Под окном вагончика послышались голоса. Катя прижалась к стене. Не хватало еще, чтобы ее застукали тут как домушницу! Она выскользнула за дверь и бегом пересекла двор.

– Ты где была? – поинтересовался Мещерский, когда она вернулась на место. Он весьма взбодрился во время номера гибкой, смуглой, облаченной лишь в золотистое открытое бикини «женщины-змеи».

– Сережа, мне надо тебе кое-что сказать. Я не знаю, как поступить…

Гром аплодисментов. Музыка. Катин шепот потонул во взрыве эмоций, которыми зал проводил «змею» с арены.

– Следующим номером нашей программы…

– Сережа, да послушай меня!

– Поприветствуем индийского факира, его экзотических питомцев и пани Илону из Варшавы!

Аплодисменты. Буря энтузиазма. Администратор-конферансье сделал приглашающий жест. Как и в прошлый раз, из динамиков знойно запела Патрисия Каас. На арену вышел Геворкян.

Один.

Администратор Воробьев, улыбаясь публике, наклонился к нему, словно спрашивая, что, черт возьми, случилось? Катя со своего места хорошо могла разглядеть их лица. Воробьев улыбается, но… А Геворкян, боже, да что с ним? По рядам прокатился ропот нетерпения. Экзотический стриптиз ожидали с великим интересом. Многие и пришли в цирк ради номера Илоны и леопардов Разгуляева.

– Прошу извинить… в нашей программе… в нашей программе произошли изменения… – Голос Воробьева был наигранно-бодрый, но вид растерянный. – Вместо только что объявленного мной номера вашему вниманию предлагаются… икарийские игры!

На манеж резво, точно мячики, выскочили гимнасты. Геворкян скрылся за кулисами. Следом чуть ли не бегом устремился Воробьев – как был в смокинге, со съехавшей набок черной «бабочкой». В зале многие начали вставать с мест, свистеть. Никто не желал смотреть вместо вожделенного стриптиза какие-то там икарийские игры!

Катя дернула Мещерского за рукав, потащила к выходу. ЧТО-ТО ПРОИЗОШЛО. Она чувствовала это. Что-то случилось, причем только что… И Геворкян…

– Так, может, она в город уехала? Кто-нибудь видел, как она на автобус садилась?!

Воробьев кричит. За кулисами полно артистов. Лица раздраженные, встревоженные.

– Что случилось? – шепотом спросила Катя у оказавшегося рядом Романа Дыховичного. Этот его нелепый клоунский наряд – рот до ушей, нос картошкой, рыжий парик, а глаза – злые…

– Погребижскую черти куда-то унесли! Номер сорвала! Никого не предупредила! – Он, казалось, из себя выходит от злости.

– А муж ее разве не знал?..

– Какой к черту он ей муж! Болван! – взорвался коверный.

– Машина-то их на месте? Может, она на машине укатила, может, в пробку попала? – чей-то голос из толпы.

– Баграт уже побежал на стоянку проверить…

Катя смотрела на темный цирковой двор. Они все думают, что Погребижская сбежала: бросила мужа, цирк. Уехала куда-нибудь с «новым», типа Севастьянова… Кто-то тронул Катю за руку. Мещерский. Хмель уже слетел с него.

– Они тут еще долго базарить будут, – шепнул он. – А мы… Ты что мне хотела сказать?

Катя рассказала про кровь на футболке.

– Надо сообщить Никите. – Но Мещерский тут же остановился. – Не застанем, поздно уже, вечер. Давай, пока они тут собачатся, сами осмотрим. – Он быстро кивнул на шапито, вагончики, ангары.

А что они еще могли сделать? Катя не знала. Двор цирка внезапно показался ей огромным, необъятным. Хоть и освещается тут территория, но сколько же темных углов, закоулков. Мусорные контейнеры, бытовки, душевая, пустые клетки…

Обогнули львятник – двери заперты на висячий замок. Слоновник – тоже заперто. После выступления Линду водворили в ее стойло. От греха. Катя, приподнимясь на носки, заглядывала в окна вагончиков – никого. Все на представлении. Двор словно вымер. Только у фургона на колесах, где содержали «смешанную группу хищников», – движение. Там суетился рабочий персонал, готовящий номер Разгуляева.

Мещерский повернул в сторону конюшни. Распахнул дверь – аккуратные стойла, запах сена, лошади каждая на своем месте под синими суконными попонами. Их номер один из первых в программе. А теперь они отдыхают, набираются сил, хрупают овсом, дремлют.

