– В купальниках-бикини, то-оненькие такие веревочки, – мечтательно уточнил кто-то из сыщиков. – Андрюша, хочешь, поменяемся заданиями? Только чур…

– Хватит зубоскалить. – Колосов поставил в пререканиях точку. – Это дело мы обязаны раскрыть. Задача понятна? Всем? Тогда – все.

Сыщики расходились по кабинетам. Медлил в коридоре только Воронов. Он так и не понял – ему или не ему поручил шеф навестить место работы Севастьянова-Аркана.

Все дальнейшие, во многом странные и трагические, события этого дела начались, по глубокому убеждению Кати, именно в тот солнечный летний день, когда она лично отправилась в Стрельню. Материал о жутком происшествии на кладбище был закрыт для публикации. Но, по правде говоря, и опубликовывать пока было нечего. Из сбивчивого, полного недомолвок рассказа Воронова и глухих слухов, гуляющих по главку, какой-либо достоверной картины происшедшего все равно не слепишь. И поэтому Катя решила, как и хотела, ехать в район и постараться хоть что-то накопать там. И к этому весьма опрометчивому (как впоследствии оказалось) решению ее кое-что подтолкнуло.

В четверг вечером, накануне этого дня, Вадим Кравченко приехал домой очень поздно и в состоянии, описать которое Катя давно уже затруднялась, хотя обладала живым воображением. Эта призрачная дымка равнодушной печали, смесь меланхолии (проще сказать – пофигизма), грубоватого вымученного юмора, усталости и отрешенности давно уже затуманивала взоры драгоценного В.А., когда он, вернувшись домой с очередного суточного дежурства при особе своего работодателя Василия Чугунова, более известного в отечественных деловых кругах под непочтительной кличкой Чучело, сменял деловой костюм на джинсы и футболку, распахивал настежь дверь в лоджию и плюхался в любимое кресло.

Кате в такие минуты казалось: ей ничего не остается, как свернуться в клубочек на коврике возле любимого мужа и господина и, преданно заглядывая ему в глаза, пытаться поймать этот его уплывающий в никуда, снисходительный и вместе с тем такой далекий взгляд.

Катя видела: драгоценный В.А., так же как и закадычный друг его Серега Мещерский, изнывает от самой зверской, самой разрушительной скуки.

С некоторых пор периоды беспробудного пьянства сменились у его работодателя Чугунова вялой активностью. Отлежав более двух лет в зарубежных антиалкогольных клиниках, закодировавшись, загипнотизировавшись, зашившись в пух и прах, пережив легкий инсульт и семь приступов «печенки», Чугунов тяжело, мучительно и медленно, но вроде бы завязывал с выпивкой. И казалось, что вместе с коньяком и водкой из работодателя уходит по капле и вся радость бытия.

– Мухи у нас в конторе дохнут, Катька, – сетовал Кравченко. – Приедет мой старикан с дачи в офис, сядет в кабинете и сидит. Заглянешь к нему – статуя очумелая. То в окно час пялится, то потом – еще час в крышку стола красного дерева. То перстень-печатку с пальца снимет, посмотрит, поглядит и… В делах полный штиль. Инвесторы выжидают, все контракты заморожены. Компаньоны… У этих только и сплетен, кто чей человек в правительстве, кто под кого прогнулся, кто кого посадит и когда и долго ли ждать этого – к августу или к ноябрю. Такая, девочка моя, тоска… Когда старик употреблял – жизнь прямо ключом била. Мы не успевали поспевать за ним. То подать лимузин, то отменить, то сопровождение – и к Семенычу на Воробьевы горы с террасы ресторана «Москву смотреть», то в «Славянский рай» на огонек, то на блины с икрой к Пререкаеву в «Сибгаз», то в русскую баню, то в сауну, то к Веронике на часок от жены-старухи встряхнуться. Двадцати четырех часов в сутки не хватало Чугуну, во как жил! А сейчас… Глянет на меня – в глазах смерть собачья прямо: «Ну что, сынок, вот дела-то какие у нас…»

– Но у него же предприятия, бизнес, – удивлялась Катя. – Как же это он так бездельничает целыми днями?

