Он все-таки сходил к обрыву, с которого сверзился, выбрал пару подходящих камней. Мох уже носил за поясом, сушил. Еще труднее оказалось с сухими ветками. В этом влажном липком мире любой отмерший сучок все равно пропитывается влагой, тут даже воздух наполовину из воды, как еще эти люди не стали рыбами или жабами…

Когда он развел огонь, все попрятались по дуплам. Он наслаждался сухим жаром, выпаривал из себя влагу, приготовил на огне убитую толстую птицу, чем-то похожую на голубя, размером с гуся.

Цветок осмелела первой, он научил ее есть жареное мясо. Она пришла в восторг, носилась между костром и дуплами, Придон слышал ее счастливое верещание. Наконец оттуда начали вылезать испуганные мужчины.

Так прошел еще один день, а на следующий уже пробовали траву не вытаптывать, а выжигать. Посреди поляны горел большой костер, в него постоянно подбрасывали ветки, Придон всякий раз повторял, что мокрые ветки не горят, надо искать сухие.

Сегодня он проснулся с ощущением, что слабость почти покинула, выветрилась. Он здоров или почти здоров. Выглянул из дупла: вверху мир в несколько слоев перекрыт толстыми, как оладьи, и такими же жирными зелеными листьями. Не только переплелись, как переплетаются вьюнки, но и срослись, словно здешний мир обступило со всех сторон одно-единственное дерево с мириадами стволов.

Вытоптанная вчера, выбитая и выжженная поляна заросла за ночь жирными сочными стеблями толщиной с руку. Высушенные вечером огнем костра стволы снова влажно блестят, из щелей выпучивает белесые шляпки грибов размером со щиты.

Костер полыхает победно, жарко, но трое мужиков все еще тупо и покорно утаптывают траву по старинке. Еще четверо старательно рубят каменными ножами сочные побеги, оранжевые, почти прозрачные, видно, как внутри бегут соки. Женщины самые сочные комки уносят, руки перепачканы, толстые губы блестят, даже вся шерсть на шкурах мокро блестит, словно по ним всю ночь ползали эти гигантские слизни.

Придон вылез, постоял, держась за край. Голова закружилась, но на ногах удержался. На него оглядывались, как ему почудилось, со сдержанным любопытством, потом понял, что это даже не любопытство, а просто молчаливое приглашение включиться в работу, как только почувствует себя достаточно окрепшим.

Эти люди, подумал с брезгливым изумлением, мало чем отличаются от тех деревьев, против натиска которых воюют. Они не слыхали про титаническую битву Артании, Куявии и их Славии за господство над миром, не слыхали даже про города, другие племена и народы. До них доходят смутные слухи, что еще есть деревни, но никогда других людей не видели, потому в их существование просто не верят… Они вообще не представляют, что человек может воевать против другого человека!

Он отпихнулся от дерева, под ногами непривычно прогибался толстый слой жирного мха. Иногда под ногами чавкало, выбрызгивалась тонкая струйка рыжей воды. Пахло смрадом, гнилью, разлагающимися болотными растениями, дохлой рыбой и жабами.

Силы возвращались с каждым шагом. Комочки глины с перевязи сперва отламывались мелкими сухими камешками, остальное размокло, перепачкало грудь, зато ремень теперь гнется, словно стал частью собственной кожи. Только рукоять осталась скрытой под налипшими серыми комьями.

Домики отступили и скрылись за покрытыми мхами деревьями. Он даже видел некоторое время впереди тропинку, деревья с обеих сторон почернели обугленной корой, но саму тропку уже затянуло влажной сочной травой. Это хорошо, сказал он себе подбадривающе. Вон дальше за деревьями раскинулась ржавчина топкого болота. Обнаглело, даже не прячется под ковром мха. Посреди болота осклизлые корни вывороченного дерева, ствол под водой, а вершинку можно угадать по блестящим от слизи, черным, голым, как черви, ветвям, что жутко торчат из гнилой тухлой воды.

