– Фельдшера зови, звони в «Скорую»! – рявкнул Липский и вдруг, обернувшись к Воробьеву, Клинике и двум его телохранителям, покрыл их громоподобным, трехэтажным матом, который потряс не только его тщедушное хлипкое тельце, но и купол шапито.

Консультантов сдернул черные очки. Смотрел на арену, не мигая. Потом опустился в кресло первого ряда. Из динамиков все еще гремел марш. Но ни он, ни Колосов, казалось, и не слышали музыки.

Обо всех этих событиях Катя понятия не имела. Однако весь последующий день она провела как на иголках. Не могла дождаться заветного вечера, чтобы сорваться в метро, успеть на рейсовый автобус в Стрельню – хотя бы ко второму отделению цирковой программы. У Кравченко был выходной. Не позвонить домой, не предупредить – означало сжечь за собой последние жалкие кораблишки. Катя позвонила. Трубку вместо Кравченко взял Мещерский. Он снова гостил у них (переезжал бы совсем! – подумала Катя). По голосу Мещерского было ясно, что пива приятелями уже выпито немало.

– Сереженька, а ты снова у нас? А почему не на работе в офисе? – ехидно осведомилась Катя.

– Я к зубному ездил, по дороге заглянул. Тебе Вадьку?

– Нет, обойдусь. Передай, пожалуйста, ему, что я сегодня задержусь. У меня срочные дела в Стрельне.

Зловещее молчание на том конце провода. Бормотание – Мещерский шепотом пересказывает… звон разбитого стекла. Катя прикинула в уме, что там в сердцах трахнуто об пол? Бутылка или же те высокие бокалы, которые она подарила «драгоценному В.А.» на его прошлый день рождения? «Так скоро и до драки дойдет», – подумала она. Говорят же (и не раз это подтверждали сами потерпевшие в семейных скандалах жены) – раз лупит муж свою подругу жизни, значит, ревнует. А если ревнует, значит… любит? Неужели?

– Катя, жду тебя без четверти семь у метро на остановке, – решительный и вместе с тем умоляющий голос Мещерского.

– И ты в таком состоянии сядешь за руль? – спросил она: так, приехали. Сторож-соглядатай!

Гудки. Это не душечка Мещерский повесил трубку. Катя знала это преотлично. Это Кравченко поставил жирную точку в их препирательствах. У метро без четверти семь действительно уже бдительно дежурила знакомая синяя «девятка». Катя подумала, насколько было бы ей легче, если бы сторожить ее в цирке приехали они оба или же вместо Сереги приехал бы сам… он, драгоценный… Они бы поскандалили, повыясняли бы отношения. Кричали бы друг на друга, может быть, даже подрались – черт с ними, с приличиями! Но с Катиной души сразу бы свалился такой тяжелый камень… В крике, в ссоре – пусть даже так, но она сумела бы объяснять ему, отчего так упорно идет наперекор его воле и желаниям, почему ездит в этот цирк. Ведь понял же ее Сережка! И даже согласился помогать ей и Никите, несмотря на свое прежнее ворчание и недовольство.

Но это глухое молчание, которое с некоторых пор воцарилось в их с Вадькой доме… Катя подошла к машине. Она многое, да что там – ВСЕ бы на свете отдала, окажись сейчас за рулем Кравченко, но… За рулем сидел Мещерский. Один-одинешенек, похожий на встрепанного воробья.

И он, вроде бы совершенно посторонний в этом деле человек, произнес, когда они ехали мимо Нижне-Мячниковского кладбища, фразу, смысл которой Катя поняла гораздо позже:

– Мне так не хотелось отпускать тебя туда одну. У меня какое-то странное предчувствие. Словно что-то должно случиться.

Машина резко вильнула влево и едва не выскочила на встречную полосу.

У шапито Катя выгрузила из машины «сторожа»: на ногах, на земле Мещерский держался еще более неуверенно, чем за рулем. Однако заявил, что «он в форме, и они идут смотреть представление». А кассирша, мимо которой они в тот миг проходили, узрев, в каком состоянии «фотокорреспондент из газеты», только головой покачала: эх, молодежь!

В цирк они попали через служебный вход. К счастью, опоздали ненамного – шли самые первые номера. На арене кружились лошади, гнедые, белые, танцевали вальс. Катя усадила Мещерского на свободное сиденье во втором ряду, сама устроилась на откидном.

