Ему почудилась некая странная мелодия, а красный свет из зеркала стал ярче. В глубине на миг блеснуло, послышался хлопок, словно лопнул огромный пузырь. Свет не померк, даже стал еще ярче, но Придону показалось, что все же померк. Там, в раме, не выходя из зеркала, стояла ослепительно красивая женщина. У нее было умное гордое лицо, насмешливые глаза, слегка выдвинутая челюсть, несколько утяжеленная, что придавало ей вид упрямый и надменный.

Но Придон ощутил, что не может оторвать взгляда от ее наряда. Впервые он смотрел на одежду больше, чем на человека, дыхание остановилось, с трудом поднял взгляд на ее лицо. Она поймала его взгляд, насмешливо изогнула губы.

С плеч ее ниспадал лиловый плащ, перехваченный у горла золотой цепочкой. Но спереди едва-едва прикрывала снизу грудь белоснежная плотная ткань на серебряных шнурах, половинки не сходились почти на его ладонь, так что ее прекрасная высокая грудь видна больше чем наполовину.

Острые края толстой ткани едва достигали пупка, нежного и такого аппетитного, что ему захотелось коснуться его губами, а дальше… Он обомлел, по всему телу бегали мурашки, но отчаянным усилием воли держал взгляд на ее лице, рассматривал полные губы, гнал от себя видение, что дальше из одежды на ней… нет ничего!

Правда, от середины бедра и до кончиков пальцев обеих длинных и безукоризненных ног у нее не то сапоги, не то особые чулки из мелких чешуек металлической рыбы, но это он заметил вскользь, а сейчас трясся, исходил потом от усилий смотреть ей в лицо и только в лицо.

Она с самым непринужденным видом улыбнулась мило, плащ почти стелился по полу, касаясь ее обнаженных ягодиц.

– Дорогой Узигой, – промурлыкала она светлым пушистым голоском, – как давно тебя не видела…

– Всего-то пару сот лет, – ответил тот хриплым голосом. – Ты чего голая?

Она в недоумении вскинула тонкие брови.

– А что, так уже не ходят?

Узигой вскрикнул в странной муке:

– Да оглянись вокруг! Мир изменился. Теперь закрывают то, что раньше было открыто, а открывают то, что было закрыто.

Придон видел, как в безукоризненном лице чародейки что-то дрогнуло, в глазах появилось сомнение.

– Не врешь? – поинтересовалась она недоверчиво. – Какая же бесстыдница посмеет показать на людях голую ступню? Или плечи?

Узигой почти крикнул:

– Как вы меняетесь медленно… женщины!

Придону послышалась в голосе чародея скрытая боль. Волшебница огляделась по сторонам, всмотрелась через плечо Узигоя, там широкое окно во двор Антланца, видно народ, женщин… На ее лице Придон видел быструю смену удивления, восторга, отвращения, снова удивления.

– Как быстро, – проговорила она дрогнувшим голосом. – Как быстро, оказывается, мужчины привыкают! Потому нам, скромным женщинам, приходится менять открытые для взглядов места снова и снова… Что делать, мы так стараемся вам понравиться, как-то вас заинтересовать… Ладно, я не поверю, что ты по мне просто соскучился. Говори, зануда.

Узигой сказал тем же охрипшим голосом, хотя на пиру он говорил чисто и ясно:

– И будешь не права. Я в самом деле… Даже сильно, если хочешь правду. Но вот так просто к тебе обратиться… не знаю, смелости не хватало.

Она ахнула, широко раскрыв глаза и даже приоткрыв хорошенький ротик:

– У тебя?.. Смелости?

Он кивнул, развел руками.

– Даже вот сейчас признался, как в холодную воду прыгнул. Да, у меня хватало смелости сражаться с толпой демонов Огненного Крыла, хватало отваги спуститься в Адские Топи, хватало мужества даже встретиться лицом к лицу с Желтым Дивом…

– Ты победил, – напомнила она тихо, – хотя твоей жизни вытекали последние капли, когда я наткнулась на тебя… Теперь помню, как ты сам желтел и смущался, когда я переодевалась при тебе. Странно, мне до сих пор не приходило в голову, что ты меня заметил уже тогда. Я тогда была совсем маленькой дурочкой…

– Ты всегда была самой красивой женщиной на свете, – возразил Узигой. – Но твое совершенство отнимало у меня язык и превращало в деревенского дурачка.

