— Сомневаюсь! — фыркнул декан.

— Зря! Вот Фил всегда боялся, что меня будут считать незаконнорожденной, но пока никто мне такого не говорил. Зато у вечной опеки проявилась оборотная сторона: нас приняли за жениха и невесту! О как!

Декан, кажется, попытался сохранить лицо, но не удержался и расхохотался во все горло. Зато магистр лишь руки на груди скрестил да с осуждением поглядел на Брианду:

— Это все, или будут еще какие-нибудь откровения?

— Он в ярости, я тебе точно говорю, — постучала меня пальчиком по плечу девушка. — А все потому, что понимает: я его теперь долго-долго буду дразнить каким-нибудь пошлым прозвищем… Дорогой! Во, отлично, так и буду называть!

— И кто-то еще считает, что вышел из детского возраста, — покачал головой Филипп. — В следующий раз на день рождения я преподнесу тебе коралловый рожок, который грызут дети, когда у них режутся зубки! Будешь просто очаровательно с ним выглядеть у мольберта! Ты, между прочим, засмущала нашу гостью. Прошу прощения, верита Феодоссия, моя сестрица не брала уроков этикета, а жаль! Но на сегодня клоунада окончена. Анс, нас ждет бильярд. Дамы, мы вас оставим спокойно развлекаться дальше.

Когда мужчины ушли, Брианда выглядела жутко довольной, но я так и не смогла понять, чему она радуется.

Мое вынужденное заточение закончилось одновременно с морозной погодой. К началу второго семестра заметно потеплело, посыпался пушистый снежочек — сказка, а не зима.

Было таким счастьем просто пройтись до общежития, а уж как меня обрадовала встреча с Чеккиной, и не передать словами! Подруга вернулась посвежевшей, отдохнувшей, с сияющими глазами и кучей новых историй о том, как они с братьями провели время. Девушка привезла мне подарки: яркое расписное блюдо из красной глины и бутылку вина. Франческа сказала, что посуда из терракоты — это гордость ее родного города. Вино тоже местное, сухое, хорошо сочетается с птицей и дичью. Я заметила, что в бутылке булькает, а значит, вино вполне себе мокрое. Естественно, опять ляпнула глупость! Соседка аж на кровать упала, так ее развеселило мое представление о сухом и мокром вине. Она потом, конечно, объяснила мне, что «сухое» — это обозначение несладкого вина, но я так и не уразумела, почему принято называть именно так. Ну, назвали бы кислым, что ли…

А утром первым, кого я увидела, выйдя из общежития, был Питер. Оказывается, я уже успела соскучиться по этому богатырю. Чеккина, против обыкновения, даже не стала задирать парня, более того, сморщив нос, возвестила, что она, так уж и быть, доберется до столовой самостоятельно.

И вот теперь я совершенно не знала, как себя вести. Соскучиться-то я соскучилась, но и отвыкла тоже. А юноша даже не пытался помочь мне рассеять неловкое молчание, просто смотрел своими холодными глазами пристально-пристально.

— Доброго тебе года, Питер! — Как там нас учили на этикете: любую неловкость можно скрыть за светской беседой.

— И тебе счастливого года, Фея! Я привез тебе небольшой подарок, — спокойно заметил блондин, вкладывая мне в руку металлический кружок. Это было украшение вроде брошки, не такое уж и маленькое, почти с мою ладонь. Серебристый металл был затейливо выкован на манер дубовых листиков, пересекающихся с петельками. В центре горел крупный кроваво-красный камень, четыре поменьше обозначали диаметрально противоположные точки окружности. Таким мудреным словам меня тоже научил Питер: он как-то пытался объяснить, для чего нужна геометрия, с тех пор я и запомнила кое-какие названия. При всей тонкости работы эта вещица не выглядела баснословно дорогой, как преподнесенное Бриандой колье. Наверное, такую брошку вполне уместно принять, решила я.

— Большое спасибо, она очень красивая! — Я с благодарностью улыбнулась юноше и слегка удивилась: он выглядел несколько напряженным. Возможно, просто волновался, придется ли его дар мне по вкусу. — Только вот у меня нет для тебя подарка: я умудрилась подхватить простуду и почти все каникулы провела в лечебнице.

Это было очередное вранье, придуманное деканом Дорэ. Прости меня, богиня, но я, кажется, становлюсь завзятой лгуньей, хоть и не по своей воле!

