Щаге Райк фыркнул:

– И от удара его же рубилом из железа? По темени?

Седой дэв брезгливо отшатнулся.

– Глаголишь, как эти грязные варвары!.. Запечатлеваю тебе: он укрыт от любой магии, любых охотей, любых возникалищ. Ему беназдно горы золота или целые окерты. Его безназдно умызивать любыми женщинами…

Щаге Райк снова фыркнул:

– Любыми? Хочешь речь, что даже Орлидия, ся у тех полузверей зныкалила богиней любви… не сумеет се зачаровать?

– Он уже зачерен, – терпеливо сказал старый дэв. – Сам себя зачерил, своей волей. Эти черы укрывают от всех других черов. Его убить – да, победить – нет.

Они говорили между собой, на него внимания обращали не больше, чем на раздавленную муху, голоса звучали ровно, монотонно, Придон вслушивался в эти странные слова, и постепенно понятными становилось все больше и больше слов, наконец он уже понимал все, словно дэвы с самого начала говорили на его языке.

– Та, – спросил Щаге Райк, – ради которой он… далеко?

– Очень, – ответил старый дэв. – Даже не эгеню, где, за какими горами, морями или пустелями. Но разлука для любви, что уже и не любовь, а Великность, что ветер для огня. Слабый гасит, сильный – раздувает. Да и вообще, любовь, что боится длинностей или щитностей, – не Великность. Во всяком случае, я легко проткну щитность такой Великности хоть пальцем.

Щаге Райк кивнул. Лицо было угрюмым.

– Я вем. Напротив, длинность только усиливает власть тех, кого мы любим. И усиливает щитность.

Старый дэв долго задумчиво смотрел в неподвижное лицо варвара.

– Не понимаю… Вот он, полузверь, но… как он может? Ведь, Щаге Райк, наша вщентность в том, что в нас, Настоящих, мертится сама Великность, даже простая любовь. Онейшая боль нашего кровства не в том, что гибнем, не в силах приникнуться к жизни в мире с этой страшной сводящей с ума Луной… из каких бездн тьмы только взялась на гибель нашего народа!.. а в том, что стушеваем любить. А люди без сего быстро беднеют, обертаемы в полулюдей, упрощаются, а затем и вовсе… Не вем, но мне жутно и гадно думать, что у сех полузверей может выникнуть то, что гинет в нас.

Щаге Райк долго всматривался в лицо варвара.

– Все-таки он зверь, – обронил он со вздохом. – Хищный, плотоядный. Не могу поверить!..

Старый дэв сказал тихо:

– Если к нему пришла Великность… что мне кажется тоже дивнонесбытным, то она изменит его до неузнаваемости. Помнишь, великого Энкиду из зверя превратила в человека?

– Зато Ахримана из человека – в зверя.

Старый дэв отмахнулся.

– То была не любовь, а совсем другое! Ты знаешь, что было с Ахриманом на самом деле. Это стало для многих уроком… Ладно, что делать с варваром?

– А что предлагаешь ты?

Старый дэв ответил хмуро:

– Что и со всеми, кто сюда добирался.

Щаге Райк удивился.

– А такое было?

– Дважды, – заверил старый дэв. – Только это случалось еще в эпоху Серого Неба.

Он застыл, глаза невидяще уставились в даль, взгляд ушел сквозь стены. Щаге Райк понял, что старый дэв видит это страшное небо, в которое от чудовищного удара о землю было выброшено столько песка, пыли и пепла, что многие поколения рождались, не видя солнца и не догадываясь о нем, как и о том, откуда на землю идет тепло. Впрочем, оно и сейчас идет не столько от солнца, сколько от подземного жара…

Щаге Райк сделал усилие, прошел мыслью по цепочке разговора, вспомнил, о чем говорили, сказал:

– Тогда еще не было варваров.

– Да… – прошептал старый дэв. – Но появились первые обезглуздевшие… что научились естить в этом страшном свете с Луной над головами… что иснит прежде прекрасные звездные ночи в это… в это!..

Он уронил голову. Придон снова услышал его скорбный голос, не понял смысла, только уловил, что появившаяся Луна не только уничтожила все дивство за несколько дней, но и зашвырнула в дикость горсточку уцелевших. Дивы так и не сумели приспособиться к этому мертвенно-колдовскому свету, страшным приливам и отливам в сознании, когда близость Луны не только дважды в сутки бросает волны океана на берег, затопляя близкие к воде рыбацкие деревни и переворачивая лодки, но и творит те же страшные приливы и отливы в телах людских и звериных. Но звери и есть звери, а вот тонкость внутри людей ломается под внезапными ударами крови.

