Ему даже показалось, что конский хвост, истончаясь, заканчивается змеей с разинутой пастью, но конь и всадница исчезли, только перед глазами все еще стояла эта жутковатая картина.

– Кто это? – спросил он. – Как могут жить в этом… страхе?

Олекса пожал плечами:

– Вряд ли даже волхвы могут сказать. Никто здесь не бывал. Никто не заходил так далеко. Мы первые!.. Когда-нибудь, если останемся живы…

Тур буркнул:

– Ну вот, завел свою песню… Конечно, останемся! А других уроем.

Вдали показались двое всадников. Они неслись, почти сливаясь с низкими облаками. Что-то странное почудилось Придону, но, когда всадники повернули в их сторону, явно заметив чужаков, Тур прорычал зло:

– Черт… До чего же не люблю кентавров!

– Особенно в открытом поле, – сказал Олекса хмуро. – Смотри, вот тот, что слева, явно сын вождя! На лбу красный камень горит в обруче.

– Камня не вижу, – огрызнулся Тур, – как и самого обруча. Зато слышу, как от него несет вчерашней брагой!

Придон молча взял топор в обе ладони. Топорище Олекса обстругал для него гладкое, даже чересчур гладкое, такое будет скользить, когда покроется кровью, но сейчас хорошо уже тем, что оно есть, а сам топор острее бритвы… Пусть братья бахвалятся, а вот ему, Придону, не дано ни острое зрение, ни острый нюх, а только гордое имя сына Осеннего Ветра и внука Громоверта, которые нельзя опозорить.

– Итания, – прошептал он. – Если умру, то последний вздох – о тебе… Если выживу – все о тебе… Я люблю тебя, Итания!

В небе одобрительно громыхнуло. Сухая земля гремела под твердыми как камень копытами. Кентавры неслись стремительно, Придон изготовился к бою, но в теле появилась предательская слабость. Пеший всегда жертва для всадника, а кентавр в сто раз опаснее – он не управляет конем, он сам же и конь – бьет копытами, сшибает грудью, в то время как могучие руки с высоты вбивают тебя в землю по ноздри.

Кентавры резко и красиво остановились в полуразвороте. Копыта пропахали сухую твердую землю, словно это мягкая почва. Придон с содроганием посматривал на толстые мускулистые ноги, широкие копыта. Конские тела кентавров крупнее, чем у скаковых коней, а человеческие тела не уступают торсу Аснерда, разве что нет складок жира, как на теле воеводы, здесь все сухо, прокалено жаром и зноем, выжжено сухим горячим ветром.

Оба кентавра держали в руках по массивной дубине. Один под взглядом Придона закинул дубину на плечо, у Придона пробежала по спине дрожь при виде груды мышц, что обнажились при этом движении.

Передний кентавр грянул сильным грубым голосом:

– Что за букашки вторглись в наши земли?

Трое молчали, Придон уловил на себе взгляды Олексы и Тура, вспомнил, что он старший, эти двое лишь в помощь, откашлялся и сказал как можно более мирно:

– Мы просто идем через этот край. Мы не собираемся здесь пастись или искать молодых кобылиц.

Кентавр прогремел тем же зычным грубым голосом, вполне человеческим, но в котором слышалось ржание большого сильного жеребца:

– Вы… все умрете!

– Мы это знаем, – ответил Придон. – Все смертны.

– Вы умрете сейчас!

– Возможно, – ответил Придон. – Но, возможно, и нет.

Кентавр мощно бил в землю копытом. Целые пласты выламывались, будто по земле били тяжелым молотом с острым, как у боевого топора, краем. Грудь кентавра была широка, шире человеческой, а руки – толщиной с бедро человека.

– Мы можем убить вас сейчас, – заявил кентавр свирепо. – Но тогда нас убьет вождь, что не дали убить ему.

Разом повернулись, словно связанные одной веревкой, взвилась пыль. В Придона полетел выброшенный копытами ком сухой земли. Кентавры унеслись, быстро превращаясь в золотые точки, пыль поднялась за копытами, укрыла обоих.

Тур озабоченно осматривался. Олекса сбросил мешок и торопливо доставал лук, мотки тетивы.

– Если бы добежать во-о-о-он до тех камней, – проговорил Тур, – у нас был бы шанс…

Олекса бросил ему под ноги моток.

