– Раз уж говорим для протокола, гадать не хочу, хочу имя знать, кого имеешь в виду. О ком говоришь».

Колосов слушал свой собственный голос. Это словно чужой голос, принадлежащий незнакомцу. Отчего это, когда мы слышим свои голоса на пленке, нам всегда кажется, что это говорим не мы?

«– О Валентине, – Геворкян поперхнулся дымом. – Давняя история. Правда, он ведь не из тех, кто женится. Особенно на чужих женах. Жили они вместе месяца четыре, я на развод не подавал, ждал, надеялся. Потом не заладилось у них что-то. Ленка ко мне вернулась. Не как б…, ты пойми меня, парень, не как жена к мужу, как королева – снизошла, одним словом. И предупредила: смотри, если хоть раз прошлым попрекнешь, хоть раз на меня руку поднимешь – уйду совсем. Она никого никогда над собой не терпела. Ни меня, ни Вальку. Из-за этого у них наверняка все и разладилось. Ну ничего, жили мы… А потом в цирке Аркан появился. О, этот из другого теста был – бабий угодник, вкрадчивый такой, хитрый, щедрый, слова поперек не скажет… Кто же знал, что с ним у нее все так далеко зайдет?

– Вернемся к событиям того дня. Что было дальше?

– Приехали мы со склада к обеду. Лена дома была. Попросила ключи от машины – у меня «Жигули». Сказала, что ей нужно в поликлинику, платную, к врачу она записалась… зубному. Уехала. У меня до трех была репетиция. Представления в тот день отменили, значит, все свободны. Позвонил я приятелю одному – мой земляк. После фамилию, адрес скажу, можете проверить. У него сын в вуз экзамен сдал, пригласил отметить, посидеть. Он нас с Леной звал. Я ее до шести вечера прождал, потом поехал один. Вернулся где-то около одиннадцати. Лены не было. Я проверил машину – машина на стоянке. Значит, она вернулась, меня нет, и решила… Пьяный я был, злой как шайтан. Сел за руль, поехал в Стрельню к Севастьянову на квартиру. Он ведь, пижон, квартиру снимал. Так им встречаться удобнее было. Ехал, думал, убью, ноги оторву. Утром ведь еще со мной человек был – шутил, улыбался, а ночью с моей же женой… Ленку я бы не тронул, нет, а его… Честно признаюсь, застань я их в квартире, голыми руками задушил бы Аркана. Но в квартире их не было. Я в дверь звонил, стучал, думал, затаились, не открывают. Потом мужик-сосед вышел, облаял меня: чего шумишь среди ночи, не видишь, нет никого!» Колосов, слушая запись, машинально отметил в блокноте: «Допросить соседа Севастьянова».

«– Вернулся я в цирк, – продолжал Геворкян, – водка была у меня в холодильнике, ну и у земляка я долбанул. Еще добавил. Развезло меня. Вроде уснул. Проснулся – что-то меня разбудило. А что, не пойму. Где, я тоже не пойму. Как спьяну-то бывает? Потом стук – что-то упало, по полу покатилось. Я ночник зажег. Смотрю – Лена. Она меня испугалась. Понимаешь? Метнулась в угол от света подальше… Я ее такой никогда не видел – глаза сумасшедшие, растрепанная вся, грязная – в какой-то саже… Она была насмерть перепугана, просто невменяема. Я как-то даже растерялся, сам испугался. И злость у меня пропала вся и вообще… Она так дико на меня смотрела… Но как я ни бился, как ни спрашивал, что случилось, в тот вечер она так ничего мне и не сказала, понимаешь?

Я не знаю, отчего она призналась мне только через три дня. Отчего так долго ОБ ЭТОМ молчала. В цирк позвонили из милиции, стало известно про смерть Севастьянова. Потом ты приехал, интересовался все у меня, у Генки про него. Я Лене рассказал – она так внимательно, так жадно слушала. Но молчала. Потом представления возобновились. У нас номер был. Лена выступала. И произошел скандал: баба какая-то сумасшедшая крикнула ей с места какое-то непотребство. Номер, естественно, оказался сорван… Лена сначала ничего, спокойная была. А затем уже вечером с ней вдруг что-то вроде истерики сделалось. Припадок – ее тошнило, рвало. Я так испугался: подумал, это от нервов. Я ведь думал, она за Аркана переживает! А она… она вдруг плакать начала… И потом сказала мне, что беременна от него. А потом сказала, что… ОНА ЕГО УБИЛА. Застрелила той ночью. Я ей не поверил – думал, это все еще истерика, она собой не владеет, не понимает, что кричит… А она вытащила из сумки его пистолет. Я его сразу узнал. Аркан им хвалился. Ему Ромка Дыховичный через знакомых его передал и патроны достал тоже…»

В записи наступила пауза. Шелестела пленка.

