Потом, когда они начинали тосковать по родине и, сравнивая свою прежнюю собачью жизнь с теперешним беззаботным и прочным положением, горестно вздыхали о прошлом, отчего убывала их рабочая сила, — Белый Медведь ободрял их похвалами их физической силе и обещаниями скорого ужина. Они страшно гордились силой рук, развивавшейся от гребли, и на похвалы умильно скалили зубы; хороший же ужин стоил того, чтобы приналечь на весла лишний часок в день. Барсуки стали хорошими гребцами и ни в чем не знали нужды. Белый Медведь забрал с собою на корабль и нескольких Барсучих, чтобы сильнее привязать к судну свою команду и обеспечить себе ее прирост в будущем.
Белый Медведь перенес на свой новый и вместительный корабль все свое добро: свои телеги, лошадей, домашний скот, сено, зерно, шкуры, орудия, медь и оружие. На корме помещался очаг, где горел огонь, который Белый Медведь мог зажигать и тушить по своему желанию. Порядок на корабле установился такой: Белый Медведь стоял у большого весла на корме и правил, а пленники гребли; на носу же помещались его сыновья, высматривая землю и не выпуская из рук оружия. Так пустились они в море.
И этот корабль, со всем, что на нем было, отдался на волю ветра, течений и обитавшей на нем живой силы; он сделался как бы живым островком, прообразом того расцвета способностей и умений, который вызывается волей и необходимостью и который распространился с Ледника на всю Европу, а затем, перебросившись через моря, стал тем, что впоследствии определило место белой расы в обществе.
В Стране Жизни остался лишь старший сын Белого Медведя — Волк. Он взял себе в жены одну из дочерей Барсуков, смуглую страстную деву степей, и пожелал разделить с нею судьбу, оставшись на ее родине. От них и от двух белых дочерей Белого Медведя, ставших женами туземных мужей, произошел большой народ, кочевавший по востоку и югу верхом и в телегах.
А Белый Медведь так долго плавал по морю под полярной звездой, что стосковался по Упланду, где прожил лучшие годы своей жизни в тоске по чужбине. Ему захотелось увидеть то место, где волновалась первая нива Весны, напоминавшая ее пышные волосы. И он нашел туда дорогу, направив корабль на огнедышащую гору; днем путь ему показывал стоящий над вершиной столб дыма, а ночью — зарево на небе.
В Упланде Белый Медведь и остался жить. Ледник совсем растаял, вода давно спала, и вся страна покрылась дерном и молодым лесом, одевшим мокрые песчаные холмы и скалы. Глубокие котловины, местами выдавленные Ледником в каменистой почве, были теперь до краев наполнены водой, такой чистой и прозрачной, что виден был лежащий на дне круглый отшлифованный камень, когда-то просверливший себе ложе, а теперь обросший мохом; маленькие водяные ужи с пятнистым брюшком чувствовали себя здесь как дома. Но даже среди жаркого лета порой ощущалось дыхание векового льда, все еще покоившегося под прикрытием слоя щебня в некоторых расселинах северных скал.
Лес был полон всякого зверья; из чащи, с потаенных тропинок, по-прежнему глядели глаза, как будто животные жили здесь вечно. Сосны в полуденную жару исходили смолой и испускали запахи, напоминавшие о том времени, когда они были тропическими деревьями. Осина, береза и рябина, многозначительно кивая листьями, шептались о потерянной земле: она как раз тут, под нами, — говорили они, покачивая мудрыми головами. А в зарослях еще нежнее и слаще прежнего благоухала малина — безмолвный, но искренний и щедрый дар северного лета.
Пчелы с озабоченным жужжанием собирали мед с цветов, которые жили всего одно лето, впитывая щедрую душу земли — чернозем, смолотый Ледником из первобытной сердцевины гор и испытавший влажные капризы неба, мороз, дождь и солнечный жар. Ветры небесные одели голые морщинистые камни лишаями и мохом; перелетные птицы заносили сюда семена разных трав и растений; сентябрьские вихри приносили пыльцу из-за моря, — Упланд облекся в новые зеленые одежды.