— Очень жаль, что ты болела. Если бы я знал, что ты в Академии, прибыл бы раньше.

— Тогда хорошо, что ты не знал и не испортил себе каникулы. — Я приложила брошь к мантии, делая вид, что полностью поглощена блеском камушков в солнечном свете. На самом деле мне просто было стыдно смотреть юноше в глаза.

— Это называется «аграф». Им скрепляют полы одежды, складки и все такое.

— А что это за камни, я таких раньше не видела?

— Анфраксы, кажется.

— Еще раз спасибо! Взамен я могу сплести тебе кружевные манжеты, если захочешь, хотя они вряд ли сравнятся с таким красивым аграфом. — Я все же посмотрела на Питера и смущенно улыбнулась.

— Самым лучшим подарком для меня станет, если ты будешь носить эту безделицу.

— Обязательно буду! И это очень красивая вещь, а вовсе не безделица. Вот сейчас придем в столовую, я похвастаюсь Чеккине, и мы найдем, куда ее пристроить! — От избытка чувств я даже осмелела настолько, что крепко обняла юношу. Богатырь бережно погладил меня по плечу и нежно скользнул губами по моей щеке.

— Безумно рад, что сумел тебе угодить!

На первой же лекции стало очевидно, что теперь, когда около половины неофитов отсеялось, к каждому оставшемуся будет приковано удвоенное внимание. Группы стали меньше, спрашивать будут чаще, готовиться надо еще лучше и не филонить ни в коем случае. Не знаю даже, как мне восполнять пробелы в знаниях: я и в прошлом семестре зубрила как окаянная, а в этом, видимо, придется меньше спать. Жаль, что на каникулах я не подсуетилась и не заняла какую-нибудь из освободившихся комнат: Чеккине надо высыпаться, свет будет ей мешать. У нас в общежитии только две комнаты освободились полностью, но туда уже заселились девочки из других номеров. Мне с соседкой повезло — мы подружились и не видели необходимости в расселении. А теперь вот получается, что кто-то из нас кому-то будет обязательно мешать… Ладно, придумаю что-нибудь, может, в коридоре по вечерам буду заниматься. Мои уроки, к счастью, не шумные.

После обеда у меня лекций не было, и я поспешила в библиотеку. Путь пролегал мимо лечебницы. Я искоса взглянула на двери этого узилища, и тут меня словно обухом по маковке тюкнули! В ушах, словно наяву, зазвучал голос декана Дорэ: «…Питаться только в столовой! Не принимать ни от кого даже самых мелких подарков! Если кто-то попытается вам что-то подарить или же настойчиво будет предлагать чем-либо угостить, бегом в лечебницу…» Великая Веритассия, это что же получается, я теперь должна отчитаться, что мне друзья на Новогодье подарили, что ли? Рука сама нашарила кружочек аграфа, которым мы с Франческой после завтрака скрепили мою мантию. Интересно, а к подарку Брианды это тоже относится? Но ведь декан ясно сказал — ничего и ни у кого не брать… Ох, и влетит же мне теперь!

Чуть не взвыв с досады, я топнула ногой, но делать было нечего: пришлось возвращаться в общежитие и собирать в саквояж все дары. Не то чтобы они были очень тяжелые, но за один раз я бы никак не унесла и коробку с платьем, и вино с блюдом.

Пока бежала обратно в лечебницу, все повторяла про себя, словно молитву: «Пусть там будет верит Грэгори, а не декан! Пусть там будет верит Грэгори, а не декан!» Не сработало, увы. Заведующего на месте не оказалось, так что пришлось топать в кабинет декана Дорэ. Я какое-то время мялась в коридоре, не решаясь постучать, но нельзя же стоять тут вечно.

После моего робкого стука дверь сама собой распахнулась. Декан сидел за столом и просматривал какую-то бумагу. В бордовой мантии он опять казался старше и массивней, к тому же на лице у него застыло какое-то брюзгливое выражение. Ой, что сейчас будет! Я облизнула враз пересохшие губы и переступила порог кабинета. За моей спиной с шумом захлопнулась дверь. Наверное, теперь я знаю, что чувствует волк, попавший в яму. Кола только не хватает для полного сходства, но декан наверняка об этом сейчас позаботится.