Суматоха набирает обороты, но голоса стихают, когда настает время традиционной речи президента.

— Степаныч, громче ящик сделай! — требуют собравшиеся.

— Демонидзе, убери голову! Соорудила на башке Пизанскую башню, ни черта не видно! — ворчит Агриппина.

Пока с экрана вещает Владимир Владимирович, листаю сообщения в мессенджере. С наступающим поздравляют девчонки из команды «Динамо». Вдохновенный пост публикует наша староста Таня Сивашова. (Правда в ответ не получает ни слова. Такая уж у нас группа «дружная»).

Улыбаюсь, глядя на присланную Сашкой фотку. Харитошка сидит на коленях у отца. Недовольная и явно обиженная. Не отпустили ее встречать Новый Год с друзьями. Под друзьями, конечно, Илья подразумевается.

Вздыхаю.

Та еще драма там разворачивается…

— Уррра!

— С Новым Годом!

— С Новым Годом, дите! — Агриппина Игоревна смачно целует меня в щеку. И этот ее порыв настолько меня шокирует, что я не сразу реагирую на призыв поднять бокал.

— За Новый Год! — невпопад звучат голоса под аккомпанемент звона бокалов и гимна Российской Федерации.

Громко выдает тост Аркадий Семенович.

— За любовь!

— За здоровье!

— За детей, — добавляет кто-то.

— И пусть никогда не познают они нашей участи.

— А пусть бы и познали, — в сердцах бросает Агриппина.

— Я надеюсь, это сок, — глядя на бокал, строго обращается к Аркадию моя коллега Лена.

— Ой, я не могу с вас! Ну, жук! — отмахиваясь, смеется она в ответ. — Панкратов, не налегайте на салаты. Виолетта Анатольевна, газировки разрешаю прям глоток.

Время идет. Присутствующие поздравляют друг друга. Веселятся. Подпевают Пугачевой и Баскову, а потом еще долго вспоминают времена своей молодости. Чего я только не узнала! Голова кругом.

Аркадий Семенович за свои стихи получил однажды крапивой по лицу. Муза стараний не оценила.

Агриппина Игоревна занималась спекуляцией и долгое время вращалась в криминальных кругах под мужским прозвищем «Грипп». Говорит, что одно упоминание о ней, цитирую, «страх внушало недетский».

Константин Львович танцевал в баллетной труппе. Модница Галина Петровна челноком возила вещи «из-за бугра», а Одинцовы все детство друг друга ненавидели. Подумать только, потом ведь в семнадцать сбежали от родителей и поженились!

Переглядываемся с Леной. Она говорит, что впервые вот так происходит. Чтобы стол праздничный общий у огромной елки, и огонек, и песни, и танцы… Зачем-то во всеуслышание подчеркивает, что это была моя идея. Старики начинают благодарить, а после сетовать на то, что я увольняюсь.

На короткий миг в душе одновременно становится и тоскливо, и тепло. Всматриваюсь в хорошо знакомые лица и думаю о том, как привыкла к каждому из них.

Отвлекаюсь от печальных мыслей, отвечая на сообщение Инги, а чуть позже мне удается связаться с Риткой и родителями.

По правде говоря, не сразу решилась им позвонить. Однако посчитала, что должна это сделать. Не потому что обязана, а потому что, несмотря ни на что, хотелось.

Правда надолго меня не хватает. Мама Наташа плачет в трубку, и я не выдерживаю. Еще раз поздравляю и отключаюсь. Мне тяжело слышать ее такой. Всегда корила себя за ее слезы…

Часам к трем в столовой становится тихо и пусто. Все еще поет телевизор, сверкает гирляндой большая нарядная елка, а мы с Леной и криминальным авторитетом Агриппиной убираем. Обещали Екатерине Георгиевне, что к утру самостоятельно наведем идеальный порядок.

Когда в кармане платья оживает телефон, я как раз домываю очередную тарелку. Отправляю ее на сушилку и наскоро вытираю мокрые ладони о полотенце. Достаю вибрирующий аппарат и в растерянности смотрю на экран.

