На берегу разжигали костры, дымились трубки.

Никола Пари пригласил всех отужинать, и где-то в темноте звучали заунывные звуки бретонской волынки. Поздно ночью можно было слышать, как подвыпившие матросы возвращались из индейской деревни.

Казалось, добрые люди объединялись, связанные трудным бытием отверженных.

Как и в Порт-Руаяле, у Анжелики возникло ощущение оторванности от своих, особенно острое потому, что мучительный для нее секрет она никому не могла открыть. Иногда ей казалось, что она бредит, но письмо отца иезуита, спрятанное у нее за корсажем, как бы напоминало о себе странными и очень категоричными утверждениями: «Дьяволица, изощренная во зле… ее, имя вам знакомо… это герцогиня де Модрибур… призналась, что получила от вас поручение…» Отец д'Оржеваль поручил Амбруазине войти в доверие к графу и графине де Пейрак и сорвать замыслы этих опасных покорителей берегов Акадии, обосновавшихся в Голдсборо… Но ведь не из-за нее Анжелика заблудилась в Хоусноке, не герцогиня направила ее на остров Старого Корабля. Значит? У нее есть сообщники. И Анжелика принялась лихорадочно перебирать детали, подтверждавшие ее догадку о том, что Амбруазина действовала не одна, что она была лишь душой и вдохновительницей обширного заговора с целью раздавить покончить с ними раз и навсегда. Тогда пришлось бы попустить, что все или почти все, происшедшее в то проклятое лето, было умышленно подготовлено ради достижения этой цели, даже крушение «Единорога» у берегов Голдсборо. Но это же нелепо! Ведь Амбруазина была на борту корабля и при всем ее необузданном нраве не могла согласиться на такой риск… Королевские невесты тоже не дали бы себя обмануть… Нельзя забывать, что во время кораблекрушения несчастные спаслись лишь чудом, что часть экипажа была перебита, а многие утонули…

Кому же из экипажа удалось спастись? Юнге и капитану. Жоб Симон был первым, кто прямо заявил о покушении, о том, что разбойники заманили корабль на рифы и прикончили матросов дубинками… Его отчаяние, связанное с потерей корабля, было безусловно искренним. Но в его поведении была одна труднообъяснимая деталь. Этот опытный капитан не мог оказаться во Французском заливе, направляясь в Квебек. Не сошел ли он тоже с ума? Анжелика не раз задавала себе этот вопрос, глядя издали, как он идет по поселку, размахивая длинными руками, растерзанный и сгорбленный, наклонившись вперед, будто разыскивая что-то безнадежно утерянное, изредка встряхивая низко опущенной головой. Да и другие потерпевшие были, казалось, слишком потрясены этим несчастьем. И было бы не правдой утверждать, в этом она убедилась недавно, что внешне у них было все безмятежно и спокойно. Все говорило как раз об обратном: заплаканные глаза, полные растерянности, подозрительности или страха, обострившиеся черты лиц, горькие складки у губ, молчаливость и подозрительность, глухая враждебность по отношению к ней, выражавшаяся в том, что при ее появлении люди либо поворачивались спиной, либо, напротив, провожали ее пристальными взглядами.

Она обежала из конца в конец весь поселок, остро чувствуя установившуюся там атмосферу, но и безразличная к ней, поскольку мысли ее были заняты другой, несравненно более мучительной проблемой. Она не могла найти Кантора. Пройдя вдоль самого берега, она снова поднялась в поселок. Дома в нем были расположены вокруг небольшой площади, с которой открывался вид на широкий участок моря, уходившего за горизонт. Приставив руку козырьком ко лбу, Анжелика замерла в боязливой надежде увидеть на сверкающей золотыми блестками глади моря, казалось, уже тронутого оттенками осени, далекий парус, направляющийся к входу в залив. Но горизонт был пуст.

Обернувшись, она увидела у себя за спиной Амбруазину, Глаза герцогини гневно сверкали.

– Вы позволили себе рыться в моих вещах, – сказала он с металлическими нотками в дрожащем от бешенства голосе. – Браво! Не слишком-то вас душат укоры совести.

Анжелика пожала плечами.