– Держи! А то у тебя всегда гнилье.

– У меня гнилье? – обиделся Тур.

Придон напряженно всматривался в линию горизонта. На миг мелькнула безумная мысль, что кентавры не вернутся, что для них три жалких человечка, однако появилось облачко пыли, начало приближаться, расти…

Олекса и Тур встали справа и слева с луками с руках. Топоры поставили рукоятями кверху у ног, прислонив к мешкам, чтобы успеть выронить луки и тут же ухватиться за шероховатые надежные рукояти прославленного артанского оружия.

Сердце Придона стучало часто и сильно. Кровь горячими волнами ходила по телу, вздувая мышцы. Итания, сказал он мысленно. Итания… Я люблю тебя. Я безумно люблю тебя. Я здесь, но сердце мое все равно с тобой. На привале или в жаркой схватке – я все равно с тобой…

Рядом Олекса сказал торопливо:

– Бьем в вождя!.. Видишь?

– Давно! – ответил Тур с другого бока.

Разом свистнули две стрелы. Руки героев замелькали, Придон не успевал хватать глазом, с какой скоростью накладывали стрелы, натягивали тетивы и отпускали: справа и слева неумолчный грозный звон, зловещий свист, а спереди грохот скачущего табуна.

Из пыли выметнулись кентавры. Придон крепче сжал топорище и шагнул вперед. Стрелы с жутким посвистом, не заглушаемым грозным топотом, проносились мимо, а впереди кентавры на полном скаку роняли дубины, хватались кто за грудь, кто за шею.

У одного на глазах Придона подломились передние ноги на полном скаку. Он грохнулся оземь, его перевернуло трижды, а сверху, не успев свернуть или перепрыгнуть, падали, ломая ноги, новые грузные чудища.

Стрелы свистели, как холодный зимний ветер. Кентавры роняли дубины, падали, но задние успевали свернуть, неслись огромные, страшные, озверелые, уже поднимая дубины, готовые разить со всего размаха сверху…

Олекса торопливо выпустил еще три стрелы, выронил лук и в одно движение подхватил топор. Еще два кентавра справа грянулись оземь, их пытались перепрыгнуть, но упавшие неистово били копытами по воздуху, и новые жертвы ударились о землю, ломая передние ноги.

Тур с топором в руках метнулся вперед. Олекса точно так же бросился чуть левее, и только тогда Придон понял, что кентавры вынужденно остановились, не в состоянии прыгать через павших.

– Руби! – закричал он во весь голос. – Артания!

Олекса и Тур рубились молча. Их страшные топоры оставляли на телах кентавров длинные раны, щиты звенели, принимая удары дубин. Придон прыгнул вперед, сильный удар копытом в бок едва не сшиб с ног, но кентавр умирал, лягался вслепую, и Придон ринулся на тех, кто пробирался между павших к Олексе и Туру.

Кентавр страшен натиском, ни один всадник не выдержит ужасающего удара, кентавр на треть тяжелее коня со всадником, но кентавр, что стоит или топчется на месте, теряет половину преимущества!

Придон принимал на щит удары, рубил, отпрыгивал, по нему били, как по свае, стараясь вогнать в землю, от грохота и лязга звенело в ушах, затем щит разлетелся в щепки, кентавры закричали люто и насели с трех сторон.

Он тоже закричал, завизжал, бросился навстречу. Сшиблись так, что дрогнула земля. Он рубил, удары сыпались на него, как сосновые шишки в бурю, ноги оскальзывались по внутренностям, теплые струи крови хлестали в лицо, одежда стала липкой. От него шел красный пар, а мир заполнился храпящими телами, которые надо повергать наземь, вбивать в землю, расплющивать…

Потом топор начал все чаще разрезать воздух, не встречая сопротивления. Он тряхнул головой, красная пелена превратилась в розовую. Одной рукой вытер кровь с лица.

Все пространство на сотни шагов во все стороны заполнено конскими телами. Кое-где копыта все еще лягают воздух. Кровь покрыла землю, скапливалась в ямках, и, когда Придон оступался, красная жижа поднималась выше щиколотки.

В руке его не топор, а дубина кентавра. Огромная, из комля молодого ясеня, с обугленными для крепости шипами корней. Далеко-далеко удалялись два расходящихся облачка пыли: уцелевшие кентавры спасают шкуры.