Набор незнакомых цифр отчего-то вызывает целую гамму непонятных эмоций. Мне и страшно, и волнительно. Сердце сбивается с ритма, когда дрожащими пальцами наконец нажимаю «принять» и подношу телефон к уху.

— Алло…

Тишина.

Проходит секунда. Две. Три.

Ногтями впиваюсь во внутреннюю сторону ладони и замираю, задержав дыхание.

— Привет, Арсеньева…

Непроизвольно прикрываю глаза.

Всего два слова, и мой вроде как устоявшийся мир вновь разбивается на мелкие осколки…

Сказать, что я удивлена — это ничего не сказать. Столько времени прошло…

В последний раз мы виделись в зале суда. С тех пор ни звонков, ни сообщений, ни встреч. А ведь я столько раз порывалась пойти к Нему! Но разве могла уязвленная гордость позволить мне это сделать?

«Уходи. Все кончено».

Сказанные им слова до сих пор тлеют пеплом в груди, но, вопреки всему, я так рада его слышать…

— Как дела? — интересуется он, пока я по-прежнему не могу произнести и слова. — Дарин…

Спину обсыпает мелкими мурашками.

— Извини, я просто… не ожидала, что ты позвонишь, — признаюсь честно.

— Захотелось.

Его голос звучит как-то странно, и я не могу понять, что именно меня настораживает.

— Ты…

— Я был в церкви сегодня, — выдает вдруг. — Ты вообще как, представляешь это?

— Почему нет? — подхожу к окну.

— Хотя бы потому что внутри меня чертов ад…

«Я был в церкви сегодня».

— Ты все еще в… больнице?

— Называй вещи своими именами, но нет, я уже не на дурке.

Разнервничавшись, снова испытываю нехватку кислорода. Если он не там, значит…

— Комиссия. Врачи. Тебя отпустили?

— Я сам себя отпустил, — отзывается невозмутимо.

Неужели сбежал?

Тревожно.

— Рядом со мной тухнут свечи. Бабка сказала, что это — дерьмовый знак, — продолжает рассказывать он.

— Ян…

— Я видел его десять дней назад. Держал на руках. Говорил с ним… — прерывается на паузу и рвано выдыхает. — Чувствовал, происходит что-то неладное. Он всегда был ласковым, но в тот день особенно. Даже смотрел на меня так, словно… прощается.

Понимаю, что речь идет о Савелии, и сердце, ударившись о ребра, туго сжимается.

— Знал ли я, что это будет в последний раз? — спрашивает хрипло. — Чудик сказал, что любит меня, а я ничего не ответил. Не ответил ему, понимаешь, Даш? Не сказал, что тоже…

Горячие слезы льются по моим щекам. Он молчит, а я сейчас как никогда отчетливо осознаю, что больше всего на свете хотела бы оказаться рядом с ним.

— Где ты? — вырывается само собой.

— Сука, как же страшно, Даша… Я вообще не готов принять это. Я, мать твою, не готов видеть его здесь, рядом с ней! — задушенно кричит, и я невольно содрогаюсь всем телом. Столько боли и отчаяния мне передается.

— Ян…

— Ты тоже знала? Тоже?

Совесть колет тысячей иголок, я собираюсь объясниться с ним, однако внезапно наш разговор прерывается, и мои попытки до него дозвониться, увы, безуспешны.

— Даш, все нормально? Почему ты плачешь? — ошарашенно смотрит на меня Лена.

В ответ только отрицательно качаю головой.

Ничего не нормально.

— Могу я чем-то помочь?

— Мне надо идти, Лен.

— Иди конечно, мы уже закончили уборку.

Киваю и спешу в подсобку. Достаю из шкафа куртку, быстро переобуваюсь в сапоги и еще раз набираю номер, с которого звонил мне Ян.

Проклятый телефон!

Вызывая такси, лихорадочно думаю, куда ехать. Где его искать? Дома ли он?

Звоню матери Романа. К счастью, она отвечает уже через два гудка.

— Марина Максимовна…