– Тогда обвяжись, – посоветовал Родзяник. – Только и всего.

– А дальше?

Придон, не обращая на них внимания, потуже затянул перевязь, ножны меча бога войны прижались к спине, как будто стали ее частью. Родзяник посматривал неодобрительно, сказал наконец:

– Это не мое дело, но… тебе лучше передать эти ножны одному из нас.

– Почему? – спросил Придон враждебно.

– Тебе спускаться первым, – объяснил Родзяник. – Если там какая-то дрянь, то и драться в одиночку. Мы когда еще поспеем!

– Ну и что?

– Если по привычке схватишься за рукоять меча, – объяснил Родзяник, как дурачку, – а меча там нет, одна рукоять…

– Я не схвачусь за рукоять меча, – сказал Придон.

А Щелепа буркнул за его спиной:

– Гордые артане дерутся только топорами. Как плотники.

– Эй-эй, – сказал Родзяник, – не дразнись. У нас сегодня будет нелегкий день… Хотя, если честно, я бы меч все-таки передал. У тебя, доблестный Придон, руки должны быть свободны.

– Обойдетесь, – буркнул Придон.

Что-то в его тоне не понравилось Родзянику, он вскинул тонкие женские брови.

– Ты что… нам не доверяешь?

– Когда меч за спиной у меня, – сказал Придон насмешливо, – вам не так захочется перерезать веревку.

Щелепа оскорблено фыркнул, Родзяник покачал головой.

– Зря ты так.

– Он нас обижает, – сказал Щелепа печально.

Придон, не слушая, обвязал веревку вокруг пояса. Во всем теле был холод, кончики пальцев покалывало. Он рожден в Степи и для Степи, для него вот так, на край бездны – это холод во внутренностях и страх во всем теле, это душа в пятках, это запрятанный глубоко свинячий визг, что рвется наружу…

Внезапно холод пронзил его до мозга костей. Резкий, ужасающий холод, тело застыло, а с последним выдохом вылетело облачко пара. Он силился крикнуть, но губы не двигались. Кровь замерзла, превращалась в льдинки, он чувствовал, как эти льдинки начинают разрывать ткань.

За спиной послышались шаги. Он успел удивиться и обрадоваться, этот холод сковывает только его, так что еще не все потеряно, но донесся довольный голос Щелепы:

– Как ты его шарахнул!.. Он уже инеем покрылся.

– Теперь талисман выбрасывать, – послышался раздраженный голос Родзяника. – Я не думал, что он вот так весь… Дунай обещал, что на десять героев или сотню простых воинов хватит!

– А может, этот и стоит десятка героев, – ответил Щелепа. – А уж сотни простых он точно стоит…

Он зашел справа, Придон видел его краешком остановившихся глаз. Получалось плохо, глазные яблоки как будто подернуло инеем, он видел только мерцающий силуэт. Ему показалось, что на голове этого человека, если это человек, гребень, а руки чересчур короткие, чтобы оставаться человеческими.

– Да? – слышался злой голос из-за спины. – Мне этот талисман обошелся в три мерки золота!

– Брось, – сказал другой голос утешающее, – нам дадут десять мерок. Забыл?

Придона толкнули в спину, за спиной кто-то кряхтел, сопел, дергал за ремень. Родзяник зашел спереди, на Придона внимания уже не обращали, деловито пытались расстегнуть пряжку перевязи, та примерзла, оба бурчали, ругались, дергали его взад-вперед.

Щелепа сказал злобно:

– Да шарахни по нему молотом! Рассыплется, с обломков снять проще.

– Где молот ты увидел?

– Где-где… Да вон тебе чем не молот?

Придон не видел, куда указывает палец Щелепы, догадывался, рядом россыпь крупных валунов. Слышалось кряхтенье, затем на плечо обрушился тяжелый удар. Боли он не ощутил, только небо и каменистое плато сдвинулись, опрокинулись. Он обнаружил, что лежит на боку.

Родзяник выругался, Придон ощутил еще несколько сильнейших ударов, но боли не чувствовал. Щелепа сказал разочарованно:

– Да он не кусок льда, а заледеневший кусок скалы!..

– Да, крепкий парень…

Щелепа еще некоторое время пытался содрать перевязь, а Родзяник молча и уже с явным удовольствием колотил Придона камнем по спине, по голове, по плечу, через которое перекинута перевязь. Жар от сильных ударов нагрел те места, куда с силой опускался камень, застывшая кровь медленно начала двигаться по жилам. Придон ощутил, что уже может пошевелить губами, но в этот момент пряжку наконец расстегнули, Щелепа с победным воплем начал снимать перевязь.

