Во время представления Катя не видела Колосова. Даже не подозревала, что он в зале. Ведь еще раньше было окончательно уговорено, что на период операции начальник отдела убийств появляться в шапито не будет. И Катя, скрепя сердце, с этим смирилась.

Аттракционы она тоже смотрела рассеянно. Вот сейчас закончится его номер, представление завершится и… что? Ничего. Ничего не произошло. Под каким же предлогом ей предстоит вернуться сюда в следующий раз?

Зрители двинулись к выходу. Все, финита. Цирк гасит огни…

– Привет. Все-таки осталась?

Катя обернулась. В толпе к ней протиснулся Гошка Дыховичный. Он был все в том же костюме роллера, что и час назад на манеже. Только вот ролики успел снять. Он как-то запыхался.

– Еле нашел тебя в этой толпище. Фу, духота… Слушай, ты не очень торопишься?

– А что? – спросила Катя. Она почувствовала странный укол в сердце. Гошка дышал ей в лицо – слабо пахло мятой, жевательной резинкой. Они были почти одного роста. Катя, правда, все же повыше.

– Меня попросили найти тебя, спросить: не очень ли ты торопишься? – тут Гошка внезапно запнулся и сильно покраснел.

– Я не тороплюсь. Время еще детское, – медленно произнесла Катя. – А кто тебя просил?

– Разгуляй. – Гошка глянул на нее исподлобья. В глазах его была тревога. – Ты что?

– Я? Ничего. Здесь и правда очень душно. А… он где?

– Идем, покажу.

Он, резво работая в толпе локтями, повел Катю вдоль арены к «служебному входу». В этот момент на манеже как раз начали разбирать клетку. Сетчатыми щитами перегородили служебный вход. И если бы Катя оглянулась, она бы увидела, как трое молодых людей на некотором удалении от нее, явно кавказцы, начали энергично прокладывать себе путь в толпе, стремясь повернуть вспять, тоже к «служебному входу», но…

За кулисами было шумно и оживленно. Полным-полно цирковых. Уже кто-то громогласно столбил очередь в душ. Юрко ныряя среди реквизита, Гошка чувствовал себя здесь как рыба в воде. А Катя…

– Он в фургоне. Котов по клеткам разводит. Просил меня тебе передать… – Гошка снова клюквенно покраснел. – Ну, в общем… Ему что-то сказать тебе надо. Он тебя с манежа видел. Хочешь, туда иди к нему, хочешь, подожди его в гардеробной. Там не заперто… он сказал.

Катя смотрела прямо перед собой. Темный, плохо освещенный фонарями цирковой двор. Вагончики-дома. Кочевье. Ночь. Она не боялась темноты. Впервые в жизни не боялась. Как только она услышала… Олимпийское спокойствие. И где-то, на самом донышке сердца, – любопытство. Она не боялась… ЕГО. Ведь она давно уже была к этому готова. В глубине души она всегда знала, чувствовала: ЭТО – ОН. Только вот…

– Ты чего такая? – тревожно спросил Гошка. – Слушай, я… ну, хочешь провожу тебя?

– Нет, Гоша, спасибо. – Катя ответила мальчишке почти машинально. – Я пойду. Раз он хочет со мной говорить, я пойду.

Шагнула в темноту. Фургон смешанной группы хищников на противоположном конце «кочевья». Надо пересечь двор. Что ж… Он там. Он позвал ее. Сам. Наверное, так и должно было случиться в конце всей этой истории. Они останутся с ним одни в ночи лицом к лицу. И у нее нет страха перед ним.

Она оглянулась – дальний фонарь освещал стену львятника. Его гардеробная была темной. Нет, не стоит ждать его там, в этой ловушке, под этими фотографиями на стене. Лучше самой пойти ему навстречу через этот бесконечный двор. Гошка секунду смотрел ей вслед. Потом смешался с толпой артистов, хлынувших из шапито.

Катя шла медленно. Вот оно, значит, как это бывает… Они ждали от него именно этого – реакции. Именно от него? Она почувствовала… Нет, она не боялась, она была спокойна. Но эта тупая, щемящая тоска… Господи, зачем он это сделал? Почему он?

