Охотники с копьями, нападающие на мамонта! Не те ли, которые напали на наш лагерь? А возможно, что много орд этих дикарей бродит по стране?
Еще долго смотрел я, задерживая дыхание, в захватывающую дух глубину. Но звуки дикой охоты давно заглохли в изгибах ущелья. Не было больше никакого движения.
Я находился поблизости от какой-то населенной местности. Меня окружали загадочные существа, которые и здесь и там по всей стране вели дикую, незнакомую мне жизнь.
После короткого отдыха я оставил свой наблюдательный пункт и вновь отправился в путь.
Песчаниковая преграда, как я уже сказал, отделяет горную местность от равнины. Холмы за нею становятся более пологими и постепенно сливаются с равниной.
В северо-западной части неба выступают серые полосы. Хорошая погода скоро кончится, и снова будет хмурое дикое небо, дымящиеся облака, ветер и дождь.
Лес становится все реже и мельче. Кедры поднимаются, словно жердочки, с редкою хвоей; они перемешаны тут с карликовой елью. Попадаются одинокие скрученные и недоразвитые экземпляры ивы и ольхи.
Должно быть, осенние ветры сурово властвуют в этих краях. От некоторых деревьев уцелели только остовы, голые пни без ветвей, с грубо обломанной верхушкой, словно ее срубил топор дровосека. Тут и там багрово-красные трясины. Прелый запах истлевших листьев. Сыро. Местами большие отдельные группы странных обтрепанных деревьев.
Настоящий бродяга среди лесного населения, который решается доходить до самой непроходимой северной границы — сибирская пихта — растет здесь же.
Тут действительно настоящие дебри арктической Америки, где лес, как передовая рать бойцов, борется с беспощадной полярной пустыней. Начало тундры. Эта местность должна быть настоящим раем оленей и лосей.
Далеко, далеко впереди, на севере, поднимается одинокая гора, она возникает неожиданно в виде узкого колокола. Я направляюсь к ней. Многочисленные дымки, поднимающиеся со всех сторон, говорят о том, что я приближаюсь к заселенным местам. Я удваиваю осторожность.
Мне захотелось сварить себе рыбу, недавно пойманную в ручье. Прислонив ружье к ближайшему дереву, я сложил свою ношу и, взяв примус, хотел принести воды. Но едва я сделал два-три нерешительных шага, как почва исчезла под моими ногами.
Раскрылось черное отверстие, я вскрикнул, полетел в какую-то яму и, тяжело ударившись виском о что-то твердое, потерял сознание.
XXI
Первое, что я почувствовал, когда пришел в себя, было ощущение сырости. Водяная пыль падала на меня через узкое овальное отверстие, в которое проникала также жалкая полоска пепельного полусвета.
Потом я инстинктивно понял, что я не один. Подняв голову, я увидел два блестящих зеленых глаза, глядевших на меня из мрака.
Я попытался подняться, но почувствовал боль в правом плече и тяжесть в голове. Но что стало беспокоить меня больше, когда я немного двинулся всем телом, — это тупая боль в колене правой ноги.
Я увидел, что лежу на дне искусно выкопанной ямы, глубиной до двадцати футов, с суживающимися кверху стенками. Посередине ямы были врыты два крепких заостренных кола. Яма была прикрыта с удивительным искусством крышкой из ветвей, листвы и мха, на которые был насыпан тонкий слой земли.
Дикие охотники этой страны вырыли эту западню для крупного зверя, вероятнее всего, мамонта. Утомленный, в состоянии отупения от долгого пути, я не заметил приготовленной ловушки и угодил в нее.
Я упал прямо возле кола. Еще бы пять сантиметров, — и я повис бы на нем. Я вздрогнул, поглядев на торчащее острие, покрытое старыми засохшими следами крови.
Потом я снова обратил внимание на два горящих глаза, неподвижно глядевших на меня из противоположного угла. Мое зрение уже немного свыклось с полумраком, и я увидел, что это был большой волк, настоящий арктический волк, почти белый, с густой шерстью и высокими передними ногами, благодаря которым некоторые натуралисты дали ему название полярной гиены.
