– Повреждения какие?

– Гроб он вскрыл, как и в тот раз. Тело… ну, там сами понимаете, Никита Михалыч, что в гробу-то при двухмесячной давности. Но все равно разворочено там все. Голову он покойнице разбил. И костей повреждения – коленные суставы перерублены, локтевые, грудная клетка.

Они приблизились к самой могиле. Место тут было плохим для захоронения – топкая низина, вся густо усеянная памятниками и оградами. Вывороченный из земли памятник был новым – гранит еще не успели тронуть ни дожди, ни морозы. С фотографии, измазанной бурой глиной, смотрела пожилая женщина в очках.

Комья желтой глины были повсюду: на соседних могилах, на траве. А прямо перед собой, чуть ли не под ногами Колосов увидел провал в земле, наполовину вывороченный из этого провала грязно-коричневый (некогда красный) гроб и…

На секунду он даже отвернулся. Поймал точно такой же страдающий, брезгливый взгляд эксперта – молодого парня в резиновых сапогах и телогрейке.

Эксгумация… Никита устал считать, на скольких эксгумациях довелось ему присутствовать. Но эта была особой. Труп эксгумировал, а точнее – препарировал кто-то, побывавший на кладбище до них, не далее как этой ночью.

– Чем он орудовал? – спросил он эксперта, который собирал в стеклянные банки с притертыми пробками и пакеты нечто кишащее жирными белыми личинками.

– Предположительно лопатой. Видимо, каждый раз он специально приносит ее с собой. Он пытался разрубить бедренные кости трупа – вот следы лезвия на костях. Все надо на экспертизу. Но я еще никогда не делал… – Эксперт поднял на Колосова умоляющий взгляд. – Это с согласия родственников делается или…

– Делайте, что необходимо, там разберемся, – ободрил его Колосов. – Там тип один под липой прячется, – шепнул он начальнику Стрельненского ОВД. – Наверняка могильщик или кто-то из местных. Распорядитесь присмотреть за ним, чтобы не смылся никуда. Я с ним хочу потолковать. Екатерина Сергеевна! – крикнул он вдруг, неожиданно для себя. – Вы засняли тут все?

– Да, – голос Кати был охрипшим – она стояла далеко от могилы.

– Если не затруднит, продублируйте потом для нас запись на кассеты. – Он направился к Кате и Воронову. – Вы давно тут?

– Недавно, Никита Михайлович. Я в Стрельню приехал, хотел свидетеля одного допросить, свидетельницу… Ну, по первому эпизоду. А тут в отделе по тревоге всех подняли, – ответил Воронов.

Катя поздоровалась. С тех самых пор, как она с телеоператором, получив срочное сообщение, выехала в Нижне-Мячниково, она просто места себе не находила. К самой разрытой могиле, слава богу, не пускали. Если честно, она бы и сама ни за какие коврижки туда не сунулась. Все сомневались: по силам ли ей этакое зрелище? О, этот ее второй вояж в Нижне-Мячниково был совершенно иным, чем первый! Катя пугливо озиралась, и ей было даже как-то дико вспомнить: вот тут всего сутки назад она так беспечно бродила с Кравченко и Мещерским, болтала всякую чушь и не ощущала ни тревоги, ни страха, ни опасности, исходящей из этого места. Не чувствовала ничего того, что теперь, словно камень, давило ей сердце.

Она никак не могла уловить суть этого странного беспокойства, страха, сосущего ей душу. Но знала точно, когда именно впервые испытала его тут, на кладбище. Нет, не тогда, когда они приехали и у первого же постового из оцепления узнали подробности осквернения могилы. А когда она, точно на раскаленный гвоздь, наткнулась на полубезумный взгляд того типа, там, под липой… И когда бешено, жутко, панически завыла та овчарка.

Катя не хотела лукавить сама с собой: Никиту она сейчас была рада видеть чрезвычайно. Но не потому, что ей уж так хотелось разговаривать с ним, смотреть на него, слушать. Нет, просто за его спиной, за широкими плечами начальника отдела убийств, вот так, как сейчас, притаившись и от этого ужаса, и от собственных фантазий и страхов, она чувствовала себя гораздо спокойнее и увереннее. Всем своим видом Колосов, так же как и Кравченко, внушал Кате надежду. И за это она ему была сейчас признательна.