Из каждой щели суровых скал торчала свеженькая былинка или крохотный цветок с пряным запахом. И в каждой чашечке цветка, задыхаясь, барахталась мохнатым тельцем пчела, а когда она улетала, цветок кивал ей разок-другой, оправлял свою одежду и опять жмурился на солнце.
Белый Медведь сварил себе из меда питье, которое ударило ему в голову, и ему стало чудиться, что он подглядел любовную встречу солнца с наготою южного склона, пропитанного ароматом трав. Разомлевший от меду и жара нагретого солнцем каменистого ложа, смотрел он на пчелиный рой, заслонявший собою солнце и похожий на большой парящий в воздухе шар, который то расширялся, то сжимался, вздымая к небу огненную песнь, смотрел — и вновь обрел потерянную землю да еще целый мир впридачу. Наконец-то Белый Медведь вернулся домой!
Потекли годы. Он присматривался к лесам Упланда, — не найдется ли тут материала для кораблестроения. Пока деревья были еще совсем молоденькие и непригодны для дела, но лес вырастет, и тогда потомки Белого Медведя понастроят себе судов, целый флот кораблей! Молодые гладкие деревца уже колыхались и кивали верхушками, словно зная, что им предстоит сделаться кораблями и плыть на край света.
Белому Медведю пришлась по душе оседлая жизнь, и он велел вытащить свой корабль на сушу, перевернул его вверх днищем и устроил под его сводом обширный зал; это и была первая готическая постройка. И впоследствии потомки Белого Медведя, поселяясь в новых землях, превращали свои корабли в сводчатые залы, а сами странствовали под этими сводами — уже в ином, духовном смысле.
Белый Медведь съездил на остров, окруженный когда-то Ледником, и нашел там свой народ. Много потомков Младыша погибло во время великого весеннего наводнения, но оставшиеся в живых вели все ту же жизнь, как и до изгнания Белого Медведя. Теперь он возвратился на колесах с молотом и огнем, оставив на берегу свой корабль, и его родичи, которые еще помнили его, раскаялись в старой обиде.
Белый Медведь сместил потомков Гарма и повелел Ледовикам расселиться. Остров их давно перестал быть островом, весь мир был открыт им, но не находилось человека, который бы указал им, что границы лишь в них самих. Белый Медведь стал таким человеком.
И чтобы они перестали тесниться вокруг могилы Всеотца, Белый Медведь своею властью объединил их около нового знака — Огнеродящего Колеса. Эту святыню он утвердил в Упланде, прилегавшем одной стороной к морю, и положил начало большим жертвоприношениям в честь весеннего солнца, в огненном оке которого заповедал Ледовикам чтить древнего Одноглазого. Молодежь он посылал странствовать по морю, как сам странствовал когда-то; теперь же пора ему было осесть и упрочить царство, дух которого должен был наложить свой отпечаток на молодежь, чтобы она всегда помнила свою родину и вводила на чужбине обычаи Белого Человека.
И вот, Ледовики сомкнулись вокруг Белого Медведя под знаком Огненного Колеса и Молота. Многие из них после того, как и горные хребты освободились от льдов, перешли через них и создали Норвегию; другие вместе с Белым Медведем поселились на побережье и занялись земледелием. Впоследствии, молодежь превратила все европейские моря в свою родину, высаживалась в Англии, Дании, Германии, на побережьях Средиземного моря, расселяясь во все стороны, но крепко хранила свое единство.
Под старость Белый Медведь отдался наблюдениям за ходом небесных тел, уразумел годовой круговорот, сжился со звездами более, чем кто-либо до него, и, умирая, передал свое знание сыновьям. Они должны были хранить его втайне от всех, чтобы навсегда оставить за собою умение предсказывать положение солнца в различные времена года и, согласно этому, давать народу советы.
Сам Белый Медведь, пока был в полной силе, не прибегал для упрочения своей власти ни к каким тайным и темным знаниям. Искусство добывать огонь, открытое им, стало общим достоянием; он не хотел, чтобы оно послужило орудием закрепощения людей. Но он сделал Огненное Колесо священным знаком в руках всех и каждого, как знак вечной благодарности людей земле и солнцу и как символ плодородия. Влияние же свое Белый Медведь упрочил с помощью молота и своих сильных рук.
