Обнимаю ее крепко-крепко и у самой по щекам катятся слезы.

— Все хорошо. Все обязательно будет хорошо. Слышишь?

Я совсем не уверена в том, что так будет, но, поглаживая ее дрожащую спину, обещаю именно это.

Полночи ее успокаиваем. Еще полночи гипнотизируем потолок. Ни на какое прослушивание утром я не еду. Занятия мы с Ритой тоже решаем прогулять. Ну потому что как оставить Арсеньеву одну в том состоянии, в котором она сейчас находится?

Звоню ее брату, Леше, и он приезжает уже полчаса спустя. Долго разговаривает с Дашкой наедине, а потом они идут вместе в отделение, находящееся неподалеку от общежития.

Только вот возвращается Дарина оттуда в слезах. Стоит вон собирает вещи, и каждое механическое движение ее рук усиливает странную тревогу, поселившуюся в моей груди с того самого момента, как мы обнаружили ее за дверью. Избитую и запуганную.

— Приняли заявление?

— Сначала да, но потом вернули.

— Почему?

— Потому что отец у Каримова сам в погонах… — складывает свитер и отправляет его в сумку.

— И что? Управы на них не найти?

— Нам посоветовали не связываться, — печально усмехается.

В дверь стучат.

— Кто там?

— Курьер нах…

Открываю и высовываю нос наружу.

— Ого! — восторженно замираю.

Таких букетов я точно никогда не видела. Он просто огромный. Сколько тут ярко-красных роз — не сосчитать. И причем каждая как на подбор. Идеальная, с крупным, приоткрывшимся бутоном и длинной ножкой.

— Просили передать Дарине, — сообщает рыжий, лениво пожевывая жвачку. — Там внизу Фюрер лютует. Не пустила пацана наверх.

— Назад их верни, пожалуйста.

А вот и пожелание именинницы.

Спятила она, что ли?

— Я вам че гончая, туда-сюда букет таскать?

— Рит, дай парню денег. У меня в кошельке возьми.

Нет, блин, они реально это делают! Возвращают эти шикарные цветы! Преступление века.

— Ну ладно, — конопатый забирает у Риты двести рублей. — Щас верну.

Букет «уходит» вместе с ним. Закрываю дверь и смотрю на Бобылеву. Та в свою очередь растерянно пожимает плечом.

— Не, а чего не взять-то? Жалко ж ведь букет. Красивый.

— Так забрала бы себе, раз нравится.

— Мне чужого добра не надо. Это Лавринович выделывается? — уточняю, забираясь на подоконник.

Только он мог подарить ей такие розы. Потому что букеты Матвеева всегда выглядели иначе.

Передаю пламенный привет крашеным гвоздикам. Бррр…

Мой вопрос остается без ответа, однако уже в следующую секунду дверь, распахнувшись настежь, ударяется о стену, а в комнате появляется человек, которого я не ожидаю увидеть.

— В лом их взять, потому что от меня? М? Арсеньева?

— Они мне не нужны.

Даша по-прежнему стоит спиной ко входу.

Мне это снится? Букет от него?

Так больно внутри становится, ведь части пазла вдруг собираются воедино. Духи, знакомая шапка, лежащая на полке в прихожей. Его странные взгляды, направленные в ее сторону.

— Это просто цветы, — бросает их на кровать. — Ты куда-то уезжаешь?

Замечает чемодан и сумку.

Рита, как порядочная, выходит из комнаты, а я вот будто приросла к своему месту. Даже сдвинуться не могу.

— Даша.

— Уйди, пожалуйста.

Конечно он слышит, как надломленно звучит ее голос.

— Уйду. Что-то случилось?

Даша молчит.

— На меня посмотри, Арсеньева, — требует он настойчиво.

Шаг вперед.

Разворачивает ее к себе, и пауза, как острие бритвы разрезает этот момент на «до» и «после».

Ян разительно меняется в лице.

Становится белее мела.

Одна эмоция перетекает в другую.

Растерянность. Злость. Смятение. Гнев.

— Это, мать твою, что такое?

Его тон никак не вяжется с визуальной картинкой. Потому что прикосновение к лицу девчонки настолько бережное и осторожное, что невозможно смотреть.

