«Поэтому я прошу вас, мой дорогой отец, – продолжал он, – вспомнить о том, в какой мере я всегда стремился проявлять чувство справедливости при выполнении поручаемых мне в течение ряда лет заданий как среди ирокезов, так и в Новой Англии, как при правительстве Квебека, так и в Версале и в Лондоне.

Осуждая крайности, восторженность и предрасположенность, я всегда старался подавать факты в их реальном контексте, опираясь лишь на собственные наблюдения, да на помощь, я еще раз повторяю. Святого Духа, к которому я ежедневно обращаю молитвы с просьбой открыть истину.

Таким образом, я назову вам сегодня имя той, которая кажется мне орудием Сатаны среди нас, ясно осознавая, что мой единственный долг перед вами состоит в том, чтобы представить вам голую бесспорную правду, ведь именно такая правда вам нужна. Для меня она абсолютно очевидна, хотя я и понимаю, каким потрясением станут для вас мои выводы. Для начала остановлюсь на возможных ваших сомнениях. Я знаю, что вы ждете знакомое вам имя. Однако я назову вам не его.

Когда вы передали мне инструкции относительно этого нового задания, вы рекомендовали мне попытаться найти мадам де Пейрак, которая ускользнула от вас в Невееванике и отправилась, по вашим расчетам, в сторону Каско. Я понимал, что вы убеждены в виновности жены того, кто стал хозяином Голдсборо и доброй части других земель Акадии – от Верхнего Кеннебека до Мон-Дезера.

Все в мадам де Пейрак – красота, обаяние, ум, обворожительная внешность – соответствовало признакам, отличавшим ту, пагубного влияния которой на вашу паству вы опасались. Я и сам склонялся к тому же мнению и не без любопытства, признаюсь вам в этом, ждал встречи с этой женщиной, чтобы понаблюдать за ней вблизи и достаточно долго. При помощи случая и нескольких сообщников я нашел ее довольно быстро и взял к себе на борт. В течение нескольких дней нашего плавания мне было несложно составить о ней свое мнение. Одинокий корабль в море – это такое закрытое пространство, где его обитателям невозможно что-то изображать и не показать себя в истинном свете. Рано или поздно сверкнет молния, освещая всю глубину души каждого.

Мадам де Пейрак предстала предо мной конечно же женщиной необычной, но живой, неиспорченной, смелой, независимой без рисовки, умной без кичливости. Ее жесты и поступки отличались странной и подкупающей свободой. Однако побуждения, которыми они диктовались, выражали лишь естественное желание жить по своим вкусам и в согласии со своим темпераментом, дружелюбным, веселым и деятельным.

Это помогло мне понять, как сумела она завоевать преданность дикарей, и среди них ирокеза Уттаке, с которым, казалось, вообще нельзя договориться, и в особенности наррангасета Пиксарета, от капризов которого вы натерпелись в ходе вашей военной кампании. В этих необычных привязанностях я не вижу ни колдовства, ни извращенности. Мадам де Пейрак привлекает индейцев своим живым характером, их поражает, что эта женщина прекрасно владеет оружием, разбирается в травах, а ее рассуждения о высоких материях по глубине фантазии и изощренности ни в чем не уступают вычурным построениям индейцев, которые нам хорошо известны.

Тот факт, что она говорит уже на нескольких индейских языках, а также довольно сносно по-английски и по-арабски, показался мне в данном случае не признаком ее демонизма, как можно было подумать, а лишь проявлением одаренного в этой области ума, заинтересованного в общении с себе подобными, стремящегося к знаниям и не жалеющего для этого сил. Надо признать, что мало кто из женщин проявляет такую склонность из-за лености ума, присущего их полу, а также из-за слишком большого количества житейских забот, лежащих на их плечах.

Подводя итог, замечу, что она действительно человек незаурядный, но это не дает никаких оснований зачислять ее в лагерь противников добра и целомудрия.

Прибыв в Пентагует, я не счел нужным задерживать ее и дал ей возможность вернуться в Голдсборо, а через неделю прибыл туда и сам. Тогда-то я и встретил Дьяволицу…»

Анжелика закрыла на минуту глаза, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, и перевернула последнюю страницу многословного послания. Она была так поглощена содержанием письма, настолько отвлеклась от своих сегодняшних забот, что забывала временами о том, что именно о ней говорил отец де Верной в этих строках, где, как дуновение ветерка, чувствовалась любовь к ней.

