Когда Конст поднял голову, со лба сползали крупные капли пота, глаза были страдальческие.

– Понял теперь?

– Нет, – признался честно Придон. – Ты умеешь заращивать свои раны. Ты волхв? Но ведь и волхвов убивают?

Конст покачал головой:

– Я не волхв. И меня не убивали. Меня просто… наказывали.

– Наказывали? – воскликнул пораженный Придон. – Это что-то вроде родительской порки?

После долгой паузы Конст ответил несчастливо:

– Не думай, что вырвал меня из рук любящих родителей. Хоть меня убивать не собирались, но мне запрещали делать то, что я хотел делать. А для мужчины это равносильно смерти. Они уничтожали плоды того, что я копил сотни лет.

Придон дико посмотрел на Конста. На вид обыкновенный человек, разве что больше похож на куява своей изнеженностью, чем на мужественного артанина, но все же… как это – сотни лет?

– Так… кто ты?

– Человек, – ответил Конст невесело, – но тот человек, которых вы, новые, называете дивами. Хотя дивы… это… словом, дивы были давно. Еще до нас. А мы те, кто пришел на их земли и… чему-то научились у них… Придон, тебе надо ехать. Меня приютило твое племя, здесь добрые и чистые люди. Когда вернешься, я расскажу тебе больше. Да что там больше, расскажу все!

Аснерд долго смотрел вслед Придону. Солнце играет на литых плечах юного героя, в черных как смоль волосах прыгают искры. Он держится в седле красиво, чуть откинувшись назад, гордый, как артанин, красивый, как артанин.

Рядом часто дышит Вяземайт, взгляд его тоже не отрывался от удаляющегося всадника.

– У меня от танцев всегда вскипала кровь, – признался Аснерд. – Когда я смотрю на танцующих мужчин, на их гордые лица, на прямые спины и сильные руки, у меня у самого выпрямляется спина, учащается сердце. Я сам вот прямо сейчас на коня и с обнаженным топором в одиночку на все вражеское войско, что посмело… Но почему, когда смотрю на танцующего Придона, у меня закипают слезы?

Вяземайт спросил глухим голосом:

– Он что, так плохо танцует?

– Нет…

– Так почему?

– Не знаю, – ответил Аснерд сердито. – У меня от его песен, от его танца тоже выпрямляется спина и учащается сердце, однако… понимаешь, я же артанин! Почему ладонь рвется не к рукояти топора? Напротив, мне хочется разорвать свою собственную грудь, выхватить пылающее сердце… не знаю, то ли бросить к чьим-то ногам, то ли… Нет, не знаю! Слезы застилают взор, я только реву как дурак, вскакиваю и ухожу, чтобы не видеть, не слышать, не попадаться на глаза молодым. Стыд какой: увидят меня, старого дурака, ревущим! А я ж не просто старый и битый, тертый, я ж еще и военачальник!

Вяземайт долго молчал в неловкости.

– Какая-то магия, – сказал он невесело, – но я не знаю ее истоков.

Аснерд отшатнулся, глаза сверкнули сердито.

– Не знаешь?

– Не знаю.

– Кто из нас волхв?

– Не знаю, – ответил Вяземайт сердито. Он отвел взгляд. – Не знаю!

Аснерд помолчал, рассерженно махнул рукой.

– Ладно, ты хоть признался. Вообще-то никто не знает. Ни один человек!.. Хотя всем кажется, что знают. А кто говорит, что знает, тот брешет. Или дурак, что вернее.

Степь гудела и трещала, как молодой ледок под крепкими копытами, а встречный ветер снова трепал волосы. Куявия приближается с каждым конским скоком, он на ходу достал мешок, вытащил драгоценные ножны.

К пограничной речке несся уже с двумя перевязями, что перекрещивали его широкую грудь. В кожаном чехле удобно покоился боевой топор, а на другом ремне закреплены ножны бога Хорса.

Хотя выехал он все еще слабым, но бешеная скачка на горячем коне и сухой встречный ветер вдували силы, наполняли тело мощью. Чтобы провериться, выхватил топор, швырнул в синее небо. Конь мчится в полный скок, ветер рвет волосы, Придон уловил момент, когда вращающийся топор, распугав в небе птиц, понесся вниз, протянул руку и ловко подхватил на лету. Мышцы знакомо напряглись, в плече чуть-чуть кольнуло, но даже в этой боли сладость: тело сообщило, что уже может драться, бить, ломать, крушить… уже живет!

