Однако кость или рог при этом не должны быть сухими. Перед употреблением гак-ю-маки долго вымачивают их в воде. Многие из костяных предметов: одежные запонки, рукоятки ножей и долот покрыты замечательными резными рисунками зверей. Человека, птиц, огонь, солнце и северное сияние они изображать не решаются.

Домашняя утварь их крайне проста: несколько звериных черепов, служащих посудой, несколько корзин из коры и сухожилий — для диких лесных плодов.

Занятие мужчин — охота. Остальное бремя падает на женщин. Они заботятся о детях, а большую часть года готовят одежду из кожи. Только женщины собирают ягоды, грибы, коренья и кедровые шишки. Охотник никогда не унизится до этого.

Живут гак-ю-маки обычно в одноженстве, но искуснейшие охотники имеют и по нескольку жен, скорее рабынь.

Молодые охотники каждую весну умыкают девушек из соседней орды. Если при этом их схватят, то предают смерти без всякого милосердия. Выследив несчастную девушку, когда она собирает вместе со старыми женщинами ягоды, они оглушают ее палкой и уносят полуживую.

Мужчины проводят большую часть дней в охоте. Зимой и весной охотятся они в лесах на юге, летом — в северных тундрах. Когда они идут на продолжительную охоту на север, то сооружают нечто вроде палаток, скорее ширм, в защиту от холодных ветров и дождей; ширмы эти из грубой кожи и нескольких палок, которые охотники и берут с собой при экспедиции в безлесную тундру.

Все свободное от льда пространство заселяют три орды: одна в Катмаяке, другая в песчаниковом каньоне реки Надежды, третья — в горах на юго-востоке.

У такого исключительно охотничьего народа существуют точно определенные правила охоты. Так, кто первый убьет или ранит зверя во время общественной охоты, имеет исключительное право на его кожу, рога, внутренности и мозг. Потом уже все участники делят поровну мясо.

На охоте гак-ю-маки отличаются беспримерным хладнокровием и отвагой. Им очень помогает отличное обоняние и зрение. Я видел, как они ищут зверя по запаху, с ноздрями, обращенными против ветра, наподобие пойнтеров.

Они умеют ползать, как хищные животные, и, спрятавшись, со стрелой, приготовленной к стрельбе, выжидают добычу целыми часами, не обращая внимания на голод и жажду. Вскоре, в первые же дни нашей свободы, мы имели случай наблюдать, что это за люди и как они презирают смерть и опасность.

Мы как раз возвращались в пещеру, когда увидели в поселке небольшое волнение. Троглодиты оставили свои норы. Несколько диких существ бежало около нас, махало копьями и хрипло рычало. Мы быстро направились за ними. Загадка объяснилась: пещерный медведь, привлеченный запахом свежих отбросов, осмелился добраться до самого Катмаяка.

Толпа дикарей обступила пришельца с вызывающим криком и образовала около него сомкнутый круг. У мужчин были копья, стрелы и молоты. У женщин и детей — камни и дубинки. Медведь мотал головою, не зная, с кого начать. Его небольшие, острые глазки светились, как раскаленные угольки.

Вдруг наступила тишина. Троглодиты замолкли; некоторые сели на землю, другие присели на корточки.

Медведь заворчал и стал облизываться; он сопел. Тут выступил из круга небольшой коренастый гак-ю-мак. В руке его был каменный молоток с длинной рукояткой. Махнув им, он испробовал упругость древка.

Дерзко, словно перед ним был кролик, несколькими быстрыми шагами подошел он к страшному чудовищу, и, прежде, чем медведь успел привстать, молот, как молния, упал на голову зверя.

Среди полной тишины мы ясно услышали, как треснул массивный череп. Зверь на мгновенье замер в грозном оцепенении. Судорога пробежала по его телу. Из пасти с желтыми зубами вырвался короткий скрипучий стон. Тяжелое тело медленно скорчилось. На коже лба проступила кровь.

Вся орава несколько минут как зачарованная смотрела на него в тяжелой тишине. Потом поднялось глухое бормотание, которое прокатилось по всему кругу; оно постепенно усиливалось, пока не превратилось в рычание и вой.

Женщины и дети бросились на тушу медведя. Они били и пинали мертвое тело с дикой, внезапно прорвавшейся ненавистью (эти медведи часто хватают в лесу женщин и убивают их). Мужчины спокойно готовили кремневые ножи.

