В тот момент, когда на тронное возвышение взошел Георг Оллар и возвестил о роспуске регентского совета, даже у самых несговорчивых пропало желание протестовать. Время Алисы Дриксенской кончилось. Что характерно, она так и не произнесла ни единого слова. Алваро взглянул на нее и быстро отвел взгляд. Он неожиданно понял, что не испытывает никакого удовлетворения от свершившейся мести.

По-прежнему красивая белокурая эрэа с бледно-голубыми глазами смотрела на него потрясенно, словно сама до конца не верила, будто Алваро не призрак. Пожалуй, она могла бы противостоять заговорщикам, призвать своих сторонников к оружию, обвинить в удерживании Его Величества, но Алиса молчала.

Заключительный аккорд поставил Фердинанд: он засмеялся.

Алваро с неосознанным беспокойством смотрел в глаза новорожденного сына. Рокэ только появился на свет, но взгляд у него был чистым и на удивление взрослым. Он словно понимал что-то, недоступное им всем.

«Росио, моя утренняя росинка», — так назвала его Долорес, когда увидела впервые.

С очень бледного маленького личика на него смотрели ярко-синие глаза Сестры Смерти. Такие же были у Алонсо и у Рамиро Вешателя. Однако Алваро не испытывал радости по этому поводу. Кажется, он только что понял, какую именно цену заплатил за свое спасение.

Приближался Излом.

Восстания Эгмонта Окделла не было — был заговор Вальтера Придда. И история пошла немного (или совсем) по-другому. Частично по заявке с инсайда. Некоторые реплики взяты из канона.

Весна 399 года Круга Скал

Тоньше надо работать, господин кансилльер, тоньше. Как вы при таком подходе еще не в Багерлее, вот что интересно. Или со взрослыми вы осторожнее, а такую дурь льете в уши только влюбленным оруженосцам, одержимым жаждой мести? Самое противное, что, скажем, с Диком Окделлом могло бы и сработать. Но, к счастью, Дик воюет на севере, и про Великую Талигойю ему там слушать некогда. А как сокрушался господин Штанцлер, когда Дик уехал! «Бедный мальчик, теперь тебя в столице некому будет поддержать…» Как будто это не он за полгода до того советовал «не разговаривайте друг с другом в Лаик, не навлекайте подозрений». Тоньше надо работать, господин кансилльер, тоньше. Тогда, может, ваша будущая жертва во имя Талигойи вас бы слушала, а не предавалась воспоминаниям. Решение-то уже принято.

— Я его убью, — твердит двенадцатилетний Валентин-Отто, уже два месяца герцог Придд. — Вырасту и убью, и его, и Дорака.

— Убьешь, если тебе повезет, — соглашается Август-Корнелий, виконт Альт-Вельдер, муж Ирэны и назначенный короной опекун вдовы и юных сыновей герцога Вальтера. — А потом убьют тебя. Герцогиня Ангелика похоронит второго сына, и герцогом станет Клаус. Или нет, если ему будет уже хотя бы пятнадцать, его обвинят в соучастии, так что Питер. А одинокому мальчику так легко устроить несчастный случай. Короне останется только разбить герб и разделить земли между какими-нибудь Манриками.

— Но, — Валентин смотрит на зятя с ужасом, ведь ему казалось, что хуже, чем сейчас, быть уже не может.

Корнелий пожимает плечами.

— Вы — герцог Придд, Валентин-Отто, вам следует думать о последствиях ваших действий. Вы отвечаете не только за себя, но и за весь Дом.

Ненависть никуда не исчезает, но приходит четкое осознание, что он не имеет права давать ей волю. Вот когда дом Приддов вернет себе былое процветание, а Клаус сможет принять герцогскую цепь — вот тогда можно будет подумать о мести.

В Лаик его тоже отвозит Корнелий, и по дороге они тайно заезжают к Штанцлеру. По настоянию матушки.

— Ну и что тебе сказал старый больной человек? — спрашивает зять, когда они уже выехали из столицы и могут себе позволить опередить сопровождение.

— Ты его не любишь, — делает Валентин окончательный вывод.

Корнелий привычно пожимает плечами.

— Он кансилльер державы, и его слушают Люди Чести. Он единственный в Олларии, кто после Лаик сможет тебе помочь.