На пограничной реке вода поднялась чуть не вровень с берегами, в горах снова дожди. На той стороне сторожевая вышка, у артан внизу обязательно стояли бы оседланные кони, но эти куявы… эх, если бы не их башни магов, всю бы Куявию уже в кулак!

Конь протестующе заржал, но Придон сжал бока коленями, процедил тихо, словно с того берега могли услышать или понять его слова по губам:

– Не позорь меня!

Брызги разлетелись в обе стороны, похожие на крылья огромного серебристого лебедя. Так и понеслись через реку, но к середине конь устал, пришлось соскользнуть в холодную мутную воду. Их сильно сносило по течению, плыть пришлось наискосок.

Когда наконец выбрались на берег, Придон чувствовал, как подкашиваются ноги, а частое дыхание распирает грудь. Да и конь едва стоит на растопыренных четырех, даже не отряхивается, только вздрагивает. Наконец взмахнул хвостом, вцепившийся рак сорвался и с костяным стуком врезался в стену сторожки.

Стражи, четверо молодых парней под началом старого хмурого воина, смотрели с раскрытыми ртами. Ветеран покачал головой:

– У нас говорят: горд, как артанин!.. А если бы вода унесла?.. В это время года целые стада уносит.

– Но только не артанских коров, – ответил Придон гордо. Грудь еще вздымалась, но говорить он уже мог, не задыхаясь. – У нас и коровы… лучше.

Ветеран покачал головой, смолчал. Придон отжал конскую гриву, а то при скачке вся вода будет на нем, сам отряхнулся, как огромный пес: всем телом, брызги полетели во все стороны.

Когда он вскакивал в седло, один из молодых сказал удивленно:

– А что за артанин, у которого и топор, и ножны для меча?

Ветеран обошел Придона, глаза расширились. Отшатнулся, потрясенный хрипло проговорил дрожащим голосом:

– Древние руны… Их нельзя смертным!.. Что за ножны у тебя, артанин?

Придон надменно усмехнулся, выпрямился в седле, показывая во всей мощи глыбы плеч и ширину выпуклой груди.

– Может быть, тебе еще объяснить, кто я и зачем меня ждет ваш тцар?

Он развернул коня, услышал за спиной, как кто-то ахнул, но Луговик уже пошел вскачь, каждый скок длиннее, пока дорога под копытами не слилась в одну серую мерцающую ленту, а деревья по обе стороны широкой дороги не замелькали, как быстро летящие навстречу птицы.

Итания, Итания, Итания! Все десять дней, что Луговик мчался без устали, останавливаясь только на ночь, это имя звучало в ушах, вспыхивало сиянием в небе, выстраивалось узорами звезд ночью, слышалось в свисте встречного ветра.

На одиннадцатый – стык сине-голубого неба с зеленой землей заблистал белыми искрами. Луговик, будто у него выросли крылья, стелился над землей, как быстро скользящая птица, и вскоре Придон уже различил белые стены Куябы.

К распахнутым воротам тянулись тяжело груженные телеги. Придон обогнал, въехал, игнорируя окрик стража, а тот, поколебавшись, посмотрел на широкую спину с двумя перевязями и решил не гнаться за одиноким артанином.

В прошлый раз Черево повел их к дворцу со стороны сада, теперь же Придон ехал узкими улочками к большой площади, куда дворец выходит главными вратами.

Конь нес легко, быстро, гордясь героем-хозяином. Далекий дворец разрастался в размерах, Придон различал сперва высокие башенки, затем невыносимо заблестела золотая крыша, обозначились ровные зубцы стен.

Из дворца поспешно выходили богато и празднично одетые люди. Их и так всегда перед дворцом немало, а сейчас дворец выплескивал целые толпы. Придон пустил коня шагом. Тот потряхивал гривой, огненные глаза диковато косились по сторонам, грозный храп отгонял чересчур смелых, что норовили подойти ближе и коснуться чудесного животного.

Камни дворца казались еще белее, чище, праздничнее. Дворец блистал, как вырезанный из покрытого прозрачной смолой льда.