В глазах Придона потемнело. Если эти двое вернутся с ножнами и рукоятью меча, то уже никак он не отыщет и не возьмет меч.

Щелепа снял перевязь с окаменевшего артанина, только за руку зацепилась, там скрюченные пальцы, он нагнулся и начал выпутывать, как вдруг пальцы медленно согнулись и прихватили к ремню еще и кисть его руки.

Он отшатнулся, взгляд уперся в медленно оживающие глаза артанского героя.

– Родзяник! – закричал он диким голосом. – Он приходит в себя!.. Быстрее!

Родзяник резко повернулся, глаза его расширились. Щелепа кричал и пытался вырваться. Родзяник подбежал к коню Придона, выхватил из чехла боевой топор и, держа в обеих руках, бросился к ним. Страх пронизал Придона, этим топором он с легкостью раскалывал валуны покрупнее, чем его голова. Этот топор ковали гномы из своих металлов, по своим тайным секретам, и от этого топора уже не уйти…

Он с нечеловеческим напряжением согнул ноги. Подошвы уперлись в тот самый выступ, за который привязана его веревка. Он с силой оттолкнулся, услыхал нечеловеческий вопль Щелепы. Хрустнули кости, веревка хлестнула по лицу, мир завертелся. Он ощутил пустоту в желудке, его швыряло, вертело, било в спину, плечи, голову, ветер засвистел в ушах, так длилось долго, ветер гудел и свистел…

…затем сильнейший удар о землю. В голове помутилось, пытался сделать вдох, но на грудь навалилось тяжелое, он погрузился во тьму.

По ноге двигалось, ползало, щекотало. Он сделал попытку прихлопнуть комара или мерзкое насекомое, но рука не сдвинулась. Шевельнулся, ощутил, что тело расплющено, кости переломаны, а во рту солоно не потому, что наглотался соли, это кровь все еще вытекает тонкой струйкой…

Далеко-далеко за стеной тумана проступил зеленый холм. Придону почудилось, что холм шевелится. Туман не рассеялся, но глаз наконец ухватил, что это не холм, а обыкновенная жаба в двух шагах, даже не замечает распластанного человека.

Он чуть повернул голову, скосил глаза. Голая нога покрыта свежей кровью, в одном месте кожу сорвало так, что лоскут шириной с ладонь завернулся, как красная тряпица, пропитанная сукровицей. Широкая черная лента движется через его ногу безостановочно, равнодушная к запаху и вкусу крови. У этих крупноголовых муравьев другое задание от их муравьиного вождя или даже тцара. Но будет приказ – разорвут его в клочья, оставят только чисто обглоданные кости. Пока что муравьиный тцар не знает, что в его владениях такая роскошная гора неподвижного мяса.

С трудом приподнялся на локте. Он наполовину погрузился в яму, выбитую его телом в твердой как камень земле. В трех шагах пламенеет окровавленный кусок мяса размером с ладонь. Еще дальше, шагах в пяти, еще один клочок: обломок кости с обрывком кожи. Все, как он понял, оставшееся от Щелепы.

– А я, – произнес он вслух, удивился надтреснутому голосу, – как уцелел я?

Почти отвесная стена начинается в двух шагах, поднимается и поднимается до тех пор, пока не тонет в желтоватом нечистом тумане облаков. Кое-где заметны выступы. С иных все еще срываются крупные красные капли.

По всему телу покалывали иголочки, как будто отсидел руки, ноги, голову и даже внутренности. Справа под рукой перевязь с ножнами. Он пощупал ее плохо гнущимися пальцами, похолодел, рукоять исчезла. Застонал и, превозмогая боль во всем теле, двинулся вдоль стены, прошел около сотни шагов. Покалывание стало невыносимым, ноги подгибались, он стонал и подвывал, никто же не слышит, затем повернулся, едва не упал. Стена снова поплыла рядом, но уже в другую сторону.

Под ногами хрустели мелкие камешки. Сердце сжимало холодной железной лапой, он передвигал ноги, как старик. Когда он, чтобы не отдать ножны, ринулся в пропасть, ремень перевязи был у него в руке. Правда, рукоять могли выдернуть в последний миг… но тогда тот, кто успел за нее схватиться… вот он, еще один обломок расщепленной кости. Свеженькая, окровавленная, сочится костный мозг. Что значит падать без веревки. Хотя его веревка разве что задержала где-то, но все же оборвалась, даже следа не осталось… Да и понятно, веревки едва ли хватило до середины этой чудовищной стены. Зато он все еще не вышел из своей каменности, окаменности, что и спасло.