Кравченко только слабо махал рукой:

– Ах, оставьте вы эти глупости… Бизнес…

И хоть внешне драгоценный В.А. и храбрился вовсю, хоть и пытался расшевелить пожираемого романтическим сплином Серегу Мещерского, но и его самого засасывало, словно трясина, вынужденное бездействие. Катя порой думала: напрасно в это лето они с Кравченко не поехали в отпуск – Чугунов не отпустил начальника своей личной охраны. А глоток свежего ветра и шум моря – это все, что им с Вадькой было нужно. Море – оно лучше любого лекарства смывает тоску и разочарование.

Но море – Черное ли, Красное ли, Средиземное или Мраморное – было чертовски далеко. А они с драгоценным В.А. по-прежнему были словно законсервированы в четырех стенах душной, прожаренной июльским солнцем квартиры в доме на Фрунзенской набережной. Квартиры, где им обоим был знаком и успел надоесть каждый уголок, каждая пылинка.

Итак, в четверг перед той самой пятницей, с которой все и началось, Кравченко вернулся домой, как было уже сказано, поздно. От него пахло бензином и алкоголем. С некоторых пор, сдав напарнику дежурство, он привык вот так «расслабляться». Большое начинается с малого, с «пары капель на дне стакана», Катя знала это преотлично. Но что было делать с Вадькой? «Лупить как сидорову козу», – решительно предложил в ответ на ее осторожную жалобу Мещерский. Однажды Катя попробовала, узрев, в каком виде драгоценный В.А. сел за руль и еще ухитрился не загреметь по дороге в аварию. Попробовала и… только руки себе отбила. У Кравченко пресс что щит непробиваемый. С таким же успехом можно стучать кулаками в кирпичную стенку. «Эх, щетку надо было взять, – сожалела Катя наутро, – и возьму – учти! А лучше – сковородку!» – «Только убей меня сразу, – просил драгоценный В.А., – с первого удара, чтобы не мучился».

Кравченко бросил ключи от машины на зеркало в прихожей. Сел на ящик для обуви. Катя стояла в дверях.

– Ну и? – спросил драгоценный В.А., как ей показалось, даже с вызовом.

– Как хорошо, что ты так быстро приехал! Я тебя так ждала.

Кравченко приподнял брови: ба, что-то новенькое. Какой кроткий лисий тон. Искорки неподдельного счастья в глазах… Жена, подруга жизни… И это вместо ожидаемых капризных упреков?

– Все без изменения? – елейно осведомилась Катя.

– Угу.

– Тоска на работе?

– Угу.

– Значит, завтра у тебя выходной? Ничего не меняется?

– Не меняется. Ничего.

– Вот и славненько! А то я думала, что, если ты завтра со мной не поедешь, если будешь занят, я просто концы там отдам со страха!

– Где?

Катя перевела дух. Так, полдела сделано. Это потруднее задачка, чем уязвить «драгоценного» в его непробиваемый пресс чемпиона. Раздраженно-брюзгливый вопрос со слабыми проблесками интереса – это все же лучше, чем его добродушная отупелость.

– На Мячниковском кладбище, – выпалила Катя. – Я одна туда ехать боюсь!

Кравченко только глянул на нее странно-странно и поплелся в душ. Потом на кухне за ужином и в лоджии, куда они вышли (Катя – глотнуть вечернего воздуха, Кравченко – сигаретного дыма), а потом еще позже в полумраке задернутых штор она все еще ощущала на себе тот его взгляд. Словно он все еще сидел на ящике для обуви, смотря чуть искоса, чуть насмешливо и снисходительно. Как взрослые смотрят на детей. Все понимая. Все, что шито белыми нитками…

Утром они чуть не проспали. Естественно, Кравченко, у которого был выходной, и не подумал разбудить ее. Она едва освободилась, точнее, едва выпуталась из его рук. Он держал ее, как мальчишка любимую игрушку, с которой не желает расставаться даже во сне.

До полудня Катя вкалывала в душном кабинете. И все терзалась сомнениями – мчаться ли ей в Стрельню… и когда туда уходит рейсовый автобус от Измайлова. Зазвонил телефон, она сняла трубку и…

– Ну, ты даешь, в натуре! – раздался хищный голос Кравченко. – Мы с Серегой битый час у подъезда паримся. Елки зеленые, мы едем или уже никуда не едем?

– Ой, Вадичка…

– Две секунды, чтобы спуститься! Серега уже руль грызет.