Хуже другое, сказало в голове Придона, но он понимал, что это говорит сам себе старый дэв. Мы, уцелевшие, как-то сопротивляемся, впадаем в спячку на период приливов-отливов, пытаемся выстроить щитность… хотя враг коварен, нападение свершается внутри наших же тел, но мы еще могли бы на что-то надеяться… если бы не обезумевшие. Не все погибли, увы. Участь некоторых еще ужаснее. Они выжили, как звери. Все позабыв, опустившись до простого собирательства съедобных корней и птичьих гнезд во вновь наросших лесах. Но что ужаснее, у них появляется многочисленное потомство: невежественное, свирепое и настолько живучее, что первых захваченных дикарей Люди исследовали как чудо. Эти лунные толчки крови ускорили метаболизм… И что же?.. О чем это я думал? Ах да, Щаге Райк спрашивал, что делать с дикарем… Стареет Щаге Райк, а ведь он самый молодой… С дикарем то же самое, что с попавшими оленями… Ах, олени были в той жизни, теперь здесь голые скалы… А все, что мы творим, заново населяя мир, это не выше насекомых… Совсем недавно сил еще хватало создавать прекрасных нетопырей, жароптиц, летающих лягушек… А в самом начале, до удара Ахримана о землю, он умел творить чудесных коней, наделенных даром речи и способностью скакать по воде…

Что еще… Ах да, еще Дирт Става выглядит растерянным. Он всегда был ровен, как выжженное поле, и кристально тверд, но сейчас избегает называть состояние пленника иначе, чем безумие, помешательство, умопомрачение. С одной стороны, он, конечно же, прав: душа и мозг пленника в защитной скорлупе помешательства, никакие заклинания не могут воздействовать на уже смятенную душу, там буря, словам и чарам не пробиться, но, с другой стороны… этот безумец словно бы черпает силы еще и из неведомого источника.

Он проговорил вслух:

– Если бы этот герой явился, как приходили другие!

Из-за стены послышался голос Дирта Ставы:

– За золотом и сокровищами?

Он хмыкнул, а седой дэв поник головой. Если бы герой за сокровищами, он сейчас трепыхался бы распятый, как лягушка! Его бы вывернули наизнанку, он рассказал бы все, предал и продал бы всех, включая жену, детей и родное племя…

– Пока дикарь, – произнес он, – охвачен этим безумием, против него магия бессильна. Но его легко убить мечом. Или топором.

Слышно было, как хлопнула дверь. Придон не мог шевельнуть головой, краем глаза видел, как в комнате появился третий дэв. Его шатало, он кое-как проковылял к широкому креслу, рухнул, из узкой птичьей груди вырвался стон:

– Опять!.. Этот жуткий прилив…

Щаге Райк сказал, не оборачиваясь:

– Девятый будет еще гещено.

– Девятый! – простонал дэв. – Меня даже седьмой… плющит.

Щаге Райк сказал хмуро:

– Седьмой и меня… Что, уже?.. А дикарю все лемпно.

Старый дэв зашел с другой стороны, выпуклые глаза без всякого выражения смотрели на распростертого Придона.

– Мы зрели по его металлу на голове, – проговорил он, – смотрели на эти дурацкие железки на руках… для чего?.. но ни ты, ни я не закести это колечко. Незаметное такое на покрытом грязью састе…

Щаге Райк с содроганием перевел взгляд на крупные кисти дикаря. Надежно прикованные, страшили и вызывали омерзение: покрытые, как у дикого зверя, шерстью, грязные, с сильными пальцами, где изящные склериты снова превратились в грубые ногти… настолько толстые и крепкие, что уже почти когти…

На пальце кольцо из серого металла. Щаге Райк вытянул указательный палец. Еще до того, как прикоснулся, ощутил светлое тепло. Изумился, металл при его прикосновении ответил слабым звоном.

– Защитное колечко, – прошептал он в великом изумлении. – Неужели могло помочь дикарю?.. Откуда оно?.. Хотя, понятно… Где-то разрушили еще одну Башню, убили всех, разграбили, даже не подозревая о ценности того, что рушат и что жгут… Все блестящее забрали их вожди, а это… затоптанное в грязи, подобрал какой-нибудь самый неудачливый дикарь…