, — он бессознательно забрал к югу и очутился неподалеку от долины, где жили его братья.

После тяжелой внутренней борьбы, он стал нерешительно приближаться к становищу; он не мог устоять — так его тянуло туда. Шел он тихими, бесшумными шагами, неслышными даже ему самому. Вот он стал уже различать следы там и сям; значит, становище близко. Но что это виднеется на лужайке, откуда знакомая ему тропинка ведет прямо к шалашам? Он широко раскрыл глаза и увидел высокий шест, а на нем рассеченный череп Гьюка; рядом, на другом шесте болталась волчья туша. Он остановился — дальше ему хода не было. Здесь — граница между ними. Да, вот что они приготовили для него, если он вернется, обратит свои проклятые глаза к родичам!

Младыш постоял, всхлипнул и пошел назад, на север, в холодные вымершие леса, нагой и одинокий.

Шел снег. Младыш начал взбираться на священную гору.

Крупные мокрые хлопья снега таяли на мохнатой спине Младыша, но он не обращал на это внимания. Сперва он подумал, что это лоскутьями падает само небо, но скоро разобрался; это был просто дождь, только другого рода, более холодный и густой. Младыш намеревался взойти на вершину огненной горы, откуда много человеческих веков тому назад его предок принес огонь своим братьям. В руке у Младыша был топор. Он не помнил себя и ничего больше не боялся после тех ночей, что провел во мраке и одиночестве в обледеневшем лесу. Ему нужно было добыть себе огонь, добром или силой. Пар так и валил от Младыша, небо посыпало его снегом, но он без устали и без оглядки подымался в гору.