Не ответ, но правда. Матушка уверена, что они и так уже многим обязаны заступничеству кансилльера. Скорее всего, это правда тоже.

— Так что он тебе говорил? — Корнелий повторяет вопрос, значит, беспокоится. Он не верит в Великую Талигойю, не верил и в успех отцовского заговора, поэтому матушка его недолюбливает.

— Много красивых и правильных слов и действительно обещал помощь. Оруженосцев сейчас нет ни у генерала Рокслея, ни у графа Килеана, ни у графа Ариго.

Корнелий кивает и больше ни о чем не спрашивает. А Валентин думает, что Штанцлер рассказал еще много чего интересного, и он ему почти верит. Верит — потому что Штанцлер тоже ненавидит Дорака и Алву. Почти — потому что Придды до конца не верят никому, и потому что летом он наконец нашел тайник в отцовском кабинете в Васспарде. Штанцлер не просто знал о заговоре и молча его поддерживал, как дал понять сегодня, — нет, он был одним из организаторов и вдохновителей наравне с герцогом Вальтером. А теперь Вальтер Придд и Юстиниан Васспард, и граф Гирке, и еще многие — мертвы, в опале или в изгнании, а граф Штанцлер — кансилльер державы. Есть над чем подумать.

— Я верю, что вы найдете здесь друзей, Валентин, — говорит Корнелий перед тем, как уехать. — Но все же будьте осторожны.

Валентин кивает. Быть осторожным он умеет, заводить друзей — нет.

Лаик и Арамона оказываются точно такими, как про них рассказывал Юстиниан. Мрачный холодный склеп и толстый боров, что ненавидит и свою службу, и своих подопечных. Впрочем, тем, кто приехал из теплых краев и из счастливых семей, наверное, тяжелее, даже если к ним никто не цепляется. Привычка всюду искать тайники оказывается полезной и здесь, хотя поначалу Валентин и не понимает, что именно обнаружил в своей комнате. Но на всякий случай находит в саду подходящее дерево с дуплом и прячет все, кроме отмычки.

Все проясняется, когда на сцену выходит Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы. Арамона — предсказуемо — срывает раздражение на Валентине, но довести Спрута у него ума не хватит. Правда, вместо него чуть не срывается унар Ричард, наследник Окделлов. Если бы не мэтр Шабли… Валентин думает, что, наверное, надо найти возможность посоветовать Ричарду тоже внимательно осмотреть свою комнату, но не успевает. Панталоны висят под потолком, а Арамона орет:

— Тогда как вы объясните, что в вашей комнате найдены эти вещи?

Значит, Суза-Муза решил подстраховаться. И Валентин не может вмешиваться, будет только хуже… но вмешиваются Катершванцы. Следом за ними Паоло и Берто, и напоследок Арно. У последних двух, кстати, вполне хватит наглости и фантазии на некоторые из подвигов неуловимого графа, но Валентин сильно сомневается, что Салина или Савиньяк будут кого-то подставлять.

— Вы шестеро — в Старую Галерею! — Еще чуть-чуть, и Арамона просто взорвется. — Остальные — спать!

Что ж, спать так спать. Доказать невиновность обвиняемых можно и другим способом. Опять же, наконец, отвести душу и объяснить господину Арамоне, кто он есть.

Колиньяру, и кто там еще был замешан, хватает соображения не опровергать кончину Сузы-Музы, однако это не мешает Арамоне зверствовать, а самому Эстебану — издеваться. И если Эстебана с прихвостнями не так уж сложно осадить словами, то Арамону приходится терпеть. Впрочем, и в положении козла отпущения находятся светлые стороны.

— Я знаю, эр Штанцлер говорил, что нам нельзя навлекать подозрения, — горячится Дик. — Но так точно нельзя!

Дик местами наивен настолько, что это смешно, но ощущать поддержку неожиданно приятно. С Окделлом они почти что в одной лодке, это понятно. А братья-бергеры, похоже, просто не любят несправедливость, не боятся Арамоны и не думают о политике. И Берто с Арно по крайней мере не гонят его с общих сборищ, хотя уж Савиньяку-то его точно любить не за что. Валентин мало говорит и много слушает, но вторая половина обучения в Лаик проходит куда лучше первой, несмотря на наказания и крики.