— Хоть теперь скажи мне, зачем ты возился с этим блоком? Ну, наорал бы на нее, пристыдил, гадостей бы наговорил, не знаю…

— И она бы наутро сама себя съела, обвинив во всех грехах этого мира? Анс, ты зверюга!

— Ой, дурак, как бы тебе твоя жалость к этой девице боком не вышла! Ладно, твое дело! Про контур как выяснять будем?

— Может, обратиться к…

Голоса пропали.

Стыд жег грудь и щеки. По вискам стекали слезы, заливаясь в уши. Только сейчас поняла, что до крови вгрызлась зубами в костяшку указательного пальца.

А в самое ухо просипели:

— Прятать голову в кусты — удел трусов и слабаков! А ты должна быть сильной, девочка! Ты должна сознавать свои поступки: все, до единого! Только так не собьешься с пути.

Дернулась, стукнулась плечом о стену, потом сообразила хлопнуть в ладоши. Послушно зажегся свет, но в комнатушке никого не было.

Первые дни после братчины прошли, будто в тумане. Стыд клонил голову к земле и давил на плечи. Я совершенно не помнила, что именно умудрилась натворить, но, судя по подслушанному разговору, это было нечто непристойное. Ужасно боялась увидеть верита Филиппа или декана Дорэ, потому даже глаза лишний раз от пола не подымала. Если сильной быть так трудно, я бы предпочла всю жизнь прожить слабой.

А еще меня неожиданно задели слова про мормышку в вороньих тряпках. Я и впрямь все время ходила в одном и том же черном платье, но оно ведь чистое и немаркое. А остальные светлые и нарядные, их жалко трепать попусту. Хотя, конечно, другие девочки часто меняли туалеты. И ведь матушка меня упреждала, что тут на одежду смотрят, а не на человека, а я думала — меня не коснется. А оно вон как оказывается. Поначалу даже хотела надеть вместо повседневного серое платьице с пуговками, да дожди зарядили, а месить грязь длинным светлым подолом мне показалось уж слишком расточительным. Так и осталась в черном. В конце концов, если тут мужчины только на платья смотрят, какие из них мужья-то? Может, ну его, такого мужа? Останусь лучше служить в Академии. Тем и утешилась.

Дни шли за днями, гнетущее чувство отступало, а с приходом ружня отпустило и ставшее уже привычным ощущение раздетости. Просто проснулась однажды и почуяла, что все стало как раньше, до непонятных контуров и артефактов. Наверное, это и было обещанное восстановление. Хотела вернуть лекарям амулет, но столкнуться нос к носу с деканом было слишком позорно, так и махнула рукой. Поношу еще, будь что будет.

Про контуры-то я пыталась разузнать, но библиотекарь так на меня зыркнула, будто я непотребное что спросила.

— Неофитам не положено изучать теорию магии! Займитесь своими непосредственными предметами, верита!

Вот и весь сказ.

А я и так целыми днями занималась, старательно отбрыкиваясь от бесконечных приставаний Брианды. Художница все уговаривала меня позировать, но я ссылалась на учебу. По правде говоря, мне перед нею тоже было стыдно: девушка отнеслась ко мне по-доброму, а я мало того, что сразу обидела, так еще и повела себя непристойно с ее женихом. Ну, может, и не женихом, тут разве разберешь, кто кому кем доводится, больно нравы иные, но как ни называй, а ее сердечный друг. Оставалось только держаться от них от всех подальше.

Чеккина, правда, начала бурчать, будто я совсем осунулась и скоро загнусь над книгами, но я только качала головой на все предложения сходить развеяться. Хватит, нагулялась уже.

Зато усердная учеба принесла плоды: я попала в число неофитов, которым назначили небольшую стипендию за прилежание. Очень радовалась, что появилась возможность скопить немного на гостинцы. Еще я подумывала забежать в модную лавку и предложить им кружева, вдруг мое рукоделие и впрямь так высоко ценится, но пока еще не рисковала высунуть нос за ворота Академии.

А на милостивец был назначен праздник: День Веритерры. Именно в этот день полтора тысячелетия назад было образовано наше государство. По такому случаю полагалось рядиться в традиционные одежды и проводить ярмарки. Но в столице вместо ярмарок устраивали шествия и игрища.