Они покинули конюшни, и вот тут-то… Катя застыла на месте. Ей послышалось… показалось? Слабый, мучительный стон из темноты… Они ринулись на звук – еще мусорные контейнеры, сетка ограждения, стена и… скорченная человеческая фигура. Знакомый Кате розовый шелк, светлые волосы…

– Леночка… боже… что с вами?

Черные потеки на асфальте – струйки – от тела прямо к Катиным ногам. Точно лак.

Подбежал Мещерский, попытался приподнять Погребижскую. Розовый шелковый балахон, в котором она выходила на манеж, намок от ее крови. На Катю смотрели затуманенные болью и мукой глаза.

– Помоги-те… – шепот как шелест сухих былинок. – Как же больно…

– Сережка, беги… звони… Кого по дороге встретишь, посылай за фельдшером… скажи, она здесь, ранена! – Катя не сознавала даже, что кричит. Наклонилась к Погребижской. Бледное как мел лицо, закушенные от боли губы. – Лена, кто это сделал с тобой? Ты слышишь меня? Кто? Имя?

Затуманенный уходящий взгляд. Веки Илоны дрогнули, вздох.. Она безжизненно уронила голову. В лицо Кати ударил свет фонарика – цирковые услышали их крики. Впереди Воробьев и Разгуляев. Баграт бросился к жене с криком «Врача!».

– Она только ранена. Она жива, помогите. – Катя пыталась помочь ему поднять Илону.

– Она мертва.

Это сказал Роман Дыховичный. Сквозь толпу протискивался фельдшер. Но все уже было напрасно. Они опоздали. Катя почувствовала чей-то взгляд. Разгуляев – его оттеснили от тела, но он был выше многих в этой толпе. Он смотрел на нее так, словно они снова были одни в ночи. Катя почувствовала, что ее бьет озноб. Ей было страшно.

А дальше все происходило как во сне. Сорванное представление, возбужденные зрители, хлынувшие к выходу. Крики: «Убийство! Вызывайте милицию!» Вой сирен…

Катя сидела на ящике для реквизита. Смотрела на этот хаос. Она знала, все они безнадежно опоздали, хотя могли бы успеть.

К Колосову, приехавшему на место, страшно было подступиться. Катя читала по его лицу, как по открытой книге: он тоже казнит себя за то, что опоздал. Но именно в такие минуты Никита собирает в кулак все – нервы, эмоции, раскаяния, сомнения, сожаления. Накрывается официальной броней, превращаясь в истинного робота-полицейского. Он знает, что на нем лежит ответственность. Он работает. А что ему еще остается?

Как только приехал Никита, Мещерский, улучив мгновение, шепнул ему, что, мол, срочно надо поговорить, есть важные новости. Его и допросили одним из первых, как очевидца. При этом Никита старательно делал вид, что они с Мещерским не знакомы. Катя вздохнула с облегчением: ну, слава богу, теперь Никита знает про кровь на футболке. Они устроят обыск в гардеробной Разгуляева и найдут эту, быть может, очень важную для следствия улику. Но… час шел за часом, а она, однако, не чувствовала никакого прояснения ситуации. И сердце ее наполнялось тревогой: что же происходит?

Конюшня была оцеплена. К телу не подпускали никого из посторонних. Но если бы Катя присутствовала там, она могла бы услышать весьма примечательный разговор между Колосовым и делавшим осмотр экспертом Грачкиным.

– Четыре проникающих ножевых ранения в брюшную полость. Большая кровопотеря, – это были первые, самые предварительные результаты осмотра тела Погребижской. – Удары нанесены с большой силой. Повреждены внутренние органы. – Грачкин, выезжавший уже на третье убийство, был сосредоточен и на сей раз на удивление лаконичен. – Смерть, по показаниям свидетелей, наступила около половины десятого вечера. А судя по кровопотере… Она ведь жива еще была, когда ее нашли… Думаю, нападение было совершено в 20.45 или на четверть часа позже, в 21 час. И еще, Никита Михалыч, хочу отметить одну деталь: учти, ее не просто пырнули ножом. Ей бешено, неистово и яростно наносили удар за ударом.

– Что ты хочешь этим сказать? – Колосов чувствовал, что Грачкин пришел для себя к какому-то определенному выводу, но пока умалчивает о нем.