Бруно тщательно прокрутил в уме каждую сцену, затем перешел к протоколам допросов заключенных, захваченных подразделением «Бомер».

Он просмотрел список захваченных мужчин, которые должны были быть расстреляны. Третьим был Филипп Башело, девятнадцати лет, из Сент-Феликса. Фамилия Жан-Пьера была Куррейе, но он не нашел Куррейе в списке заключенных. Однако в Понсаке все еще оставалась ветвь семьи Куррейе, где у них была ферма, а дочь управляла питомником, разводя лабрадоров. Он знал ферму, потому что это было одно из немногих мест, достаточно новых и богатых, чтобы построить специальный сарай, облицованный белой плиткой, соответствующей европейским гигиеническим нормам. Бруно извинился и вышел из Архива, спустился по лестнице, прошел через музей и вышел на площадь под открытым небом. Там он достал свой мобильный телефон, чтобы позвонить мэру.

«Это точно он, сэр», — сказал Бруно Герарду Мангину. «Фотография и отпечаток большого пальца. Хамид аль-Бакр был также Хусейном Будиафом из Мобильных сил, командиром отделения, которое сожгло много ферм в нашей коммуне в мае 1944 года. В этом нет никаких сомнений, улики убедительны. Но ситуация становится еще хуже. Одна из ферм, которая подверглась нападению, принадлежала семье Башело, после того как они допросили его старшего брата. Еще один случай был в Понсаке, и я думаю, что это была ферма Куррейер, но не могли бы вы попросить кого-нибудь проверить записи о компенсациях в архивах мэрии?

Я помню, что все семьи получили какую-то компенсацию после войны».

«Совершенно верно», — сказал мэр. «В семье Курье был судебный процесс о том, кому что досталось после того, как немцы выплатили большую сумму за ущерб от войны.

Все, что я помню, это то, что половина семьи до сих пор не разговаривает с другой половиной из-за судебного процесса, но я получу полный список и перезвоню вам. Это ведет туда, куда я думаю, к Башело и Жан-Пьеру?»

«Еще слишком рано говорить, но я сейчас не с полицейской командой. Я выхожу прогуляться на улицу один. Эта часть касается только нас с тобой; это городские дела. Когда я вернусь в Архив, я полагаю, мы просто сопоставим все улики, сделаем копии и заверим их хранителем. И, конечно, мы соберем имена семей, ставших жертвами Force Mobile. В итоге у нас может получиться длинный список возможных подозреваемых, и это может занять некоторое время. Много потенциальных свидетелей погибло, и воспоминания уже не те, что были».

«Я понимаю, Бруно. Ты вернешься вовремя к завтрашнему параду?»

Завтра было восемнадцатое июня, годовщина Сопротивления, послания де Голля из Лондона в 1940 году, призывавшего Францию сражаться дальше, поскольку она, возможно, проиграла битву, но не войну. Башело и Жан-Пьер, как всегда, будут нести флаги.

«Я буду там, сэр. И все готово к фейерверку завтра вечером».

«Будем надеяться, что это единственные фейерверки, которые мы получим», — сказал мэр. С тяжестью в походке, но с чувством справедливости в сердце Бруно вернулся в здание.

Они колонной возвращались в полицейское управление в Периге, Бруно ехал с Джей-Джей, а Изабель следовала сзади с толстыми папками фотокопий на заднем сиденье своей машины. Он сел бы за руль вместе с Изабель, но Джей-Джей придержал пассажирскую дверь своего большого «Рено» и сказал: «Садись».

Джей-Джей подождал, пока они не выехали из Бордо на автостраду, прежде чем сказать: «Если ты обманешь меня в этом, Бруно, я никогда тебе этого не прощу».

«Я думал, вы будете угрожать посадить меня в тюрьму», — сказал Бруно.

«Если бы я мог, я бы, черт возьми, так и сделал», — проворчал Джей-Джей. «Я думаю, вы уже знаете, кто убил этого ублюдка, и вы почти уверены, что никто другой никогда не узнает.

