– Могли и люди, – возразил Олекса. – Только не с людьми, а с богами. Раньше, старые люди говорят, герои постоянно дрались с богами.

– Вряд ли, – усомнился Тур. – Боги с богами – поверю. Наши боги дрались с вторгнувшимися чужими?

Придон зябко передернул плечами, хотя воздух накален, как в печи.

– А вдруг, – спросил он тревожно, – наши не побили чужих, а только загнали их сюда? И не выпускают?..

– А мы приперлись сюда сами, – сказал Тур с непонятным злорадством.

– Вот нам и настучат по голове, – сказал Олекса. – Отдыхайте, отдыхайте!.. Может быть, это последний отдых здесь.

– Или вообще последний отдых, – поддержал Тур оптимистично. – Так чего сидим?

Придон поднялся.

– Ты прав. Мы должны дойти.

Черные глыбы с оплавленными краями плыли навстречу, раскачиваясь, чтобы труднее их обогнуть, перебегали дорогу, старались попасть под ноги. Иногда их было столько, что можно было принять за стадо черных баранов с блестящими спинами. Но попадались и обломки скал с острыми сколами, свежими изломами. Уже дважды переводили дух у самых высоких, укрываясь от ветра. Придон обеспокоенно щупал свежие сколы, острые, как зазубренное лезвие ножа. Несмотря на жар, по телу прокатывалась волна холодного страха. Скалы не могли возникнуть здесь. Кто-то далеко отсюда в ярости выломал целую гору, зашвырнул сюда, в черную пустыню. Может быть, метил в другого, такого же огромного и могучего, а каменная гора, ударившись о каменную землю, раздробились и разлетелась мелкими осколками.

Он стиснул зубы до ломоты в висках, только бы не представлять себе такого великана, отпихнулся от «осколочка» и заставил себя встать и двигаться дальше, к кроваво-красному горизонту, где взрывались целые горы, а земля тряслась, как будто билась в припадке.

Ветер свистел, заглушал тяжелые шаги друзей и собственное хриплое дыхание.

Валун впереди показался чересчур округлым, Придон всмотрелся в узнаваемые очертания, вздрогнул. Исполинский череп наполовину занесло черным песком. Ветер треплет истлевшие лохмотья. Ржавые доспехи рассыпались, обнажив широкую грудную клетку. Высохшие костяшки пальцев все еще сжимают обломок топорища. Череп надколот в трех местах, ребра с одной стороны перебиты. Голень перерублена начисто, лучевая кость левого предплечья ссечена сильным ударом.

И все же чувствовалось, что воин еще долго рубил, повергал, топтал, а когда его самого сбили на землю и рубили, еще хватал и давил, вот сколько костей и черепов разбросано! То ли у них нет обычая хоронить своих умерших, то ли уцелевших осталось столько, что не справились…

Исполинские плиты черного камня, вставшие дыбом, оставались в красных пятнах, словно на них запеклась кровь. Похоже, здесь принял участие в битве и маг: героя явно швырнуло спиной или боком на эти камни, потому и выбиты все ребра, а потом на него обрушились с топорами и копьями.

Те части доспехов, что уцелели, измяты, и их толщину устрашенный Придон определил в два пальца. А если прикинуть рост и длину рук, то рукоять топора должна быть с бревно.

– А вон настоящие развалины, – крикнул Олекса.

Груда тяжелых черных глыб, чудовищно оплавленных, с потекшими краями, показалась Придону просто разрушенной скалой. Но Олекса уже свернул, свет падал в спину, перед ним побежали две длинные черные тени. Нет, одна черная, вторая – полупрозрачная.

Устрашенный Придон пошел следом едва ли не на цыпочках. Под ногами хрустело, словно в трещинах застряли черепки.

– Не туда, – прокричал, перекрывая ветер, Олекса. – Вон дверь!

Массивная дверь из неведомого металла, похожего на бронзу, но не бронза. Какой была поверхность, что там изображено – не угадать: мириады язвочек испещрили металл. Была бы дверь потоньше, ее уже съел бы этот свирепый ветер, постоянно швыряющий мелкие горячие камешки, крупный песок.

Придон осторожно опустил пальцы на широкий выступ: когда-то у двери была рукоять, что сперва оплавилась, как восковая свеча, а потом ее исклевали мелкие камешки.

Под ногами угадывалась мраморная плита, сейчас тоже вся выщербленная, исцарапанная неведомыми когтями. Там же тускло блестит серая лужа, похожая на бронзовую наледь, сама мраморная плита треснула, почернела.