Фургон «смешанных» был темным и безмолвным. Катя остановилась. Оглянулась назад. Площадка перед шапито заполнилась людьми. В окнах вагончиков вспыхивал свет. Но здесь, у ограды, пусто. Ни души. Катя приблизилась к массивной железной двери. Коснулась ее – холод металла. Резкий, едкий запах хищников. Из фургона. Он, наверное, уже там. Со своими зверями. Ждет ее внутри. Дверь не заперта. Катя взялась за ручку и… Внезапно круто обернулась. И сердце ее сразу же упало куда-то вниз, вниз, бешено забилось. Это была не тень – тень тени скользнула, пропала, на миг заслонив от нее свет фонаря. И ни звука, ни шороха. Мертвая тишина. Катя застыла на месте. ЧТО ЭТО? КТО ЭТО БЫЛ? Ведь и той, мертвой танцовщице тоже казалось, что там в ночи кто-то был! Кто-то безмолвный, грозный стерег ее во мраке. КТО?!

Катя рванула дверь на себя и… Только сейчас заметила на засове… висячий замок. Фургон «смешанных» был крепко заперт.

И в этот миг в ночи точно сумасшедшая оглушительная петарда взорвалась – грянули выстрелы!

Катя ринулась по ступенькам – что происходит?!

И вдруг…

Тело обрушилось на нее с крыши фургона, гибкое, стальное, сильное, тренированное тело. Кто-то, точно рассчитав прыжок, подмял ее под себя, опрокинул на асфальт. Руки… Катя почувствовала чьи-то пальцы на своем горле, подбородке. Ей зажали рот, мощным рывком рванули ее в сторону – в темную узкую щель между фургоном и оградой. Она чувствовала, он намного сильнее ее! И она не видела его лица… Он был сзади, у нее за спиной… Она уже задыхалась… Этот резкий запах хищника из фургона и… слабый аромат мяты… Она не могла сопротивляться. И вдруг…

Дикий вопль боли. Катю сильно толкнули в спину. Ногой? Она ткнулась в асфальт. Что это за крик? Кто так дико, истошно кричит? «Пусти, отпусти, мне больно, больно!!! Больно!!!»

Оглушенная Катя подняла голову. Мутный свет… Она не верила своим глазам. Она… видела их. Один был (боже милостивый, да как он тут оказался?!) Вадим Кравченко. За его массивной фигурой почти не было видно того, другого. Но вот Катя узнала и его. И это был…

Гошка Дыховичный извивался в руках Кравченко как червяк. Он медленно с визгом, судорожными всхлипами опускался на колени. Его правая рука словно в тисках была зажата в руке Кравченко. Тот заломил ее болевым приемом. Рванул на себя – хруст кости, ошеломленный вздох боли, вопль, визг, плач… Гошка шлепнулся на колени, обмяк. Прямо перед ним на асфальте валялся нож. Обычный, кухонный… Правда, с длинным острым лезвием. Кравченко наступил на нож каблуком. Толкнул мальчишку ногой. Гошка истерически визжал, держась за сломанную руку, елозил, сучил ногами по асфальту…

Катя поднялась с трудом. Кажется, кости целы. Ссадина на лбу – ерунда по сравнению… Она наткнулась на дикий взгляд Гошки – расширенные от боли безумные зрачки… Он дергался, дрожал, пытаясь ощупать сломанную руку. Катя увидела кровь, рваную рану и на сгибе локтя – белые осколки кости. Открытый перелом.

Чудовищная сила мужчин. Она смотрела на Кравченко, боже мой… Смотрела, словно видела его, человека, который столько лет был с ней рядом, впервые.

Чудовищна их сила, умноженная на ярость их битвы.

А ведь он только хотел обезоружить напавшего на нее с ножом. Только обезоружить его. Спасти ее.

Катя почувствовала тошноту. Гошка орал так, что у подбегавших к ним со всех сторон людей уши закладывало. Казалось, он не помнит себя от боли, не помнит, где он, что с ним. Кравченко пнул нож, подбросив его в воздух. Нож звякнул об асфальт прямо под ногами подоспевших к ним со стороны шапито двух каких-то совершенно незнакомых парней, похожих на кавказцев. Кравченко повернулся к мальчишке спиной, шагнул к Кате. Обнял ее за плечи. Она чувствовала его. Прижалась лицом к его груди. Далеко в ночи выла сирена. Но это была не милиция. Кто-то уже вызвал «Скорую помощь».