— Ложись. Я принесу тебе таблетки. Даша сказала надо допить, — встает на носочки и лезет поцеловать меня в лоб. — Горячий.

— Мало ли что твоя Даша сказала, — ворчу, отодвигая ее от себя.

Она странно хмыкает и выходит из комнаты.

Даша сказала…

Принципиально не буду пить!

Лучше бы эта Даша осталась тут и сама следила за течением моей болезни. Ее забота о ближнем пришлась мне по вкусу. Особенно та часть, где ей пришлось раздевать меня и обтирать холодным полотенцем. Так и подмывало сморозить какую-нибудь похабную дичь. Как удержался, не знаю…

Укладываюсь. Натягиваю толстое одеяло до самого подбородка. Потом, раздраженно откидываю его в ноги. И так, наверное, трижды.

Жарко. Холодно. Хер разберешь.

Еще и ересь всякая в голову лезет.

«Дарина тебя любит. А ты?»

А ты…

А я без нее медленно задыхаюсь. Как та самая вышеупомянутая мною рыба, выброшенная на берег. Скоро подохну, видимо.

Так что если это оно самое, то да.

Дурацкое чувство. Творит с тобой невообразимые вещи. Поражая жизненно важные органы, превращает тебя в не пойми кого.

Вынуждает сдаться и признать наличие постыдной болезненной зависимости от другого человека.

Переворачивает твой гребаный внутренний мир к чертовой матери. В итоге ты теряешь контроль над собой и перестаешь справляться со своими эмоциями. Вследствие чего ведешь себя как полный кретин.

Права была Агата Кристи.

«Женщины от любви хорошеют, а мужчины выглядят, как больные овцы».

Что ж. Ощущаю себя тупой больной овцой…

Уснуть так и не выходит. Лежу, как дебил смотрю в одну точку. И чем больше времени проходит, тем глупее я себя чувствую. Потому что без конца прокручиваю в голове вчерашние события и рефлексирую, анализируя свое глупое поведение.

«Это уже случилось, и ты простила».

Конечно, так проще думать.

«Проваливай».

«Пошла ты».

Имбицил. Вот на хрена…

Верно говорят, язык мой — враг мой. Лучше бы где-то смолчал. Да и она хороша тоже! Только и делала, что провоцировала.

Звук рингтона мобильного извне прорывается в мое измученное сознание не сразу. Принимаю сидячее положение, потираю опухшие веки и лишь спустя минуту тянусь за трубой.

Неизвестный номер. Однако трезвонит так настойчиво, что я решаю принять вызов.

— Алло.

— Малевич, здорово!

— Кто это? — интересуюсь отнюдь недружелюбно.

— Ооо, видать капитально тебя там на дурке прочистили. Белый лист и все такое?

Если бы.

— Илья… — констатирую, постепенно расслабляясь.

— Он самый. Как ты, Ян? В норме, надеюсь? — вроде вполне искренне интересуется он.

— Типа того. Как сам? — поднимаюсь на ноги и направляюсь к окну, чтобы проверить, стоит ли отцовский «Мерс» во дворе.

— Да вроде не жалуюсь.

— Отрадно слышать.

— Я по делу, кстати, звоню.

— А я уж было думал по дружбе, — замечаю язвительно.

— Ну одно другому не мешает. У тебя какие планы на будущее, Кучерявый?

Планы. На будущее.

— Еще не размышлял на эту тему. А что? Опять будешь пытаться вербовать в свою команду приверженцев Робин Гуда? — усмехаюсь, одним движением отодвигая занавеску. Хмуро осматриваю окрестности и прихожу в бешенство.

И где он??? Не вернулся?

— Ну как сказать…

— Как есть, так и говори, Паровозов. Терпеть не могу хождения вокруг да около. Ты же знаешь.

— Лады. Короче, мне позарез нужна твоя помощь.

— Позволь уточнить: надо что-то нарисовать или кого-то отпинать?

— Ни то, ни другое. У меня теперь есть клуб. Надо привести его в чувство.

— Клуб? — уточняю удивленно.

— Ага.

— Хрена се у тебя карьерный взлет… — присвистываю.

Так-то клуб в Москве стоит недешево.

— Кого умудрился так жестко нагнуть?

— Та… Мутная история, но при встрече поделюсь подробностями, — невесело усмехнувшись, обещает он. — В общем, я понятия не имею, что с ним делать. Не разбираюсь в трендах и все такое. Далек от всей этой вашей пафосной херни. Что с меня взять, я простой парень из Бобрино. Деревенщина.

