Катя ждала номер Разгуляева, но, судя по всему, «смешанная группа хищников» – этот новый гвоздь программы – должна была появиться на арене под занавес, во втором отделении, когда во время антракта смонтировали бы клетку.

И тут объявили еще один «гвоздь», и по шуму, бурным хлопкам, прокатившимся по амфитеатру, Катя с удивлением поняла, что многие зрители просто сгорают от нетерпения увидеть…

«Приветствуйте на манеже Баграта Геворкяна, его экзотических непредсказуемых питомцев и очаровательную пани Илону из Варшавы!» – выкрикнул конферансье-администратор. Гул восторга в зале. Катя снова пригляделась: надо же, как много в цирке среди зрителей молодых мужчин! Она-то думала, что в шапито дети, старухи да домохозяйки ходят, а тут… Ряды и ряды крепких, лихого вида молодцов, торгашей в «адидасах», гостей с южных рубежей СНГ и даже каких-то колоритных бритоголовых братков, с достоинством посасывающих пиво прямо «из горла». Кате особенно запомнился один кавказец. Он так подпрыгивал, что казалось, под ним не жалкий клеенчатый стул, а кабардинский скакун с родных гор и пастбищ.

Впрочем, на самого Баграта Геворкяна, действительно одетого, а точнее, полуобнаженного под настоящего «индийского факира», на то, как он глотал огонь факелов, запихивал в себя шпагу, боролся с пятнистым удавом, таскал за хвост и кружил над ареной апатичного крокодила внушительных размеров и веса, публика внимания обращала мало. Но все в одночасье изменилось, едва на манеж вышла уже знакомая Кате блондинка. Она была в плаще, розовом и блестящем, спадавшем мягкими красивыми складками, алом боа и с очаровательной прической: золотистые, крупнозавитые локоны. Из динамиков тут же хрипло, страстно и знойно, так нездешне, так «шикарно по-парижски» запела Патрисия Каас. Откуда-то на манеже появился никелированный высокий табурет, похожий на паука. Его Геворкян водрузил прямо над несчастным крокодилом, который, подобно бревну, возлежал на опилках.

Пани Илона из Варшавы, стул, розовый шелк, пышное боа, Патрисия Каас, загорелые руки, две бешено извивающихся в них аспидных толстых змеи… Катя хоть и помнила едкие слова «комбинезона» по имени Ира, сначала и представить себе не могла, что это не что иное, как прелюдия к стриптизу. Но вот сброшенный розовый шелк накрыл «индийского факира» – блондинка царским жестом избавилась от мантии. И теперь в серебристом «боди» на «молнии» она напоминала лилию – изящно изгибалась, словно под порывом ветра, сладостно поводила бедрами. Ее руки, туфельки, плечи, грудь, яркие, призывные губы, загорелые икры – все тело демонстрировали публике медленно-плавно, призывно, умело, смачно и со вкусом, как это делают лишь в самых дорогих борделях. Из серебристых лепестков – кружев, бретелек – освобождались, словно бы нехотя, с невинной грацией и полудетским смущением, а затем, словно в неистовом сладком порыве, рывком – и… Треск кружев… Серебристые бикини, взлетевший к самому куполу и упавший куда-то в первые ряды лифчик. И вот уже не поймешь, то ли умелые нежные загорелые руки ласкают, терзают, волнуют обнаженную грудь, то ли это аспидные змеи алчно тянут раздвоенные языки к нежным соскам.

Катя покосилась на Марголина – казалось, тот жил сейчас только тем, что видели его глаза. Бедный, бедный мальчик, а ведь дома жена-первокурсница и первенец… Кате так и хотелось дернуть его за ухо – не спи, лейтенант, замерзнешь. Не спи и не гляди сон наяву, где так плавно в такт музыке двигаются, лаская шелк, змей, наготу бедер, эти воздушные женские ручки с перламутровым маникюром. Срывая, изничтожая все эти последние обрывки кружев, все эти уже совершенно ненужные «молнии», застежки, кнопки…

Блондинка не покинула арены даже тогда, когда снимать было уже нечего. Нет, она изогнулась дугой на своем стуле, крокодил по жесту Геворкяна открыл зубастую пасть, а змеи… Черт возьми, так, наверное, вел себя тот коварный аспид в райском саду! Одна из змей черной лентой обвилась вокруг обнаженного загорелого бедра и… Катя почувствовала, что ей жарко. Это было непристойно. Это отдавало не сбывшимися в том раю грешными грезами, извращенными мечтами одиночества и…

– Класс! – выдохнул, точно стакан водки хватил, какой-то тип в кожанке с золотой печаткой на пальце, сидевший рядом с Катей. – Класс, в натуре! Ну-ка, дай еще финальчик, девочка!