Что-то неуверенное и неоформленное, но глубокое и нежное как признание слышалось в этом голосе, звучащем из могилы. Она была потрясена этим открытием, породившим в душе ее чувство горячей признательности.

– О, Джек Мэуин! О, мой бедный друг! – прошептала она.

Она не имела права сомневаться в нем. Это было бы бесчестно. И была жестоко наказана сегодняшними угрызениями совести. В тот день, пробегая первые строчки письма, она испугалась, что за ними последуют слишком страшные выводы. Она поддалась волнению, испугалась. И этого колебания, этой слабости, длившейся какое-то мгновение, ничтожный отрезок времени, хватило для того, чтобы решился вопрос жизни и смерти невинного мальчика, маленького посланца умершего монаха, как и вопрос о победе дьяволицы над преследовавшим ее по пятам праведным судьей, разоблачившим ее именно в этом письме, которое Анжелика побоялась прочитать до конца, дрогнула, опасаясь найти там свое осуждение.

Жоффрей любил повторять: «Бояться не нужно никогда… и ничего».

Сегодня драма завершалась, о чем свидетельствовали строчки последней странички.

«Кто же она, – скажете вы, – если не мадам де Пей. Вот перед вами ответ! Недавно у наших берегов потерпел крушение корабль, на котором следовала в Канаду благородная дама с группой женщин и девушек, предназначенных в жены колонистам. Именно она является этим опасным существом, исчадием ада, заброшенным в наши края на наше несчастье и погибель.

Ее имя вам знакомо.

Это герцогиня де Модрибур.

Мне известно, что уже многие годы вы являетесь ее духовником, говорят даже, что она ваша дальняя родственница. Ходят слухи, что вы побудили ее отправиться в Новую Францию и поставить ее огромные богатства на службу нашему делу обращения туземцев и распространения святейшей католической веры.

Я с удивлением обнаружил ее в наших местах и очень быстро раскрыл исходящую от нее опасность совращения добрых христиан. Однако она призналась мне, что получила от вас поручение наказать ваших личных врагов – графа и графиню де Пейрак – за их гордыню и дерзость, что находится здесь по вашему приказу с богоугодной миссией, в которой я обязан ее поддерживать…» «Что?! Что такое? Вот так новость!» – воскликнула Анжелика вне себя от изумления. И тут же услышала, что кто-то барабанит в дверь, и, видимо, довольно давно. Она сложила письмо и спрятала его за корсаж. Почти машинально она открыла дверь и окинула отсутствующим взглядом маркиза де Виль д'Авре, который, онемев от беспокойства за нее, только размахивал руками. Он чем-то напоминал забывшего роль кукольного паяца.

– Вы что, потеряли сознание или затеяли со мной игру, от которой я чуть не умер со страха, – выдавил он наконец, – я чуть не разнес в куски вашу дверь…

– Я просто спала, – ответила Анжелика. Она не решилась сразу же рассказать ему о вновь обретенном письме. Поразившее ее открытие о возможном сговоре между отцом д'Оржевалем, стремившимся во что бы то ни стало устранить их, и коварной знатной дамой, прибывшей из Европы якобы с благотворительными целями, бросало новый свет на роль герцогини и на случай, который привел ее в окрестности Голдсборо…

Виль д'Авре вошел в дом с двумя своими людьми, которые внесли караибский гамак и начали его подвешивать к балкам.

– Меня поместили в какой-то камбуз, – объяснил он, – там и повернуться негде, не говоря уже о том, чтобы повесить гамак. Я решил немного поспать у вас. И вообще нам не следует слишком часто разлучаться.

Анжелика оставила маркиза устраиваться, а сама отправилась искать Кантора… Здесь все было как и в Порт-Руаяле. Казалось, все живут самой обычной жизнью, жизнью французского прибрежного поселения в самом конце лета. Рыбаки-сезонники и индейцы привозили меха, несколько ферм разместилось у леса, беспрерывный людской водоворот: одни приезжали, привозя с собой кучу новостей, и опять уезжали, другие располагались лагерем в ожидании корабля, каждый мог отправиться в Европу или в Квебек. Шла бойкая торговля, люди встречались, строили всяческие планы и проекты, в середине дня всех валил сон, а к вечеру, наоборот, чувствовалось слегка наигранное оживление в стремлении забыть о разлуке с близкими, об опасностях дикого континента.