— Ой да ладно. Деревенщина.

Не вяжется с ним это слово. Уж больно колоритный внешне персонаж.

— От меня-то ты чего хочешь, не пойму…

— Ну как. Ты человек глубоко творческий. Надо чтобы ты на него глянул. Сейчас он напоминает какой-то стремный дешевый притон. Мне не нравится.

— Найми дизайнера. Он тебе за бабос любой проект организует.

— Да ну их, этих дизайнеров. Приходила тут одна на днях. Такую ахинею мне нарисовала… Дом красных фонарей, ей богу.

— Паровоз, мож тебе полный реконстрашн произвести? Скажем, детский садик там открыть, — стебусь в открытую.

— Вот лучше б его, да, — заявляет на полном серьезе.

Смеюсь. И ведь реально не шутит.

— Адрес скинь, заеду.

— О, отлично, а когда? — слышно, что рад.

— Точно не в ближайшие несколько дней, Илья.

Реальность прибивает меня к полу тяжеленной бетонной плитой.

— Я не тороплю, че. Подожду, сколько надо. У тебя проблемы?

— В семье…

Горе? Трагедия?

Я даже формулировку подходящую подобрать не могу. Все они — пустое, ведь Савка так много для меня значит. Измерить мои чувства к нему просто не получится.

— Понял. Держись. И это, если что… Обращайся.

Молча сбрасываю вызов и долго еще стою, пялясь в окно на равнодушно падающий снег.

В больничном коридоре застаю изрядно помятого Беркутова. Глаза закрыты. Прислонившись головой к стене, подергивается и тревожно сопит во сне. Правда практически сразу просыпается, каким-то шестым чувством ощутив мое присутствие.

— Ян… — сонно трет лицо, а затем протягивает руку, чтобы поздороваться.

— Где мать?

— У врача. Давление подскочило.

— Какие новости? — присаживаюсь рядом, закладываю руки в карманы брюк и вытягиваю ноги вперед.

— В России, согласно законодательной базе, запрещено отключать детей от аппаратов. Твой отец выяснил.

Поворачиваюсь к нему, и мы какое-то время просто смотрим друг на друга.

— Значит, и дальше будут поддерживать жизнедеятельность? — в моем голосе звучит, мать ее, надежда.

— Ян, — тяжко вздыхает и отводит взгляд. — Савка не возвращается к нам. Его состояние ухудшается. Если констатируют смерть мозга, то…

— Засунь свое если знаешь куда? — злюсь неимоверно.

Кивает. Замолкает на пару минут.

— Случаем Чудика заинтересовался один профессор.

— Кто такой?

— Фамилию не помню, — поморщившись, чешет затылок. — Этот старикан убедил врачей в том, что нужно провести еще одну операцию. Экспериментальную.

— Ясно.

— Опять будут Савке вскрывать черепную коробку. Сколько можно уже над ним издеваться? — возмущается довольно громко.

— Молодые люди, потише! — недовольно бросает медсестра, проходящая мимо.

— Это лучше, чем ничего не предпринимать, — отвечаю я ему.

— Так прогнозы в любом случае неблагоприятные, — рассеянно пожимает плечом.

— Ну хоть какой-то шанс же есть? Иначе зачем все это?

— Шанс на что? Жить растением? — вскакивает со скамейки.

— Замолкни.

— А зачем все это, я тебе скажу! Они ж его как подопытного кролика намереваются использовать! Этот гребаный профессор собирается писать очередную научную статью и…

— Если есть возможность попытаться вытащить Савку с того света, то пусть… — спокойно реагирую на его истерию.

Рома качает головой.

— В этот раз все иначе, ты же знаешь! Он умрет, Ян… Умрет.

— Заткнись! — не выдерживаю. Вскочив на ноги, в отчаянии хватаю его за грудки.

— Замучили его уже, — скулит Беркутов, срываясь на хрип.

В чем-то он прав. Слишком много испытаний на Савкину долю выпало. Сколько мы больниц объездили не сосчитать.

Разжимаю пальцы, выпуская ткань его свитера.

Нервы сдают. Надо взять себя в руки.

— Иди к нему. На сейчас Сергей договорился. Потом уже не пустят, консилиум вечером собирают, — снова опускается на скамейку и упирается локтями в колени. — Халат нормально застегни и маску надень.