– Укоры совести? С вами?.. Вы шутите. По тому, как задрожали от гнева ноздри тонкого носа молодой вдовы, она поняла, что обманула ее надежды. Выбирая свои жертвы из числа благовоспитанных и великодушных людей, расположенных видеть в окружающих самое лучшее, герцогиня как раз и рассчитывала на их врожденную деликатность и воспитанность, безнаказанно обманывая их, строя свои происки на их неспособности прибегать к тем же подлым способам защиты, какие она использовала для нападения: к лжи, клевете, неразборчивости в средствах…

Но она начала уже понимать, что в лице Анжелики встретила соперницу, которую не испугать угрозой забрызгать грязью.

– Вы взяли это письмо, не так ли?

– Какое письмо?

– Письмо иезуита, отца де Вернона? Анжелика молча посмотрела на нее, как бы стараясь выиграть время для обдумывания ответа.

– Вы хотите сказать, что владели этим письмом? Как оно могло к вам попасть? Значит, вы не отступаете ни перед чем. Вы подослали убийц к мальчику, который принес мне его, не так ли? Ваши сообщники убили его по вашему наущению? Сейчас я вспоминаю: он так просил выслушать его. Он говорил: «они» за мной следят, «они» хотят меня убить, помогите мне ради всего святого…» А я его не слышала! Бедный мальчик!.. Никогда я этого себе не прощу… Вы приказали его убить!..

– Да вы сумасшедшая! – воскликнула Амбруазина, срываясь на визг, – Что вы там плетете насчет сообщников? И ведь уже второй раз… Нет у меня сообщников…

– Тогда как же это письмо попало к вам в руки?

– Оно лежало на столе, между нами. Я взяла его и все…

Это было похоже на правду.

«Но почему тогда мальчик убежал? – подумала Анжелика. – Когда она вошла… Он боялся ее, как и мой котенок… Он чувствовал в ней исчадие зла; но где же он сейчас?

Она вспомнила малышку Аббиала, шведского мальчика, который пришел к ней за помощью после кончины своего благодетеля. А она не помогла ему! Такое не прощается!

– Это письмо у вас, я уверена, – продолжала Амбруазина, – но тем хуже для вас. Не надейтесь, что вы сможете хоть как-то использовать его против меня. Иезуит мертв, а слова умерших всегда нуждаются в подтверждении. Я скажу, что вы его околдовали и заставили написать это письмо, чтобы погубить меня, так как я была готова разоблачить мерзости, творившиеся в Голдсборо. Я скажу, что вы его совратили, что он был вашим любовником… И он действительно вас любил! Это бросалось в глаза. Овладев этим фальшивым письмом и удостоверившись, что свидетельство иезуита поможет вам оправдаться, вы приказали уничтожить его в вашем гнезде разбойников и еретиков, в Голдсборо. И кто знает, как он погиб? Кому из свидетелей поверят? Только мне, ведь я там присутствовала. Кто еще может рассказать в Квебеке о том, что я видела, о том, как этот ужасный англичанин набросился на несчастного священника и безжалостно убил его, тогда как толпа, и вы в первых рядах, поощряла убийцу криками и громким смехом… Я расскажу, как была поражена, присутствуя на подобном спектакле, с какими трудностями пришлось мне, рискуя жизнью, выбраться из этих проклятых мест, в которых вы властвуете.

Она сделала своей холеной рукой приглашающий жест, как бы призывая Анжелику собрать вокруг них всех жителей Тидмагуша.

– Ну, давайте… Укажите на меня!.. Крикните, вот Дьяволица… Герцогиня де Модрибур… Я без всяких колебаний разоблачаю ее перед вами… И кто же вам поверит? Кто вас поддержит?.. Ваш облик хорошо уже известен французам из Канады и других мест, и, оказавшись здесь, я не преминула добавить к вашей биографии несколько пикантных деталей… В их глазах вы бесчестная и опасная злодейка, и ваше поведение за это время ни в коей мере не способствовало опровержению этого мнения… Вы вышли из леса в сопровождении ваших дикарей. Вы снюхались с этим Виль д'Авре, которого все ненавидят и считают самым отъявленным жуликом из всех когда-либо правивших губернаторов этой области. Вас не видно было на мессе сегодня. А я там была…

Она тряхнула головой и тихо рассмеялась.

– Нет, мадам де Пейрак… На сей раз ваша красота вас не спасет. Мои позиции слишком прочны. Как бы вы не потрясали этим письмом в Квебеке или ином месте, из нас двоих Себастьян д'Оржеваль поверит мне.