Стали искать, нашли скрипача и закричали: «Ха-ха-ха, скрипач здесь!» Стащили его с печки и заставили играть на скрипке.

Он три года играл, а ему за три дня показалось; уморился и говорит: «Что за диво! Бывало, играл я — в один вечер все струны изорву, а теперь третий день играю — и все целы. Господи благослови!» Только вымолвил — все струны и лопнули. «Ну, братцы, — говорит скрипач, — сами видите: струны лопнули, не на чем играть!» — «Постой, — сказал один черт, — у меня есть две связки струн, я тебе принесу».

Сбегал и принес; скрипач взял струны, потянул и опять только вымолвил: «Господи, благослови!» — обе связки лопнули. «Нет, братцы, ваши струны мне не годятся; у меня свои дома есть, дайте схожу!» Ненаши его не пускают: «Ты уйдешь!» — говорят. «Если вы не верите, то пошлите со мной кого-нибудь в провожатых».

Ненаши выбрали одного и послали со скрипачом.

Скрипач пришел в деревню; слышит, в крайней избе свадьбу справляют. «Пойдем на свадьбу!» — «Пойдем!»

Вошли в избу; тут все скрипача узнали, спрашивают: «Где это ты, братец, три года пропадал?» — «На том свете был!»

Посидели, погуляли, ненаш зовет скрипача: «Пора идти!» А тот: «Погоди еще немножко, дай мне на скрипке поиграть, молодых повеселить».

До тех пор просидели, пока петухи запели; тут ненаш пропал, а скрипач стал говорить сыновьям богатого мужика: «Ваш батюшка приказал вам взять деньги: один котел у ворот зарыт, а другой — в овине и велел все эти деньги нищим раздать».

Они откопали оба котла, стали раздавать деньги нищей братии: чем больше их раздают, тем больше их прибавляется.

Вывезли эти котлы на перекресток: кто ни едет мимо, всякий берет оттуда, сколько рукой захватит, а деньги всё не убывают.

Подали челобитную государю: в некоторый город шла дорога в объезд — верст пятьдесят будет, а если прямо проложить, то всего пять верст, и приказал государь выстроить прямоезжий мост.

И выстроили мост на пять верст, и на то дело оба котла и опорожнили.

Собирались раньше молодцы на пиры, на братчину. Пили пиво и бражку. Выпьют — начнут хвалиться, а потом и спорить. И поспорили однажды, что не отыщется смельчак, который сходил бы в полночь в баню и принес с каменки камешек. А баня та стояла на краю деревни, в глухом месте, в раменье[20].

Выискался один парень. «Я, — говорит, — не боюсь ни черта, ни сатаны, ни самого бога. Я принесу камень из бани!»

Ударили по рукам.

Пошел он, горемычный, злосчастный. Открыл баню, протянул было руку, только хотел взять камень, да не тут-то было: кто-то схватил его за руку. Чувствует, рука не мохнатая, гладкая, рука девичья. «Стой, парень, не убегай от меня. Ты должен на мне жениться. Если не возьмешь — под камнем не убережешься и под водой не спасешься!»

Кто она такая в бане ночью? Попробуй, возьми ее! Перепугался парень — прямо не человек. «Вот, — говорит она, — такого-то числа (называет время) приезжай ко мне в баню со свадьбой. И на девяти лошадях!»

Приходит парень к приятелям, приносит камень. А на самом лица нету. Спрашивают его, почему он такой синий, черный. А он и ответить ничего не может. Трясет бедного.

Приходит домой и говорит: «Папа, мама, готовьте свадьбу, я хочу жениться». — «А кого возьмешь?» — спрашивают они. «Потом увидите».

А что он может сказать?

Настал срок. Выезжает парень со свадебным поездом на девяти лошадях. Около бани остановились. Выходит из нее невеста — да вся в золоте! Велела она грузить на лошадей ящики с богатством. Ящики все полные. Все девять подвод нагрузили. Потом велела ехать в церковь.

Повенчались. «Что за банница? — не может понять жених. — Венчается в церкви перед иконами! Ладно это или неладно?»

После венца невеста и говорит: «Поедем теперь к моим отцу, матери». — «Опять, видно, в баню», — думает жених.

Нет, останавливаются около дома, тут же в деревне. А в доме этом родители невесты.

Подошла банница к матери и говорит: «А помнишь, мама, когда я была еще маленькой, ты принесла меня в баню, а мыло-то и забыла. Я еще некрещеная была. Оставила ты меня одну, ушла домой, а черти-то меня забрали и подменили».