Цирк, как всегда, был полнехонек. Музыка наяривала вовсю. После конного номера настала очередь уже знакомых Кате воздушных гимнастов Волгиных. Потом на арене появился Липский и слониха Линда. И тут Катя подумала: они выпускают ее на манеж без клетки! А заходить в слоновник, когда она там прикована цепью, боятся. Как же это, простите, понимать?

На арену выскочил Роман Дыховичный. Коверный проигрывал знакомую репризу – слониха погрозила клоуну поролоновым кирпичом. Катя осмотрела ряды – где же Гошка-подсадка? А вон он пробирается по первому ряду к свободному месту. Слониха запустила в клоуна кирпичом, промазала – зрительный зал испуганно ахнул. Гошка подпрыгнул, как заправский баскетболист, поймал «кирпич». И номер пошел своим чередом.

Катя наклонилась к Мещерскому, шепнула:

– Я на минутку, ты посиди.

Пока идет представление, она снова… Цирковые кулисы, кусочек чужой незнакомой жизни… Она увидит… Правда, в прошлый раз во время такого похода за кулисы она ничего особенного не заметила, но вдруг сейчас повезет?

В зале – гул, смех, аплодисменты. Это Гошка на своих роликах кружит вокруг слонихи. Роллер ты наш неутомимый.

Катя оглянулась и… чуть не налетела на Геворкяна. Он стоял в кулисах, уже был одет (или раздет?) для выхода на манеж. Кате вспомнилось «похвальное слово коротышкам». А мускулатурка у малютки-Баграта – ого-го, пресс словно железный.

Геворкян, правда, не обратил внимания на ее извинения. Он явно нервничал. Казалось, он лихорадочно чего-то ждет. Катя поискала глазами Илону – где она? Скоро их выход. Неужели этот «индийский факир» так дико волнуется перед выступлением? Правда, она слыхала, что даже великие артисты испытывали перед спектаклем весьма ощутимый мандраж, однако…

– Баграт, вот ты где! Ты просил…

К Геворкяну подошел гимнаст Волгин. Что-то спрашивает, жестикулирует… Катя отвернулась: ладно, это их дела. К номеру Илоны она вернется в зал, разбудит осоловевшего Сережку. Пусть взбодрится на зажигательном стриптизике, пусть кровь его молодая взыграет…

Она вышла из шапито. Во дворе служители уже составляли из передвижных клеток туннель для номера Разгуляева. А сам он где же? У себя в гардеробной? Или возле своих разлюбезных хищничков?

Катя не хотела идти – ноги сами понесли ее к его гардеробной, ко львятнику. Она поднялась по ступенькам, тихо постучала. Глухо. Толкнула дверь – не заперто. Вот, значит, как живут знаменитые дрессировщики… Она оглядела гардеробную с порога – в углу шины для мотоцикла горой. Стена над походной раскладной кроватью густо залеплена плакатами, афишами. Его имя повторялось на них на самых разных языках. Тут же множество пришпиленных кнопками фотографий. Львы на манеже и он. «Живой ковер» из львов – его руки запутались в львиной гриве, «пирамида», прыжок сквозь горящий обруч. А вот и смертельный трюк, нервных и беременных женщин просят отвернуться – его рука по локоть в львиной пасти. И «поцелуй» – львиная морда почти у самого его лица. Катя отчего-то подумала, что знает, как зовут этого льва – Раджа. Тот самый странный, дикий Раджа.

Среди вороха цирковых фотографий виднелась и еще одна, совершенно другая фотография – мальчишка со школьным рюкзачком, торжественно и радостно смотрящий в объектив. Катя вспомнила: у него ведь сын где-то в Питере. Школьник.

Катя нагнулась – что-то белое на полу. Она подняла скомканную футболку. Ее словно в спешке сорвали с себя, швырнули в открытую сумку с вещами, но впопыхах промахнулись. Она оглядела футболку. Грудь ее была обильно заляпана алыми пятнами. Катя потрогала их. Кровь, и совсем свежая. Она тихонько положила футболку на место. Заглянула в сумку, осмотрела другую его одежду. Нет, все чисто, никаких пятен. Колебалась: что делать? Сунуть футболку в сумку, показать Никите – пусть эксперты проверят группу крови… Но вдруг сама себе возразила: да с чего ты, глупая, взяла, что это кровь Петровой? Пятна свежие. Наверное, и получаса не прошло, как футболку испачкали. Может, это его кровь – хлынула носом или же…