Я не хотела идти на торжество: хотя мысли, занятые зубрежкой, все реже возвращались к вериту Филиппу и моей неясной выходке, все равно желания встречаться с ним или его друзьями не возникало. Но Чеккина обещала обидеться, если вечером я не приду на представление с ее участием, да и Питер звал поглядеть шествие. От него бы я отговорилась, но отказывать подруге в сущем пустяке было совсем негоже, так что пришлось скрепя сердце наряжаться.

Самым традиционным в моем гардеробе был шерстяной сарафанчик вощаного оттенка. К нему выбрала вышиванку с красными петушками да красно-белую опояску, на шею коралловые бусы в три ряда, а на голову повязала красную тесьму с колтами. Правда, Франческу мой наряд озадачил:

— А почему у тебя опять все закрыто по самую шею?

— Не знаю, милая, у нас гологрудыми не принято ходить. Наверное, потому что холоднее, чем здесь.

Чеккина обрядилась в развеселый пестренький сарафанчик в талию, с такой открытой сорочкой, что край исподнего почти скрывался под лифом. Как я потом убедилась, почти все девушки были одеты на тот же манер. Но даже если б у меня была подходящая рубаха, я бы просто не смогла так выйти на улицу. Наверное, меня опять сочтут вороной, только в этот раз — белой.

Погодка на праздник смилостивилась над людьми, и после затяжных дождей выглянуло ясное солнышко, но все одно было уже прохладно, так что я еще и шалочку накинула. Спасибо баушке Фене: мягонькая накидка получилась, словно матушка руками обнимает!

Питер гляделся настоящим красавцем в яркой красной одежке, отдаленно напоминающей ферязь. Он привычно поцеловал мне руку, и мы пошли смотреть гулянье.

Народу собралось — уймища! Выступали жонглеры, вертелись акробаты, странные полуголые мужчины пыхали огнем и засовывали через рот в чрево шпаги. Медведей, правда, не водили, но и без того вышло зрелищно. А на лужайке у реки устроили кучу игр с яблоками: тут надо было кусать подвешенные на ниточках фрукты, вылавливать их ртом из тазика с водой, танцевать с яблоками меж ладоней, носить плоды на голове и даже стрелять по ним. Видимо, в столице яблоки были праздничным кушаньем. У нас на милостивец, наоборот, мужчины отправлялись в лес, чтобы добыть зайцев. Считалось, что зайчатина на столе принесет благополучие в дом. Но с яблоками тоже оказалось весело!

А вечером пошли смотреть концерт. Тут-то мое везение и закончилось! Если за весь день не случилось ни единой неприятной встречи, то сейчас прямо на крыльце факультета Искусства мы наткнулись на Брианду с веритом Филиппом. Я только мазнула глазами по знакомой мужской фигуре, и вся кровь тут же бросилась к щекам. Посмотреть прямо на него я так и не осмелилась, даже с Бриандой говорила, потупившись.

— Красавица, ты совсем заучилась! — Художница сграбастала тонкими пальцами мой подбородок и слегка повертела лицо из стороны в сторону. — Щечки ввалились, румянец чахоточный! Не бережешь себя! Так и заболеть недолго!

— Спасибо за заботу, Брианда, у меня все хорошо, только уроков много. Приятного вам праздника!

— Смотри, мы с моей верной музой ждем тебя! — крикнула девушка мне в спину.

— Это он тебя обидел? — неожиданно шепнул Питер, склонившись к моему уху.

— С чего ты взял? Меня никто не обижал.

— Конечно. Поэтому ты три недели ходишь как в воду опущенная, — бросил юноша, но больше ничего не сказал.

Концерт был волшебным. Нет, не так! Он был божественным. Чарующие звуки благодатным дождем падали на мою истерзанную душу и смывали всю боль, всю грязь, все нечистое, что скопилось глубоко в сердце. Они дарили успокоение и ласку, надежду и радость. И даже обещали счастье. Я вышла из зала умиротворенная и впервые за много дней ни о чем не тревожащаяся. Потом мы с Питером немного погуляли по парку Академии, а когда возвращались в общежитие, он крепко обнял меня за плечи и выдохнул в ухо: