Но поговорить об этом ему было не с кем. Лодовик был спокоен и в прекрасной форме. Он не ощущал удовлетворения — он причинил вред человеку и ясно осознавал это, но не испытывал ничего и близко похожего на угрызения совести, которые непременно должны были терзать его вследствие нарушения одного из кельвинистских Трех Законов.

Совершенно очевидно — что-то в нем радикально изменилось. Он как раз пытался выяснить, что именно, когда вернулся Планш.

— Некоторое время нам придется провести здесь, — спокойно и непринужденно сообщил Планш. — У меня, кстати, была прекрасная каюта. И мы с капитаншей… — Он печально покачал головой, но вот черты его лица как бы заострились. — Ничего. Это я так. Что-то пошло неладно. Что-то пошло вкривь, и притом серьезно.

— Что могло произойти? — спросил Лодовик, потянулся и улыбнулся. Заработала система человеческих проявлений, став приоритетной над всеми прочими функциями. — Знаете, в ящике было тесновато, но мне случалось бывать и в худших переделках. Полагаю, я выбрался оттуда не в самый удачный момент?

— Чего уж там полагать… У этого малого сердечный приступ.

— Мне очень жаль. Но боюсь, у него и его спутницы на уме было неладное.

— Кто-то еще желает заполучить вас живым или мертвым, — буркнул Планш. — А я думал, что Председатель Комитета Общественного Спасения почти неуязвим. Неприступен.

— Никто не неуязвим в наше тревожное время, — вздохнул Лодовик. — Прошу прощения за причиненные вам неприятности.

Планш, прищурившись, уставился на Лодовика.

— Честно говоря, до сих пор я мирился со всеми собственными отрицательными чувствами по поводу и самого задания, и по поводу вас лично. В имперской политике случается всякое, и порой один человек бывает намного ценнее целой звездной системы. Собственно, в этом и состоит централизованное правление.

— Наверняка вы не из тех, кто выступает за рассредоточение власти, Морс Планш?

— Нет. Ни моих капиталов, ни оставшихся мне лет не хватит для того, чтобы решиться предать Линь Чена.

— Вы хотели сказать — Императора. Планш не стал уверять, что оговорился.

— Однако мое любопытство выросло до опасных пределов. Любопытство схоже с потоком нейтрино. Оно способно проникать куда угодно, а достигая определенного уровня, может и убить. Это мне известно. Но мое любопытство в отношении вас…

Планш умолк и отвернулся.

— Я пожилой и необычайно везучий человек, и давайте на этом остановимся, — сказал Лодовик и кисло усмехнулся. — Есть вещи, говорить о которых нельзя ни мне, ни вам. И нам обоим лучше держать любопытство в узде. Да, я должен был погибнуть. Мне это известно лучше, чем кому-либо. Но причина, по которой я остался жив, не имеет ничего общего с дурацкими суевериями насчет… этих, как они… роботов? В этом можете не сомневаться, Морс Планш.

— Между прочим, о роботах я слышу не впервые, — заметил Планш. — Время от времени по многим планетам, подобно пыльной буре, проносятся слухи об искусственных людях. Тридцать пять лет назад произошел массовый геноцид в системе Седьмого Октанта. Пострадали четыре планеты — это были довольно-таки процветающие миры, объединенные общей высокоразвитой культурой и экономикой такого уровня, что представляли реальную силу в Империи.

— Помню, — кивнул Лодовик. — Тамошний правитель объявил, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что роботы проникли на самые высокие уровни власти и затевают заговор. Очень печальная история.

— Миллиарды людей погибли, — уточнил Морс Планш.

— Полагаю, вам хорошо заплатят за героизм, проявленный при моем спасении, — сказал Лодовик.

Лицо Планша вытянулось.

— Я же вам сказал: дело осложняется. Капитанша и весь экипаж относятся к нам неприязненно. Знаете, у них есть кое-какие понятия о чести, и мне следовало это предвидеть. Они доставят нас туда, куда нужно, но нельзя сбрасывать со счетов вероятность того, что они проболтаются о случившемся в любом космопорте. И тут я ничего не могу поделать. Но все настолько ошеломляюще, что вряд ли кто-то поверит. Лично я не поверил бы. Линь Чену я сообщил, что вы погибли, что спасти вас не удалось.

Лодовик запрокинул голову.

— И мы летим на Мэддер Лосе.

Планш кивнул. Тень печали пробежала по его лицу, но больше он не сказал ничего.

Линь Чен готовился к неофициальному ужину с Императором и собирался бриться, когда Крин доставил ему запечатанное донесение от Планша.

Стоя перед зеркалом посреди зеленой, цвета морских глубин ванной комнаты, Чен отложил бритву, отставил пену, дождался, когда выйдет Крин, глубоко вдохнул и приложил подушечку большого пальцы к печати на небольшом сером пакете. От его прикосновения открылась первая печать, снабженная ресивером и декодером. Вторая печать, то есть пароль, с помощью которого открывался доступ к диску с донесением, была активирована с помощью нескольких слов, произнесенных Ченом, — эти слова мог произнести только он, на чужой голос диск бы не среагировал. Перед Ченом возникло голографическое изображение Морса Планша.

Морс Планш стоял внутри звездолета. Камера на миг отчетливо показала задний план. Зазвучал негромкий голос:

— Господин Председатель Комитета Чен, я нахожусь на борту «Копья Славы». Тот корабль, который я нанял для выполнения вашего поручения, — пока единственный, которому удалось обнаружить пропавший звездолет. Догадываюсь, сколь глубокое разочарование вызовут у вас известия, которые я вам сообщу. Ваш советник мертв, он погиб, как и весь экипаж…

Линь Чен, беззвучно шевеля губами, слушал донесение. Планш продемонстрировал ему страшные подробности: ряды тел, парящие в кают-компании, тело Лодовика Тремы, обнаруженное на капитанском мостике, скрюченное и неподвижное. Планш установил личность Лодовика с помощью личного идентификатора Чена, который прижал к браслету на запястье Тремы.

Линь Чен не стал смотреть и слушать дальше. Он и так понимал, что предпринял Планш затем. Тело Лодовика на Трентор не доставят. Об обнаружении корабля будет забыто. Линь Чен не желал, чтобы его обвиняли в экстравагантности и в том, что у него имеются фавориты, — особенно сейчас, когда он собирался именно в этом обвинить Фарада Синтера.

На краткий миг он ощутил себя беспомощным мальчишкой. Он был настолько уверен, что Лодовик Трема летит на другом, более комфортном корабле! Он не хотел признаваться себе и уж тем более кому-то другому в том, что он не только восхищался Тремой — он ему доверял. Интуиция Чена, которая подводила его крайне редко, подсказывала ему, что Трема никогда его не предаст, не совершит ни единого поступка, который противоречил бы его интересам. Он даже время от времени приглашал Трему на семейные праздники — Лодовик был единственным советником, удостоившимся такой милости со стороны Чена. Тот не вводил в крут семьи даже никого из комитетчиков.

Лодовик Трема на таких празднествах вел себя сдержанно и учтиво, необычайно серьезно и невинно играл с детьми Чена, изысканно нахваливал кулинарное искусство их матерей, которое в лучшем случае было достойно самых скромных оценок. А те советы, что давал Чену Лодовик…

Он никогда не давал ему дурных советов. За двадцать пять лет поначалу бесславной и зачастую неблагодарной службы они вместе поднялись на вершину ответственности. Они были свидетелями правления Агиса и первых лет хунты. Лодовик оказал Чену неоценимую помощь в создании Комитета Общественного Спасения, который сумел обуздать хунту, а впоследствии окончательно сместил ее.

Прошло десять минут. Крин вежливо постучал в дверь.

— Да, — отозвался Чен. — Я почти готов.

Он взял бритву и сбрил жидкую щетину, а потом, дабы дать волю охватившим его чувствам, нанес себе два маленьких пореза перед левым ухом. Потекла кровь, смочила кончики волос. Чен промокнул кровь белым полотенцем и выбросил его в дезинтегратор, где неведомые силы поглотили ее.

В юности, когда Чен учился в Имперском Образовательном Центре Рунима, он постигал такие ритуалы на пути к зрелости, следуя Правилам Туа Чена. Туа Чен был самым успешным продуктом секретного плана ортодоксальных руэллианцев, занимавшихся воспитанием особого штамма имперских чиновников и бюрократов. Их деятельность началась четыре тысячи лет назад. Секта называлась «Сияющий Свет». Вступив в пору зрелости, Туа Чен написал две «Книги Правил», в которых зафиксировал основные Руэллианские принципы. Первая книга касалась воспитания чиновников-аристократов (и частично — Императоров), вторая — воспитания сотен миллиардов имперских бюрократов, так называемых «Серых».