Я поискал взглядом оружие, но его здесь не было. Падая, я выронил браунинг, который держал в руке. Только большой примус со звоном последовал за мной в ловушку.
Мое неожиданное падение и грохот примуса подействовали на хищника так, что он не решился напасть на меня, пока я лежал без сознания.
Нельзя было и думать выбраться из ямы без чужой помощи. Не мог я рассчитывать и на то, что кто-нибудь из охотников придет осматривать ловушку прежде, чем я умру от голода или буду растерзан изголодавшимся зверем.
Я подумал, что необходимо покончить с волком, чтобы его мясом поддержать свою жизнь. Да и само животное может напасть на меня с той же самой целью.
Я осторожно поднялся и сел. При этом я снова почувствовал сильную боль в колене.
Мой компаньон, казалось, обеспокоился. Он выгнулся, съежился. Потом прижал уши, ощерился и показал ряд зловещих зубов.
Я пододвинул к себе единственное оружие — свой примус, который лежал на расстоянии вытянутой руки. Замечательная мысль мелькнула у меня в голове. Как только волк впадал в беспокойство и проявлял намерение оставить свой угол, я тотчас начинал бренчать и барабанить в несчастный примус, — барабанить громко и с воодушевлением, как негритянский фанатик, и результаты были поистине великолепны: с поджатым хвостом неприятель затихал в своем углу.
Эта игра сначала развлекала меня, потом стала утомлять. Я страдал от жажды, а колющая боль в колене давала себя знать все чаще и чаще. Я заметил, что дремлю, а очнувшись, вдруг увидел своего компаньона крадущимся ко мне, словно тень, с взъерошенной шерстью и горящими глазами.
Возможно, что волк был в яме уже несколько дней, и голод донимал его.
Я понял, что находиться дальше в том же положении невозможно. Необходимо на что-нибудь решиться. Приближается момент, когда бренчание примуса — единственное мое средство самозащиты окажется бессильным. Зверь привыкнет к нему. Самым лучшим будет в последний момент разбить этим примусом зверю голову. Это будет отчаянная попытка, но, в сущности, мне не остается ничего другого.
Грязные струйки текли со стен; было сыро и холодно. Мне вздумалось кричать, чтобы обратить на себя внимание какого-нибудь живого существа, находящегося поблизости.
Прошло уже много длинных часов; целых полдня; начиналась другая половина. Мне было холодно.
Одно время я слышал какие-то тяжелые шаги вблизи ямы. Земля тряслась, кусты ломались. Какое-то существо сопело и фыркало, как будто со злобою обнюхивая землю. Вдруг все утихло.
Напрасно я ломал голову, как выбраться отсюда. Я до сих пор не решался даже встать на ноги, так как болело колено, и я боялся, что волк бросится на меня.
Вдруг я вздрогнул всем телом — волк ни с того ни с сего принялся выть. Он сидел, прижавшись к стене; подняв голову, с закрытыми глазами и напряженным видом издавал он жалобный вой. Я в отчаянии схватил кусок глины и бросил в проклятого музыканта.
Опять прошло несколько бесконечных часов. Я снова впал в тупую оцепенелость. Но тут поведение зверя обратило на себя мое внимание. Им овладело беспокойство.
Он поднял свой нос к отверстию ловушки и ощетинился. И тогда, не слышав пред тем ни малейшего шелеста, я увидел, как кто-то появился в светлом круге на краю ямы.
Это была человеческая голова.
Никогда, даже в самом страшном сне, не видел я такого лица. Дикая копна спутанных черных волос, под которыми исчезал низкий лоб, плоский широкий нос, большой рот с выпяченными толстыми губами и полное отсутствие бороды, — вот что заметил я при первом взгляде. Но самым удивительным были глаза. Они сидели глубоко, как в темных пещерах, жгучие и неспокойные, а сверху их прикрывали два выступающих надбровья. Чем-то невыразимо звериным веяло от этого темно-бронзового косматого лица. В действительности это лицо не было человеческим, но он не было и звериным. Мы глядели друг на друга две долгих секунды. Никакой мысли я не заметил в глазах, которые смотрели на меня. Никакого движения в лице.