Как Эльвира могла понравиться отцу, Сергей искренне не понимал. Наверное, папа за своими бесконечными делами просто не находил времени присмотреться к ней повнимательнее. Да и Эльвира держалась с отцом совершенно по-другому, чем с самим Сергеем. Безукоризненно вела себя, если уж честно. Даже смотрела на отца совсем не так, как на него, Сергея. По крайней мере, когда они беседовали за ужином. А вот когда папа работал — Сергей подсмотрел как-то! — глаза молодой женщины становились трезвыми и холодными. Расчетливыми такими! И что-то еще во взгляде Эльвиры казалось Сергею необычным. Это было нечто ускользающее, что мальчик никак не мог охарактеризовать, ему просто не хватало слов. Нечто, от чего лично его, Сергея, бросало в дрожь!

Школу Сергей Ильин не слишком любил. Рассеянный от природы, он вечно получал на уроках замечания из-за своей невнимательности. Точные науки Сергею не давались. Физика с математикой казались ему настоящей каторгой. А уж какого труда Сергею стоило вытягивать оценки по ним на твердые четверки… Только рисование ему по-настоящему нравилось! Карандаши, краски, чистый лист бумаги или холст заставляли Сергея забыть обо всех неприятностях. Даже о мачехе. Выплескивая на белоснежный лист или матово поблескивающий холст собственные эмоции, Сергей невольно успокаивался. Вот и сейчас, закончив натюрморт (семиклассники занимались им уже второй урок: гроздь винограда на темном керамическом блюде), Сергей вновь взял в руки кисть. И начал машинально набрасывать портрет мачехи. Писал Эльвиру такой, какой запомнил ее сегодняшним утром, после этой глупой выходки с ужом.

Тонкие, кривящиеся губы — змейкой; холодные, бледно-голубые, почти бесцветные глаза с крошечными, резко очерченными зрачками — как пистолетные дула, ему всегда так казалось! — и правильные, но какие-то поразительно безжизненные черты лица. Даже пышные золотистые волосы Эльвиры казались Сергею неживыми — кукольными. Словно она носила парик. Завершив этот случайный набросок, Сергей принялся за фон. Подумал и добавил немного кармина в нейтральный коричневый тон. И невольно удивился: редкие всполохи красного сделали лицо его будущей мачехи необыкновенно выразительным и… зловещим! Таким, каким видел его в своем воображении Сергей. Именно этуЭльвиру он не любил и боялся.

— Боже, что это?!

Сергей обернулся. За его спиной стоял учитель рисования. В серых глазах преподавателя, обычно по-детски наивных, застыл откровенный ужас. Старый Карандаш! Так ребята между собою звали Ивана Петровича Карамзина — довольно известного в городе художника. Он на старости лет решил вдруг пойти в школу, учителем рисования. Искать, как шутили мальчишки, неоткрытые таланты среди серых масс! Класс, правда, Иван Петрович взял себе лишь один. И вел его с самого первого дня. Класс считался экспериментальным, школа гордилась им, хотя директриса не всегда одобряла излишне, на ее взгляд, либеральный подход Ивана Петровича к ученикам. И постоянные отступления от классических «канонов» рисования со стороны некоторых ребят она тоже не приветствовала, но молчала — раз уж это им позволял Карамзин… И она утешала себя тем, что вот уже несколько лет подряд на всех городских и областных выставках первые места брали ученики Карандаша, то есть ее школа. Талант Иван Петрович тоже нашел. У Сергея Ильина. Во всяком случае, сам Карандаш считал именно так. Он давно занимался с Сергеем индивидуально. Гордился его успехами, как своими собственными, и мечтал вырастить настоящего мастера.

— Не понял… — растерянно пробормотал Сергей.

— Чей это портрет? — Карандаш дрожащими руками повернул мольберт к свету.

Удивленно всматриваясь в лицо учителя, Сергей недоуменно протянул:

— Мачехи моей, а что?

Заинтригованные семиклассники тут же повскакивали с мест и бросились к мольберту. Отталкивая друг друга, они с любопытством рассматривали жутковатый набросок и оживленно переговаривались:

— Ничего себе!

— Ну и мачеха! Прямо вурдалак какой-то.

— Ага. Вампир!