– Ты избегал меня! – сказала она обвиняюще.

– Потому что страшился. Я глупел на глазах, мудрые мысли выдувало через уши, я становился жалок и смешон. А когда только думал, что вот бы подойти к тебе… или вызвать тебя… я вообще деревенел!

Она перебила с внезапной тревогой в голосе:

– Но сейчас ты вызвал меня легко и уверенно. Не значит ли это…

Голос ее оборвался. Он покачал головой.

– Нет, – сказал горько и в то же время со странной гордостью, – нет, не значит.

– А что придало силы?

– Друзья, – ответил он. Поправился: – Даже не друзья, но люди, которым хочу помочь. Ради них и вызвал тебя, для других мне вовсе не страшно… почти! Я же собирался говорить о них… а говорю о себе.

Она сказала ласково:

– Мне нравится, как ты говоришь о себе… и обо мне. А эти люди, что тебе? Теперь мы наконец говорим… оба уже сумели заговорить прямо. Избавься от них. Просто убей. Или сожги.

Придон вздрогнул, пальцы пощупали пустые ножны. Узигой покачал головой.

– Я слишком долго жил среди людей, Миранделла. Их беды – мои беды. Их радости – мои радости.

– Ладно, – перебила она нетерпеливо, – что хотят?

Теперь она не замечала Придона, глаза ее не отрывались от Узигоя. Узигой смотрел на нее жадно, спина его наконец распрямилась, плечи раздвинулись. Миранделла взялась за раму зеркала, там легонько хлопнуло, будто прибили ладонью на стене муху, и она ступила в комнату.

– Миранделла? – повторила она задумчиво. – Да, я назвалась тебе именно так… Ты был без сознания!

– Я не прикидывался, – ответил Узигой. – Но все, что касается тебя, огненными стрелами записано в моем сердце. А твое имя начертано на камнях, скалах, горах, небосводе, вылеплено в облаках, звучит в ручьях!

Придон отступил, но волшебница обратила на него взор, странная одежда незаметно превратилась в точно такую же, как и на Узигое, вплоть до узора на рубашке. В мужской одежде она выглядела ничуть не хуже, моложе и загадочнее.

– Так лучше? – спросила она. Прочла ответ на его лице, кивнула. – Хорошо. Итак, расскажи, с чем ты прибыл, юноша. Я тебе кое-чем обязана.

Придон пробормотал:

– Чем?.. Да ничем…

Она бросила короткий взгляд в сторону Узигоя. На ее лице отразилась нежность, что как острым ножом пронзило сердце Придона и наполнило душу едкой горечью. Опять кому-то бог дал, а ему только показал!

Антланец то и дело взмахом длани приглашал за стол знатных людей, у него тоже свои беричи и песиглавцы, даже пара беров с собственными войсками и знаменами, прибыли двое чародеев, Вяземайт было обрадовался, решил, что снизошли могучане из черных башен, но это оказались местные, простые, что хорошо знают только мир гор, его волшебных обитателей, общаются с подземными рудокопами, знают язык горных эльфов, но смутно представляют себе жизнь внизу, в долинах, а уж огромные такие водные пространства, как моря, не могут вообразить вовсе и считают выдумкой.

На стол долгое время подавали напитки, потом начали приносить холодное мясо с овощами, холодную рыбу. Через некоторое время Вяземайт обнаружил, что снова разрывает горячего, только что испеченного гуся, под пальцами хрустит коричневая корочка, сладкий обжигающий сок бежит по пальцам, из разломов вырываются струйки дурманящего пара, нежное мясо пахнет одуряюще…

Колдуны, как назло, приставали с расспросами, что да как, не терпится поговорить со знающим человеком из далеких, почти сказочных стран. Аснерд и Конст, к которым никто особенно не лез, жрали неспешно, разборчиво, запивали и снова жрали, а вот он слушает это… может быть, и очень важное для колдунов, но совсем неважное для него. Когда Вяземайт совсем осоловел от чересчур сытной еды, умеет Антланец поесть, умеет, ему казалось, что колдун появляется то справа, то слева, голос то громыхает, как раскаты грома, то падает до мышиного писка, тогда Вяземайт начинал щипать себя за икры, стараясь, чтобы колдун не заметил, и голос снова становился нормальным, только колдун не менялся в размерах, а сидел по ту сторону стола, сильно наклонившись вперед, борода елозила по миске с политой маслом кашей, что-то втолковывал.