Именно сейчас я остро ощущаю себя здесь лишней. Будто стою и в замочную скважину подглядываю.

— Уйди.

— Кто?

— Уйди!

— Вчера? — глухое отчаяние, вибрирующее в его голосе, отзывается болезненным спазмом под ребрами.

— Уйди. Пожалуйста, уйди.

Она сбрасывает с себя его руки, вымученно вздыхает и опускается на кровать.

— Даша…

Ян садится и упирается лбом в ее коленки. Его колотит от накатившей ярости.

— Скажи. Мне, — просит, тяжело и часто дыша. — Каримов?

— Скоро об этом вся академия узнает, если я не заберу документы…

— Что он сделал? — шумно тянет носом воздух.

— Я домой хочу, Ян, — произносит она тихо. — Второй раз… я это… не переживу.

— Дамы и Господа, мы готовимся к взлету и просим вас: выключить все электронные приборы, убрать откидные столики, привести спинки кресел в вертикальное положение, открыть шторки, застегнуть ремни. Благодарим за внимание!

Самолет катится по взлетно-посадочной полосе аэропорта Шереметьево. Четыре часа спустя я буду в родном Новосибирске. Дома.

Отворачиваюсь к иллюминатору. Спокойно выдохнуть могу только теперь, оказавшись на борту боинга. Сейчас железная птица взлетит в небо и оставит позади Москву. Город, который я люблю и ненавижу единовременно.

Столица подарила мне вожделенные крылья, но вскоре обломала их и лишила навсегда. А еще безвозвратно изменила меня прежнюю. Внутри погас тлеющий огонек. Огонек надежды и веры. В добро, людей…

Поступая по совести, продолжая слушать сердце и доверять, что я получила взамен? Разочарование, горькое на вкус. И опустошение. Полное. Пугающе осязаемое.

Мир вовсе не такой, каким казался в детстве. Он холодный и неприветливый. Сплошные оттенки черного. Это мир, в котором унижают, предают и причиняют боль. Мир, в котором правда и закон — параллельные прямые. Мир, в котором, люди чрезвычайно жестоки по отношению друг к другу. Даже самые близкие.

У таких, как я, совершенно нет шансов на то, чтобы выжить. Рано или поздно стекла розовых очков разбиваются, и ты начинаешь видеть все в ином цвете. Ты вдруг понимаешь, что те принципы и установки, которые годами в тебя закладывали родители, не работают. Справедливость не торжествует. То хорошее, что ты пытаешься привнести в жизнь других, — не ценится. Дружба с легкостью может оказаться фальшивкой, а красивая любовь существует лишь на страницах женских романов. Только там слова «я люблю тебя» и «навсегда» имеют хоть какую-то ценность.

Знаете, никогда не считала себя особенной и сейчас не пытаюсь изображать невинную жертву обстоятельств, просто я всегда думала, что самое главное в человеке — это его душа. И за ее содержимое не должно быть стыдно.

В церковно-приходской школе с детства внушали, что она должна быть чистой, невзирая на происходящее вокруг. Нельзя впускать в нее злость, обиды, желчь и грязь. Нужно бороться. Каждый день, каждую минуту.

Выстояла ли я в борьбе за свою душу? Мне кажется, что нет. Потому что там, в темном переулке она медленно умирала. И я ничего не могла с этим поделать…

Мне было очень-очень холодно. Лицо пекло. На языке ощущался металлический привкус. Коленки жгло от ледяного снега, а в глазах стояли слезы.

Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Мне хотелось домой, к маме. Мне хотелось проснуться и с облегчением выдохнуть, но, увы, этот кошмар происходил наяву.

«Ну не ной, Арсеньева, ты же, как выяснилось, любишь раздеваться на камеру. Порадуй и нас маленьким представлением. Всего-то пара фоток, от тебя не убудет. Вперед».

Сама бы я ни за что не стала исполнять этот его приказ. Но мне услужливо «помогли».

Раздели догола.

Поморщившись, прислоняюсь лбом к стеклу и зажмуриваюсь. Взлетели, а я будто в бесконечную пропасть падаю и никак не разобьюсь.

«Да никто тебя не тронет, сопли подотри. В самом деле, мы ж не звери какие-нибудь».

Я даже нашла в себе силы рассмеяться в ответ на эту его фразу.