– Мне сказали, он какой-то «индийский факир». Что это такое? – с любопытством спросил Никита.

– Ну, это такое состояние души и тела. – Погребижская улыбнулась. – Он мне рассказывал, давно, когда еще в армии срочную служил – в увольнительной денег нет, а курить охота. Спорил на пачку «Стюардессы», что выпьет канистру бензина. И выпивал. И выигрывал. А потом еще закуривал.

– То есть как? Канистру? Как же это у него получалось? Лопнешь ведь!

– А потом он… выливал бензин снова в канистру. А как это получалось у него… У настоящих «индийских факиров» гуттаперчевый желудок и пищевод. Тело-механизм, одним словом.. Эти секреты еще Гудини знал. А Баграт… Бензин он тот шоферам сбывал – это еще пачка сигарет. Так благодаря его «факирству» вся их рота куревом была обеспечена. А на манеже сейчас он иногда показывает свой любимый номер: выпивает аквариум с рыбками, а затем по просьбе публики возвращает их обратно. Сомики – живучие создания. А Баграт человек мягкий, даже рыбешку умертвить не способен.

Колосов слушал ее и думал: ну, цирк ходячий! Вот место происшествия бог послал: убийцы, слоны, укротители, львы, леопарды, некрофилы, факиры… Что же дальше?

– Однако сейчас, особенно после того как все насмотрелись Копперфильда, такими фокусами публику не проймешь, – продолжила Погребижская. – А администрацию нашу и подавно. У нас в цирке прежде Бромм решал, что пойдет в программу, что нет, что коммерческий номер, сборы сделает, а что туфта. А как Аркаша пришел, он в свои руки это забрал. Ссылался на то, что у него опыт. Он вроде возле шоу-бизнеса прежде терся. Считал, что у него нюх на «гвоздь программы». Правда, когда он колебался, приходилось ему подсказывать.

Она смотрела на Колосова сквозь дым сигареты, словно предлагая догадаться о природе ее отношений с заместителем администратора и понять причину того, что муж ее так вроде бы лояльно относился к ее похождениям. Но Колосов не торопился «догадываться». Он был пока не уверен в самом главном: а был ли «лоялен» этот самый муж, чьи отпечатки (правда, не категорически подтвержденные экспертом) были обнаружены на орудии преступления. Однако он думал и о другом: ладно, хорошо, Баграта можно и нужно подозревать в убийстве Севастьянова, но для убийства Петровой у «факира» мотива вроде бы нет? И наоборот: жену его можно записать в подозреваемые по убийству уборщицы, учитывая их отношения с Разгуляевым, но для убийства помощника администратора цирка мотива у нее нет, с какой стати ей убивать Аркана? Ведь он был в цирке «плечом» для нее, крепкой подпоркой, о которой мечтает каждая артистка. С его смертью она всего этого лишилась, превратившись из фаворитки в рядового члена труппы. Он вспомнил слова Мещерского: «нелогично все это как-то». Да уж, друг Серега. Но где ты в нашей жизни логику-то видал железную?

– Хорошо, – сказал он, давая понять, что смысл объяснений Погребижской до него дошел. – С вашим «треугольником» мы кое-что с вашей помощью прояснили. – Он решил пока не идти напролом. – Теперь давайте о других посплетничаем… Вот звезда ваша здешняя – этот Валентин Разгуляев. Он что за человек?

– Обаятельная скотина.

Ответ был как щелчок по лбу. После такого ответа интересоваться, «спала ли ты, красавица, и с ним», было уж совершенно «нелогично».

– Говорят, на его аттракционе с хищниками держится весь цирк, – нейтрально заметил он.

– К моему великому сожалению, и мы от него все во многом зависим.

– И еще говорят, что с приходом Севастьянова и приобретения новым вашим боссом Консультантовым контрольного пакета акций вашего заведения эти двое сильно урезали Разгуляева в его деловых устремлениях.

– Это Воробьев вам наплел? – Она прищурилась. – Ну да, слухи ходили – Разгуляев покупает цирк. Но потом деньги рухнули и идея рассеялась как дым. Ничего, Валечка человек пробивной, все восстановит, что потерял. За три сезона где-нибудь в Мюнхене или в Гамбурге наверстает упущенное в денежно-валютном измерении. Нам еще, быть может, в ноги ему падать придется, чтобы не дал пропасть, взял в свою труппу.

