Никита видел в зеркале разноцветный блин, а не его лицо. И совсем не различал под наслоением белых, черных, оранжевых, красных и фиолетовых пятен его глаз.

– Слушай, Игорек… человек ты взрослый, как я вижу, вполне самостоятельный. А в цирке этом вашем – дела дрянь совсем. Ты вообще как тут? По контракту работаешь, по договору или просто? – Ромка договор заключил. Я при нем. А вы убийства расследуете? Ну и как, получается у вас?

– Нет. Пока что. Получится. Так о чем я… Дрянь, говорю, дела в вашем цирке. Ты вообще-то что дальше собираешься делать? Вот всему этому, – Никита небрежно кивнул на ящик с гримом, – себя посвятишь, или это так, временное увлечение?

– А что, плохо, по-вашему? В цирке плохо?

– Вообще, в цирке – хорошо. Но в вашем, где людей режут и стреляют, – дрянь. Тебе в армию скоро?

– На следующий год. – Гошка явно прибавил себе лет.

– Мой тебе искренний совет – иди лучше после армии в училище военное. Парень ты физически развитой, ловкий, крепкий. А то, знаешь, всю жизнь быть дураком расписным, как твой братец Рома, народ потешать… – Никита говорил нарочито небрежно. – Не мужское это дело. Ты вот скажи мне, сам-то ты как думаешь, все у вас в вашем заведении нормально, благополучно?

«Маска» обернулась. Колосову показалось, Гошка смотрит недоуменно и вопросительно, но…

– Генрих Кох был твой дружок закадычный, так мне ваши сказали, – продолжил он вроде бы без всякой видимой связи с предыдущим вопросом.

– За что вы его посадили? Ведь он же не убивал – это ясно.

– А что, Генрих – хороший парень, друг хороший?

– Он… смелый.

– А ты за ним ничего странного не замечал?

– Как это? Что?

– Да так, Игорек… На сколько он тебя старше? Лет на двенадцать? Ну и как же вы дружили с Генрихом? Кстати, не делился он с тобой… Ну, насчет баб не делился? Девушка там у него была, женщина?

Гошка дернул плечом, отвернулся к зеркалу. Зачерпнул из баночки белил. Замазал, а точнее, густо заштукатурил пятно. Заштукатурил и «слезу». Добавил мела на лоб.

– А у тебя подружка есть? – спросил Колосов.

– Ага. А как же!

– Здешняя?

– Ага. Вон с того микрорайона, – Гошка кивнул в окно.

– Школьница?

– Ага. В колледже торговом учится.

Ответы отбарабанивались быстро, четко, совсем по-военному. Но Колосов чувствовал: парень замкнулся, как улитка. Он просто не желает говорить. Где-то в разговоре с ним допущен крупный просчет. Где? Неужели он так реагирует на вопросы о Кохе? Что он про него знает?

Никита решил попробовать с другого конца.

– Игорь, ладно. Извини за нетактичные вопросы, – сказал он, – не об этом, видно, надо с тобой говорить.

– А о чем?

– Вот как сам-то ты считаешь… Сам-то ты хочешь, чтобы убийцу нашли? Нашли того, кто Иру Петрову убил, а ведь она, говорят, о тебе лучше старшей сестры заботилась. Нашли того, кто Илону зарезал. Ножом в живот – женщину! – Колосов посмотрел в зеркало, на него оттуда смотрела «маска». – А она очень красивая была, очень. Хоть и злая, мир ее праху.

– Она незлая была. – Гошка отодвинул зеркало, поднялся. – Извините, мне идти пора. Брат ждет, у нас репетиция. Он грим мой хотел посмотреть.

– Игорь, мужчины, когда к ним обращаются, от ответа не бегут.

Гошка уже стоял на пороге.

– Я не бегу, – сказал он. – И почему это я не хочу… я хочу, чтобы его нашли. Только не знаю, как могу помочь…

Казалось, он еще собирался что-то добавить. Но тут в вагончике появился запыхавшийся Воробьев.

– Гошка… чтоб тебя… что за образина? Что за морду ты намалевал?!

– Да мы ж с Ромкой вам показать хотели…

– Никита Михайлович, вот вы где! А я вас по всему цирку ищу! – Воробьев уже не слушал парня, лишь сердито отмахнулся от него. – Я вас с манежа увидел. Хорошо, что вы приехали, а то я вам сам звонить собирался. На пару слов можно вас? Идемте ко мне!