И вот тут… Катя начала уже привыкать, что в этом цирке постоянно случается что-то необычное. Но «скандал» застал ее врасплох.

– Сука! Ах ты тварь поганая!

По цирку прошелестел ропот удивления и негодования. Илона выпрямилась на стуле, зорко вглядываясь в сумрачный амфитеатр, откуда, заглушая Патрисию Каас, и раздался этот исступленный, хриплый и неистовый вопль.

– Сука подзаборная!

Кричала с верхнего ряда поднявшаяся в полный рост высокая и седая женщина в белых брюках и спортивной куртке. Если бы не ее искаженное дикой ненавистью и презрением лицо, более подобающее античной фурии или средневековой химере, по виду, по одежде, по прическе, по очкам в роговой оправе ее можно было бы принять за домохозяйку или за учительницу… химии, например, или геометрии.

– Да ты что, тетка, белены объелась? – гаркнул кто-то с первых рядов, – Заткнись ты, старая дура!

– Разврат! – Женщина тыкала в манеж скрюченным пальцем. – Тварь грязная! А вы все сидите тут, слюни пускаете, на разврат этот пялитесь!

– Да выведите ее отсюда!

– Психбольная, наверное!

– Вон ее гоните!

Все сразу смешалось – музыка смолкла. Илона сжалась в комок – муж неловко и поспешно набросил на нее розовый плащ. Катя взглянула на Геворкяна, и сердце ее тревожно екнуло: у этого «индийского факира» был вид человека, которого ударили в живот ножом.

На галерку по лестнице побежали служители и возникшая точно из-под опилок билетерша тетя Кася. Женщина еще что-то хрипло кричала, плевалась…

– Я на минутку, – шепнула Катя расстроенному срывом такого зрелища Марголину и скользнула в боковой проход. Ей всегда хотелось оказаться за кулисами цирка во время представления. Но тут не было кулис – только задний, тонувший в вечерних сумерках двор, огороженный каким-то подобием брезентового шатра-навеса.

Катя увидела Илону. Все так же кутаясь в этот дешевый, розовый ацетатный шелк, точно в скомканную простыню, она стояла возле какого-то обшарпанного ящика. Мужа рядом с ней не было, а Кате вообразилось, что они начнут выяснять отношения. Откуда-то вынырнул Игорь Дыховичный, как был в своем «подсадочном» костюме роллера. Он что-то горячо, тихо и настойчиво начал говорить Илоне. Жестикулировал, словно в чем-то убеждая. Она молча смотрела мимо него – в пустоту. Потом положила загорелую руку на плечо парнишки, тяжело оперлась на него, точно высокие каблуки отказывались ее держать.

– Да она милицию грозит вызвать. Никакая она не психическая, просто дура набитая… Пойдите, попробуйте урезонить ее, а то скандал, протокол… Мы уже Валентина попросили – он с бабами мастер толковать.

Сердитый, взволнованный разговор на ходу – мимо Кати стремглав пронеслись администратор Пал Палыч и кто-то из служителей. Катя тихонько последовала за ними. Что это еще значит? При чем тут Разгуляев?

У входа в цирк стояла та женщина – ее все же вывели из зала. Рядом – действительно Разгуляев. Он был уже одет к выходу на манеж, в свой черный костюм под «Бэтмена». Он что-то говорил женщине, иногда виновато улыбался на ее отрывистые гневные реплики, разводил руками, сокрушенно качал головой. Женщина повышала голос – он снова кивал, извинялся. Он был подобно воде, выплеснутой на раскаленные угли. Они все еще тлели, шипели, обжигали, но вот от них остался лишь пар, пар…

– Вы каждый день, каждый вечер рискуете жизнью, вы… Дорогой мой, вы же большой артист, смелый человек, настоящий мужчина, как же вы допускаете, чтобы рядом с вами в программе была эта грязная потаскуха, этот разврат, этот гной… Сюда же дети ходят, молодые мальчишки, юнцы, мой сын вот… Он вас даже «Полароидом» снимал во время выступления, а тут я у него наткнулась и на снимки этой голозадой проститутки!