Заплакали отец с матерью: «Любимая ты наша!»

И сыграли свадьбу. Все еще живут. В прошлом году я бывал у них в гостях. Хорошо приняли.

Стал у бабки внук жениться, она взяла да на венчальном пороге его прокляла. Как от венца пошли, его черт и взял. Осталась молодуха одна и слезно плачет, посылает свекра искать его. Свекор встал утром и говорит жене: «Спеки колобков с собой». И пошел в лес; в лесу шел, шел — нашел избушку. Зашел, колобок положил на стол, сам за печку сел. И вот идет сын, во скрипку воскрипливает, в балалайку наигрывает. Приходит в избушку, садится на лавку и говорит: «Жаль мне-ка батюшки, жаль мне-ка матушки, — а сам все во скрипку воскрипливает, в балалайку наигрывает, — жаль мне молодой жены: как не жил я — да расстался, как не жил я — да потерялся!»

Отец и выходит из-за печки: «Ой, сын ты мой любезный! Пойдем со мной домой!» — «Нет, — говорит, — батюшка, нельзя никак!» И сын пошел, отец вслед: «Я от тебя не отстану: куда ты, туда и я». Приходят они к норе. Сын с отцом простился, в ноги поклонился да в эту нору и пал. А отец постоял, постоял и не смел пасть в нору и пошел, слезно плача, домой.

Приходит домой, сноха спрашивает: «Что, видел ли ты сына?» — «Видел, — говорит, — да взять не взял!» Она говорит: «Я, батюшка, завтра пойду: куда он, туда и я. Я не отстану от него!» — «Нет, отстанешь!» — «Нет, не отстану!»

Испекла она колобки и пошла по той дороге, которую свекор указал. Приходит к избушке, колобки положила на стол, а сама за печку села. И идет сын опять, во скрипку воскрипливает, в балалайку наигрывает: «Жаль мне-ка батюшки, жаль мне-ка матушки, жаль мне молодой жены, как не жил я — расстался, как не жил я — потерялся!»

Женка и выходит из-за печки и с ним здоровается: «Ну, муж мой возлюбленный: куда ты, туда и я! Я от тебя не отстану теперь». — «Будет, — говорит, — отстанешь!» — «Нет, не отстану». И приходят они к норе, и расстаются они слезно тут, он говорит: «Прощай, тебе меня больше не увидеть!» Она: «Куда ты, туда и я!» — «Нет, ты, сделай милость, не ходи за мной!» — «Нет, я пойду, ни за что не отстану!»

И он пал, она постояла, постояла, да и пала в эту нору за ним. «Все равно, — говорит, — где он, там и я: одна жизнь!» Пала и видит: дорога, дом, а он уж к дому подходит. Увидел ее: «Ой, погибли мы теперь с тобой! Из-за меня свадьба играется, черти дочку за меня выдают».

Заходят они в дом, старик сидит — страсть поглядеть! «Это ты кого привел?» — «Это женка моя!» Она этому старику в ноги, а он ее бил, ломал, лягал, щипал… Потом как наступил на нее ногой, она и закричала худым голосом. Он совсем рассердился. «Стащите обоих, — говорит, — к дому, откуда взяли их! Чтобы духом их не пахло!»

Их и потащили, и притащили ночью, о крыльцо хряснули — только хоромы задрожали!

И стали они жить да быть и добра наживать, лихо избывать.

Жил-был старик, да такой горький пьяница, что и сказать нельзя. Вот забрался он как-то в кабак, упился зелена вина и поплелся во хмелю домой, а путь-то лежал через реку; подошел к реке, не стал долго думать, скинул с себя сапоги, повесил на шею и побрел по воде; только дошел до середины — споткнулся о камень, упал в воду, да и поминай как звали.

Остался у него сын Петруша. Видит Петруша, что отец пропал без вести, потужил, поплакал, отслужил за упокой души панихиду и принялся хозяйничать. Раз в воскресный день пошел он в церковь богу молиться. Идет себе по дороге, а впереди его тащится баба: шла-шла, спотыкнулась о камешек и заругалась: «Кой черт тебя под ноги сует!»

Петруша услыхал такие речи и говорит: «Здорово, тетка! Куда путь держишь?» — «В церковь, родимый, богу молиться». — «Как же тебе не грешно, идешь в церковь богу молиться, а поминаешь нечистого! Сама спотыкнулась, да на черта сваливаешь…»