Никита последовал за администратором. У Воробьева был такой вид, словно он собирался открыть распиравшую его тайну. И после откровений Геворкяна и упорного нежелания говорить Гошки Дыховичного это было более чем занятно.

– Никита Михайлович, то, что я вам сейчас расскажу, должно остаться строго между нами! Но вы просто обязаны принять срочные меры. – Воробьев у двери администраторской проделал весьма причудливые манипуляции: сначала тихонько прикрыл дверь, подождал секунду, затем резко распахнул и выглянул наружу, словно проверяя, нет ли где возможных шпионов. Затем запер дверь на ключ. Колосов уселся на предложенный стул. Прямо перед ним на стене красовалась афиша 54-го года: «Спешите видеть – гастроли Московского цирка в Харькове! Группа уссурийских тигров под руководством заслуженного артиста Бориса Эдера!!»

– Раритет? – полюбопытствовал Никита.

– Трепетно храню как воспоминания о юности. Как память о великих людях, великом цирке. Эх, молодой человек, вас тогда еще и на свете-то не было! – Воробьев проделал любимый жест – взмахнул руками, словно взлетал к потолку. – Какие имена были, какие артисты, какие номера, какая публика! А сейчас… Помирать пора, ей-богу, в гроб ложиться. Но позвал я вас не воспоминания свои рассказывать. А для того, чтобы… – Он остро глянул на Колосова. – Одним словом, я знаю все, молодой человек. Баграт был у меня и во всем признался. Это дикий ужас! Я был в шоке. Лена считалась моей крестницей. Не в прямом, конечно, смысле, в творческом. Когда шок прошел, я понял, что мой святой долг сказать вам… – Воробьев оперся о стол. – Боже мой, я же все время твердил вам, что Генрих тут ни при чем! Что он не виноват. И я оказался прав. А вы не желали меня слушать. Вы очень самонадеянны, молодой человек. Слишком самонадеянны. Игнорируете советы тех, кто прожил жизнь и имеет кой-какой опыт, да… Одним словом, я решил не поминать прошлого и помочь вам. Но ежели вы и сейчас отмахнетесь от меня как от назойливой мухи, я буду вынужден обратиться в вышестоящие инстанции, к вашему начальству!

– Пал Палыч, я вас очень внимательно слушаю, – сказал Колосов тоном провинившегося ученика. А сам подумал: группа крови администратора совпала с группой крови обоих потерпевших. И пока от этого любопытного факта ни жарко ни холодно, потому что…

– Баграт приехал ко мне на квартиру прямо от вас уже под утро. На нем лица не было. Он хороший человек, одаренный артист. И я всегда относился к нему как к родному сыну. Он рассказал мне все без утайки, просил совета, горевал, плакал. Потом, когда он немного пришел в себя, мы обсудили это несчастье, эту беду, в которую попал весь наш коллектив. И как ни странно, некоторые догадки, высказанные Багратом, только укрепили меня в моих собственных подозрениях, о которых неоднократно размышлял, но до поры до времени умалчивал.

– Почему? – наивно удивился Никита. – Почему вы умалчивали? Что вы такое скрывали от правоохранительных органов?

– Насчет смерти Аркадия я всегда думал, что тут виноваты какие-то денежные махинации. – Воробьев закурил. – Он был энергичен, полезен цирку, но он до мозга костей был развращен деньгами, якшался бог знает с кем, сидел в тюрьме. А такие редко хорошо кончают. Но насчет смерти Иры, этой девчушки, у меня всегда были совсем иные подозрения. И когда Баграт сказал мне про свою жену, когда у меня открылись глаза на то, какая неистовая, роковая женщина она была, когда он рассказал мне об убийстве Севастьянова, об этом пистолете (я говорил вам, что Валентин не имеет к этому никакого отношения, – а вы мне тоже не верили!), когда Баграт высказал намек на то, что, возможно, и… Одним словом, я перебрал в уме всевозможные варианты, все! И еще более утвердился в своих прежних подозрениях. И я вам их сейчас открою, Никита Михайлович. Не кто иной, как Погребижская убила Иру Петрову!

Выпалив эту фразу, Воробьев выжидательно уставился на собеседника, ожидая его реакции. Но реакции не последовало. Колосов курил.