Гак-ю-маки не боятся смерти. Смерть для них нечто само собою понятное, естественное, даже необходимое, как сон, голод, холод. В ней для них нет ничего загадочного. Чувствуя конец, они забираются в пустую пещеру или чащу. Старых или больных людей они убивают равнодушно, одним ударом молотка.

Часто у них вспыхивают ссоры из-за места охоты между двумя ордами, которые заканчиваются короткой схваткой; бойцы получают тяжкие удары, которые переносят с неописуемым равнодушием. Партия побежденных относит свои ширмы в худшую охотничью область.

Как я уже сказал, это — понурые, молчаливые создания, и нет ничего удивительного в такой молчаливости у людей, живущих под небом, вечно покрытым черными тучами, в стране, которую полгода наполняет бесконечный сумрак долгой полярной ночи.

Как я предполагал, так и случилось: следуя потоку, вытекающему из Большой Пещеры, прошли мы через несколько долин, и вдруг широкий горизонт открылся перед нами. Во все стороны, куда бы ни обратился взор, простиралась темная водная поверхность. Это было огромное озеро, наполняющее центральную котловину края.

Отовсюду с окружающих возвышенностей стремились сюда быстрые потоки. Среди них, в нескольких километрах от Катмаяка, впадала река Надежды. Таких темных глубин, какими были пучины озера, я еще не видал. Вода в нем пресная, но с особым, немного терпким вкусом.

В этих местах озеро окружают низкие холмы, местами поросшие карликовыми лиственницами. В заливах еще держится лед от последней зимы.

Мы стояли на вершине холма, глядя на север, где среди громадных неподвижных туч отражался на воде синеватый отблеск солнца. Несколько диких гусей пролетело мимо. С десяток чаек с рыжеватым опереньем кружились над поверхностью озера и над берегом. Когда они пролетали мимо нас, их хриплый голос звучал злобно и угрожающе.

Темные волны под нами с шумом набегали на песчаную отмель, покрывая берег пеной и увлажняя мелкий песок.

Фелисьен первый нарушил молчание.

— Прежде всего нужно окрестить озеро. — Не ожидая ответа, он учтиво добавил: — «Озеро Надежды»! Это звучит красиво и будет заметно на картах. Возражений не допускается. «Озеро Надежды»!

Возражений, конечно, не было. Мы приняли предложение единогласно, а я — с воодушевлением, которое поразило меня самого. А потом молча гуляли мы по берегу этих диких строптивых вод.

Снеедорф долго не прерывал молчание. Потом сделал поразившее всех заключение:

— В это озеро Алексей Платонович бросил свою коробку с запиской.

— Но тогда, — воскликнул я, — но тогда озеро Надежды должно соединяться с морем. Вода озера — пресная и должна иметь какой-нибудь сток! Кажется, что поверхность озера приблизительно такой же высоты, как и поверхность моря.

— Несколько метров разницы было бы достаточно, — заметил Снеедорф.

— Мы должны отыскать таинственный сток! — воскликнул Фелисьен. — Алексей Платонович видел его, иначе мысль о коробке не пришла бы ему в голову!

— А что вы думаете о размерах этого водоема? — спросил я.

— Я намерен, — сказал он, — в ближайшее время обойти озеро и исследовать земли на севере.

— И мы пойдем с вами! Мы не оставим вас! — воскликнули мы в один голос.

Мы основательно устроились в нашей прежней тюрьме и обставили ее совсем по-домашнему. Шкуры убитых зверей, примитивные поделки нашего столярничанья, красиво расположенные коллекции, — все было пущено в ход, чтобы придать более привлекательный вид нашему помещению. Мы входили и уходили без всяких препятствий с чьей бы то ни было стороны.

Каму стала нашим верным другом и с трогательным постоянством заботилась о нас.

После нашего эффектного выступления среди шумного разноцветного фейерверка, Каму исчезла дня на два, словно пропала. Потом она вновь появилась, как будто ничего не случилось, и улыбаясь болтала на своем странном языке. Но я заметил, как украдкой она посматривала на Фелисьена. Несколько раз она внимательно присматривалась к его рукам, из которых выскакивал когда-то ослепляющий живой свет. В ее отношении к нам осталась заметная доля робкого почитания.