«– Когда она немного пришла в себя, рассказала мне – я ей-богу не знал, верить или не верить? И как мне, мне, ее мужу – мы же семь лет женаты! – слушать такие слова… Она сказала мне, что ездила днем к врачу, до этого не уверена была – врач подтвердил: она беременна. И это был ребенок Севастьянова. И она хотела его оставить. Понимаешь, ты? А от меня два аборта сделала! Не хотела от меня детей, три последних месяца вообще меня к себе близко не подпускала…

Вечером у них свидание было, поехали на машине Севастьянова. Куда – Ленка мне так и не сказала. И она Аркану призналась… В общем, обрадовала папашу счастливого. А тот… не знаю, на что она надеялась… Бросить меня, бросить цирк, выйти за него замуж… Деньги, ребенок… И никаких там лиц кавказской национальности вроде меня… Но Аркан не промах был, и, видно, такой поворот судьбы его не устраивал. В общем, он ее послал куда подальше. Начал упрекать, оскорблять – что он, мол, совсем не уверен, что это его ребенок, может, это мой или Валькин… Что пусть она его не впутывает, что, мол, все равно с него ни копейки, ни бакса не получит и вообще… – Геворкян говорил так, словно в горле его застряла рыбья кость и каждое слово отзывалось болью в гортани. – Лена мне сказала: у нее словно глаза на него открылись. А он все кричал ей, что она, мол… Она не помнила себя от обиды и гнева. И вдруг прямо перед собой увидела в открытом «бардачке» его пистолет. Она про него знала. Аркан и перед ней хвалился, какой он крутой. А был он просто слизняк, гнида… Она поклялась мне, что не хотела его убивать. Сама не помнит, как пистолет у нее в руках оказался. Аркан оружие увидел, совсем рассвирепел, заорал на нее. И тут она выстрелила.

– Баграт, она сказала, что стреляла в Севастьянова один раз или дважды?»

Колосов снова слушал свой (чужой?) голос.

«– Она мне сказала: «Я стреляла в него. Но я не хотела убивать. Не знаю, как это произошло».

– Но Севастьянов был убит двумя выстрелами.

– Лена не уточняла, сколько раз стреляла. Все твердила: «Я не хотела».

– Что же было дальше?

– Я сначала не знал, что делать. Первой моей мыслью, матерью клянусь, было идти в милицию и все рассказать. Если бы его убил я, я бы, наверное, так и поступил. Но Лена… Она смотрела на меня так испуганно, умоляюще, затравленно. Он была совсем другая, как ребенок, который нуждается в помощи. Я не представлял, как она, беременная, сможет все это вынести – следствие, суд, тюрьму… И я решил, что не допущу, чтобы она мучилась. Я ее муж. Мы прожили семь лет – пусть плохо, пусть. Но я ее муж. И я ее любил. Люблю. Я хотел доказать ей: вот, смотри, когда все тебя бросили, все предали, я один остался с тобой, я твой муж. И я готов ради тебя на все.

– Предали… что ты хочешь этим сказать? Севастьянов предал, положим так, а кто еще?»

Пауза. Шелест пленки.

«– Она же молчала, таилась от меня три дня, – хриплый тихий голос Геворкяна, – я подумал, что она сначала пыталась найти помощь… Ну, в общем, об этом я не хочу говорить. Ведь вам не догадки мои, а истина нужна. Правда. Так?»

«Как сказать, – подумал Никита, – вся проблема в том, насколько можно верить этой твоей правде, Баграт».

«– Я сказал своей жене, что не выдам ее и постараюсь ей помочь. Но сначала я должен знать абсолютно все о том, что произошло. Я спросил, занимались ли они любовью перед тем, как она ему сказала о ребенке, она сказала – да… Потом сказала, что, когда убедилась, что Севастьянов мертв, не знала, что предпринять. Очень испугалась. Решила инсценировать несчастный случай – мол, машина загорелась, взорвалась… Попыталась поджечь. Когда огонь увидела, побежала домой.

– Она, что же, пешком добралась с места убийства до цирка?!