— Да ладно вам! Нормальная баба! Красивая даже. Вот только глаза мертвые какие-то.

— Нашел тоже нормальную! — хмыкнул кто-то из девчонок. — Такая приснится — и не проснешься…

— Ну-ка, прекратили базар, — неожиданно рассердился Карандаш. — Быстро по местам! Урок еще не закончен, забыли?

Он терпеливо подождал, пока возбужденные семиклассники не разбрелись, и шепнул Сергею:

— Зайди после урока ко мне в мастерскую, хорошо?

Сергей кивнул. И Карандаш неспешно заходил между мольбертами, останавливаясь, чтобы поправить чей-то рисунок…

— Ты что, потащишься к Карандашу прямо сейчас? — разочарованно спросил Сергея Гришка, натягивая куртку.

Обычно они после школы домой не спешили. Бродили какое-то время по улицам. Или шли в ближайшее кафе. Неторопливо ели мороженое и обсуждали свои проблемы или новые компьютерные игры. Изредка Ленка Парамонова приглашала друзей в свою спортшколу. В те дни, само собой, когда тренер занимался с ней индивидуально. Это происходило все чаще: выдающиеся способности якобы у нее обнаружились. Сергей, правда, не слишком хорошо в этом разбирался. Ленкино карате казалось ему настоящей абракадаброй. Даны какие-то там, пояса цветные — запутаешься! Каждому дану, по словам Парамоновой, соответствовал свой цвет. А сам дан отражал степень мастерства. И вроде данов этих насчитывалось шесть или семь. Если только Сергей ничего не напутал. В дзюдо, например, как он читал, — девятнадцать разрядов! И тоже есть даны. Расспрашивать Ленку ему лишний раз не хотелось. Она, рассуждая о своем драгоценном карате, становилась на удивление противной и начинала посматривать на мальчишек сверху вниз. Пренебрежительно и снисходительно. Как старший — на младших. А уж он, Сергей, ее вообще раздражал. С первого класса. Парамонова искренне считала, что это не дело для парня — в свободное время малевать какие-то дурацкие и никому не нужные картинки, и ничуть не стеснялась лишний раз высказаться на эту тему. Весьма ядовито! Язык у нее всегда был подвешен неплохо. Вот спорт, по Ленкиным словам, — совершенно другое дело, и настоящий мужик… Эта тема ей никогда не надоедала! Сергею иногда казалось, что, если бы они не дружили вчетвером практически с пеленок, он Ленкино зазнайство терпеть вообще бы не стал. А так — куда деваться-то? Уж какая есть.

— Ну да, — хмуро кивнул Сергей.

Он поднял с пола вязаную темно-серую шапку и подал приятелю. Покосился на собственную куртку — она осталась на вешалке — и с сожалением сказал:

— Вы сегодня меня не ждите. Сам знаешь, старик поболтать любит.

— Ладно уж, — Гришка шапку надевать не стал, сунул в карман. — Топай… — И уже вслед Сергею крикнул: — Слушай, а что с мачехой-то? Плюнем, как Динка предложила?

Сергей пожал плечами и угрюмо подумал: «Легко сказать — плюнь. Не вам же с ней жить!» Обсуждать эту тему ему не хотелось, и он медленно направился к мастерской Карандаша.

Гимназисты искренне гордились, что именно у них будет преподавать известнейший в городе художник. Об этом и в газетах писали, и на городских телевизионных каналах обсуждали эту новость. Мол, как же — Мастер идет в народ! Директриса расщедрилась и выделила Карандашу специальное помещение. Правда, комната под мастерскую нашлась только на третьем этаже, под самой крышей. Просто объединили в одно два крошечных подсобных помещения, где хранились оставшиеся после очередного ремонта материалы и инструменты. И все же мастерская получилась довольно большой и светлой. По требованию старика в ней сделали два огромных окна. Теперь здесь занимался седьмой класс и проводил вечера за работой сам художник.

Сергей осторожно приоткрыл дверь и невольно насторожился: он застал Карандаша перед своим собственным мольбертом. Учитель с каким-то болезненным интересом рассматривал портрет Эльвиры. То приближался к нему, то отходил в сторону на несколько шагов. Его взгляд показался Сергею каким-то встревоженным.