– Ну-ка, Андрей… поди пригласи начальника здешнего розыска, – попросил вежливо и повелительно Никита, и Воронов понял, что его просто отсылают.

– Никита, да что же тут за ужас творится? – спросила Катя.

– Разберемся. Ты одна только тут не броди. Репортаж послали делать, значит, на этот раз сделаем вместе. Держись за меня и успокойся, ради бога.

Он долго помнил благодарный взгляд Кати, долго… Да, она и точно сильно испугалась. Катя – он же видел, не слепой и не дурак – просто хваталась за него как утопающий за соломинку. Ладно, чего уж… Он согласился бы служить ей этой соломинкой, лишь бы только…

– Пошли, – сказал он (Кате показалось, весьма сердито). – Там тип занятный под деревом с ноги на ногу переминается. Он нашел могилу-то? Пойдем потолкуем с ним пока.

Первые вопросы и ответы той весьма примечательной беседы были вполне ритуальными и обычными для допроса очевидца. Катя и Колосов узнали, что собеседника их зовут Алексей Максимович, что он пенсионер, три года как работает в Нижне-Мячникове кладбищенским сторожем, а заодно приглядывает за местной часовней. Что с заработком туговато – администрация выплаты задерживает – и что именно он, а не кто другой и наткнулся сегодня утром во время обхода кладбища на разрытую могилу и изуродованные останки.

Все это сторож выпалил быстро, взахлеб, перемежая речь нервным покашливанием, словно у него саднило воспаленное горло. Странная пауза наступила в его повествовании после того, как Никита уточнил:

– Вы – ночной сторож, я вас правильно понял? И, значит, ночью обход территории тоже делаете?

– Нет, – сторож покачал головой. – Силов моих нет. Не могу я. – Он посмотрел на Колосова. – Да хоть вы и Бодуну скажете (это был, как узнала Катя, директор кладбища), и пускай! Я сам уволиться собирался, потому что никаких сил моих больше нет!

– Что так? – осторожно спросил Колосов.

– Боюсь, – ответил старик. И прозвучало это так, что у Кати снова поползли по спине мурашки.

– Ну, вы человек пожилой, все понятно… Так надо было сразу поговорить с вашим директором, может, помощника бы себе взяли. Или вот вопрос сейчас решается – пост милиции здесь будет постоянный…

– Пост? – Старик хмыкнул. – От них, парень, никакие посты не спасут.

– От кого это – от них?

Сторож окинул взглядом кладбище.

– Смеяться ведь будете, – сказал он тоскливо. – Молодые ж, не верите ни во что ни хрена…

– Мне смеяться, отец, по должности не положено, – серьезно сказал Никита. – И все же, о ком это вы?

– О них, – сторож как-то странно – пугливо и вместе с тем фамильярно – кивнул в сторону могил, – о мертвяках.

– То есть как?

– А вот как! Я сам прежде такой же был Фома неверующий, пока сюда не определился. Я вот что вам скажу. – Он наклонился к Кате и приблизил к ней полубезумные (как ей показалось) глаза свои. – Бродят они по ночам тут – поживу себе ищут! Идешь ночью – шур, шур, шур что-то… То там, то тут… Думаешь, ветер в кустах, птица спросонок. А то не ветер – то земля-глина шуршит, осыпается. Лезут они из земли. На волю выпрастываются… Им солнце – луна, понял, парень? А ночь – день. Копают землю-то свою, грызут… Потому что голод лютый их терзает. Это пока они сами своих тут на клочки рвут, мясом нажираются. А не приведи бог, живого человека тут, на кладбище, ночью заметят – загрызут!

Катя даже отшатнулась – старик говорил это с таким ужасом и такой страстью, что… Она оглянулась на Никиту.

– Ну, отец, загнул ты куда-то в сказки Венского леса, – сказал тот невозмутимо.

– Загнул? Я вот Шурке Матвееву да Гаврилычу тоже так вот рассказывать стал (то, видимо, были могильщики). Они на смех меня подняли. Вот и повел я их тогда, показал… Подавились враз смехом-то.

– Что вы им показали? – как тихое эхо, прошептала Катя.

– Пойдемте, – он повел их мимо часовни, в противоположный конец кладбища, – сами сейчас увидите.