Грубый Тур ударил в дверь ногой. Та вздрогнула от неслыханного оскорбления, рухнула со страшным грохотом. Открылась на диво уцелевшая комнатка, даже не комнатка, а каморка. Пахло застарелой гарью. Под противоположной стеной уцелел стол, но от кресла мелкие щепки, в стене над столом зияют оплавленные дыры.

От их движений по всей комнате взлетали и кружились в воздухе тончайшие лохмотья серого пепла. Слева в углу большое глубокое кресло, покрытое вдобавок толстым роскошным ковром с затейливым рисунком. Придон подошел ближе, кресло изломалось, схлопнулось вовнутрь и превратилось в пепел раньше, чем ударилось о пол.

Олекса расчихался, серые хлопья закружились, как при сильном ветре. Рассыпалось и то, что выглядело как ложе, а затейливые одеяла стали цветной пылью. Странно, рассеянный свет не исчез, как не сгинул и старинный шкаф, перед которым на камне сидел человек.

Придон обошел с величайшей осторожностью, но человек не рассыпался. Мертв, мертв давно, кожа высохла и обтягивает кости черепа, глазницы смотрят провалами, однако сухие жилистые руки крепко зажали в ладонях лиловый камень размером с крупное яблоко. Пальцы почти без кожи, та прилипла к костям и почти слилась с ними. Человек сидит ровно, смерть не застала врасплох. Пустые глазницы смотрят на шкаф, где на полках вместо книг кувшины, чаши, кубки, чары, чарки и чарочки.

– Вот как гибнут чародеи, – прошептал за спиной Придона Олекса.

– К нему не рискнули войти, – предположил Тур. – Иначе бы здесь все разнесли! Да и над ним поглумились бы всласть.

– Камень, – спросил Придон, – что это за камень?..

– Камень украли бы в первую очередь! – сказал Олекса. – Но и посуду бы побили.

– Это да, – согласился Тур. – Посуду я бы тоже побил в первую очередь.

Олекса посмотрел на шкаф, плечи его зябко передернулись, согласился:

– Я бы тоже.

Придон сказал с горечью:

– Умерьте вашу ненависть к колдунам. Это был достойнейший человек. Возможно, он был артанином.

Пальцы колдуна цепко держали камень, но Придон кое-как высвободил, потер о штанину, добиваясь блеска, но любоваться некогда, сунул в заплечный мешок.

Тур оставался в тени, лица не видать, но Придону бросились в глаза крепко сжатые кулаки. Он чувствовал, что зубы Тура стиснуты, а в глазах ненависть к местным дивам и, конечно, к куявам, которые вообще гады и виноваты во всем.

Они вышли, хотя лучшее место для отдыха придумать было трудно. За это время черные смерчи стали крупнее, двигаются во всех направлениях, обходить их становилось все труднее. Красное небо с бешеными тучами вдруг вспыхнуло страшным холодным голубым светом, словно в мир вдвинулся исполинский айсберг. На землю пала призрачная леденящая душу тень, задрожала и пропала.

Небо снова стало красным, а темно-багровые сгустки туч неслись так же стремительно, как табуны огненных коней, грохотали, в их глубинах уже не искры вспыхивали, а постоянно блистал короткий огонь.

– Не нравится мне это, – сказал Олекса озабоченно.

– А мне нравится, – возразил Тур мощным голосом и привычно захохотал, широко разевая рот. – Навстречу звону топоров о чужие щиты и головы!

Перед ними внезапно возникла черная стена. Придон успел понять, что стена не возникла, а с огромной скоростью приблизилась, налетает, успел выкрикнуть:

– Буря!

Его подняло в воздух, завертело и швырнуло, как щепку. Он упал на твердое, прокатился, растопыренные руки тщетно пытались ухватиться за что-нибудь, пока пальцы не попали в щель. Он заорал от боли, поперхнулся. Рот до самых легких тут же забило пеплом и черным песком. Перед глазами вспыхнули искры, это шарахнуло головой, руку вывернуло, все же дотянулся и ухватился сразу двумя руками, висел, как над пропастью, а ветер выл, ревел, грохотал, визжал и снова грохотал. Потом Придон понял, что грохочет не ветер: совсем близко в землю ударило слепяще-белое небесное копье, зашипело, запахло рыбой, а черная плита мгновенно стала красной, щелкнула, лопаясь сразу в трех местах.