Никита слушал ее… Откуда такая горечь и злость? Ведь и Катя говорит, и Кох это подтверждает: между Разгуляевым и ею был роман и она сама бросила дрессировщика ради более выгодного Севастьянова. А у нее сейчас тон и взгляд женщины, смертельно оскорбленной. Что-то тут не так…

– За границей, значит, хорошо платят? – спросил он снова нейтрально.

– Кому как. Баграт прошлый сезон совратил меня, поехали, так потом во Франкфурте кое-как последние марки на обратные билеты наскребли. А таким, как Разгуляй… Он ни с публикой, ни со зверинцем своим не церемонится. И потом он риск обожает, эпатаж. А публике это нравится. Особенно бабам. Что нашим, что немецким.

«Да она его ревнует!» – осенило Колосова.

– А Генриха Коха вы давно знаете? – задал он новый вопрос.

– Несколько лет. Он последнее время у Разгуляева работал. Ходили слухи, что в новом сезоне ему собственный номер дадут.

– Чей?

– Липского.

– Это который со слонами? – Колосов вспомнил эпопею осмотра слоновника. – А что, у Коха есть навыки дрессировки слонов?

– У него… Генка просто ни черта, ни дьявола не боится. Отчаянный. А это в работе дрессировщика главное. Кураж.

– Значит, Кох вполне свободно мог заходить в слоновник в любое время и этот ваш грозный элефант на него не бросался?

Она взглянула – взмах густых накрашенных ресниц. Слов даже не потребовалось.

– А сами вы, Елена Борисовна, за Кохом ничего странного не замечали?

– В каком смысле?

– Ну, например… с девушками вашими у него как тут было?

– С девушками? Где это вы тут у нас девушек обнаружили? – Она хищно приоткрыла розовые губы. – Вообще-то, полный ноль, по-моему. Геночка в смысле женского пола был существом не от мира сего. Он себе в основном пресс качал. Книжки читал. Да со львами своими не церемонился. Они его больше, чем Разгуляева, боялись. Чуть увидят – и пошло-поехало…

«Чувствовали запах кладбища», – подумал Никита, а сам спросил:

– А что, разве в цирке бьют животных?

– Сейчас у Разгуляева репетиция. Пойдите, посмотрите.

– Обязательно. Но вы о Кохе рассказывали, простите, я перебил вас.

– Гена себя этаким воителем воображает, рыцарем без страха и упрека. Нибелунг ты наш самарский. – Она хмыкнула. – На исторических корнях своих, по-моему, помешался, на голосе крови и фатерлянде. Скажите, а это точно, что он убийца?

– Мы проверяем его на причастность.

– Но вы и меня проверяете. Наверное, прямо сейчас. – Она посмотрела на Колосова. – Но я-то, тьфу-тьфу, – она постучала кулачком по стене, – пока тут, а он у вас в казематах.

– Ничего, ему полезно посидеть, – ответил Никита.

Что ж… Она вроде бы охотно, зло и подробно отвечала на все его вопросы. Сплетничала вроде бы от души и опять же вроде бы ничего не скрывала. Но… отчего у него в душе такой неприятный осадок от этого допроса? Словно он полчаса толок воду в ступе, а узнавал лишь то, что ему и так отлично было известно?

– Ладно. – Он встал. – Спасибо за помощь, Елена Борисовна. Говорите, у Разгуляева репетиция? Не проводите меня, а то боюсь, не пропустят к вашей звезде.

– Это вас-то не пропустят? – Она тоже поднялась. Сигарета ее дымилась.

В дверях администраторской он вежливо пропустил ее вперед. Погребижская вприпрыжку спустилась и вдруг… Застыла на месте. Лицо ее стало землистым. Сигарета выпала. Погребижская прижала руку к груди. Казалось, ей трудно было пошевелиться, сделать шаг.

– Елена Борисовна, что с вами? – встревожился Колосов.

– Ничего… так… мениск… в ногу что-то вступило, – держалась она, однако, за грудь. – Прямо искры из глаз… Вы идите, мне надо присесть, отдышаться.

– Да я за вашим врачом сбегаю, хотите?

– Нет, нет. – Она глубоко, жадно вздохнула. – Не нужно, спасибо… Уже лучше. Я просто оступилась. Неловко ступила на больную ногу.

Повернулась к двери администраторской. Поднималась по ступенькам медленно и осторожно. Однако не хромала. Впечатление было такое, что она несет себя, как полное ведро. И боится, смертельно боится расплескать.