Деревья, что ближе к болоту, усажены уродливыми грибами. Когда Придон проходил слишком близко, начинали распухать и наливаться желто-красным, похожие на гнойные нарывы. Внизу из-под корней выступают серые, как кожаные шлемы из козьей кожи, шляпки болотных грибов. Он всякий раз делал крюк, от грибов воняет гадостно, к тому же шипят, поворачиваются в его сторону, следят, готовые выстрелить мельчайшими семенами. Он уже видел людей в деревне, что покрываются зелеными пятнами. Если не облить едким соком из раздавленных болотных червей, то семена пустят корни. Такое уже случалось с ротозеями, которые попались так далеко от деревни…

Странность болот в том, что если в Артании болото – всего лишь умирающее озеро, что зарастает тиной и ряской, его обычно видно с одного берега и вплоть до противоположного, то здесь вокруг болот деревья теснились так, что палец не просунуть, все больные, с исковерканными покрученными стволами, ветки не тянутся вверх, а бессильно свисают прямо в гнилую воду, по ним постоянно выползает что-то слизкое, мокрое, Придон не успевал рассмотреть, ветвей слишком много, листья почерневшие, умирающие, на глазах скручиваются и тяжело срываются с таких же черных влажных веток.

Часто за плотной завесой умирающей зелени кто-то неведомый душераздирающе кричал. Придон сперва вздрагивал и отпрыгивал под защиту деревьев, но крики звучали равномерно, ни плеска, ни шлепков по болоту, значит, этот крикун с места не сдвигается, и он для себя решил, что это просто что-то вроде гигантских лягушек.

Дорожка шла вдоль болота. Деревья стали мельче, совсем жалкие, гниющие на корню, вместо сока получающие только гнилую воду. Голые безлистные ветки с черной, облепленной слизью корой уже не закрывают желто-багровую поверхность, что иногда поднимается бугром; с жутким звуком лопался пузырь, и Придон задыхался от придонного смрада.

Сердце колотилось все чаще, он наконец сообразил, что боль не из-за быстрого бега, это острая тоска, это то, что ломает даже неломаемых героев. Из груди вырвался рык, в глазах стало красно. Он ощутил, как с силой ударил кулаком в ствол дерева. Мох смягчил удар, тут хоть головой бейся, везде мох, а там Итания, там истекает время… сколько он пролежал без сознания, сколько метался в горячке? Местные не ведут счет времени, у них день похож на другой…

Наконец деревья исчезли, вдоль берега торчат только жалкие огрызки кустов, зато под ногами стало чавкать, при каждом шаге выбрызгивалась гнилая затхлая вода. Запах смрада стал сильнее.

Слой опавших листьев сменился ровным покровом коричневого мха. Он покрывал землю, вылезшие корни, стволы деревьев, даже редкие валуны, уже наполовину погрузившиеся в землю, сплошь закрыты мхом.

Он еще не успел понять, что тревожит, как ноги потеряли опору. Вроде бы плотный мох расступился, словно не мох, а ряска на старом озере. Он едва успел раскинуть руки, пальцы правой цапнули за корень дерева, что и задержало падение в черную глубь: гнилая вода уже у подбородка.

Он с трудом повернулся, еще слаб, одной рукой свое тяжелое тело не вытащит, ухватился двумя… и в этот миг кто-то сильный ухватил за ноги. Придон закричал от страха и омерзения, начал бить ногами. Мох на корне исчез, Придон чувствовал, как пальцы сползают по гладкому и мокрому корню, он все еще держится, но хватка слабеет, корень слишком скользкий, не удержаться, а неведомый зверь повис на ногах, дергает рывками, тяжелый, как гора…

Зловонная жижа плеснула в лицо. Он зажмурился, в последнем отчаянном усилии чуть подтянулся, вынырнул, весь облепленный нечистотами болота, вскрикнул, даже сейчас не видно солнца, только хмурые больные деревья…

Внезапно прямо перед ним шлепнула по воде толстая суковатая палка. На конце три загнутых сучка, и Придон, не успев даже подумать, что за глупость делает, выпустил корень и ухватился за эту палку. За рогульки хвататься удобно, он даже ухитрился бросить руку так, что кисть защемило в развилке, перестал погружаться, а потом этот шест начал медленно вытаскивать его из зловонного болота!

Он тряхнул головой, грязь с глаз сползла. За ближайшим деревом, упершись плечом, стояла женщина, которую он называл Цветком, и, нахмурившись, изо всех сил тянула к себе шест. Выбрала момент, перехватила поудобнее. Некрасивое лицо было перекошено, губу закусила так, что выступила кровь, побежала струйкой через скошенный подбородок.