Это то, что вы хотели сказать своему мэру. Вы и ваши местные знания. Я прав?»

«Нет, вы ошибаетесь. Возможно, у меня есть кое-какие подозрения, но я почти уверен, что ни вы, ни я, ни кто-либо другой не сможем это доказать. Нет никаких доказательств судебной экспертизы. Если этого недостаточно, чтобы осудить Ричарда и Жаклин, я не понимаю, как вы сможете повесить это на кого-то еще, по крайней мере, без признания. И некоторые из этих старых бойцов Сопротивления прошли через допрос в гестапо без разговоров. Они вам не признаются. Если это дело получит огласку, вы можете представить адвокатов, которые будут стоять в очереди, чтобы представлять их бесплатно, из патриотизма. Для меня будет честью встать на защиту этих старых героев. Любой амбициозный и умный молодой юрист может построить карьеру на подобном деле. Знаешь что, Джей-Джей? Тавернье будет бороться зубами и ногтями за привилегию представлять их интересы. Он уйдет из магистратуры, подаст в отставку из министерства, устроит громкий судебный процесс в СМИ и дойдет до Национального собрания».

Джей-Джей проворчал что-то вроде согласия, и они поехали дальше в молчании.

«Черт бы побрал это к черту, Бруно», — наконец вырвалось у Джей-Джей. «Ты этого хочешь? Нераскрытое убийство? Темные подозрения в убийстве на расовой почве? Это отравит жизнь вашему драгоценному Сен-Дени на долгие годы.»

«Я много думал об этом, и это риск, на который мы должны пойти, риск, который мы должны уравновесить альтернативой», — сказал Бруно. «И есть еще кое-что, что меня беспокоит. Мы распространяем эту фразу о том, что он военный преступник, и то, что он и этот Мобильный отряд совершили здесь, было отвратительно. Но подумайте об этом еще немного. Он был парнем девятнадцати или двадцати лет, жившим в трущобах Марселя в разгар войны. Без работы, без семьи, вероятно, презираемый окружающими как грязный араб. Единственным человеком, который когда-либо давал ему передышку, был его футбольный тренер Вилланова. Внезапно благодаря Вилланове он получает работу и форму, трехразовое питание и свою зарплату. И хотя бы раз в жизни он стал кем-то. У него есть оружие, товарищи и казарма для ночлега, и он выполняет приказы, которые ему отдает человек, которого он уважает и за которым стоит вся государственная власть. После того, как «Форс Мобайл» был ликвидирован, он заплатил свой долг. Он сражался за Францию, на этот раз в нашей форме. Он воевал во Вьетнаме. Он воевал в Алжире. Он служил в хорошем подразделении, которое повидало много боев. И он остался на всю оставшуюся жизнь в нашей собственной французской армии, единственном месте, которое он мог считать своим домом. Так что да, военный преступник, но он сделал все возможное, чтобы загладить свою вину. Он вырастил прекрасную семью, дал своим детям образование, так что теперь его сын научил каждого ребенка в Сен-Дени считать. Его внук — прекрасный молодой человек, у которого на подходе правнук. Хотим ли мы тащить все это через тот ураган дерьма, в который это может превратиться?»

«Шторм дерьма прав».

«В любом случае, это будем решать не ты и не я, Джей-Джей», — продолжал Бруно.

«Это дойдет до самого верха, до Парижа. Они не захотят суда над какими-то старыми героями Сопротивления, которые казнили арабского военного преступника через шестьдесят лет после того, как он сжег их фермы, изнасиловал их матерей и убил их братьев. Разберитесь с этим. Министр внутренних дел, министр юстиции, министр обороны и премьер-министр должны будут прийти в Елисейский дворец и объяснить президенту Республики, что телевизионные новости и заголовки газет в ближайшие несколько недель будут посвящены бандам вооруженных арабов, сотрудничающих с нацистами в терроризме патриотически настроенных людей. Французские семьи. А потом они уходят от правосудия, скрываясь во французской армии. И вдобавок ко всему они дурачат нас, делая из них героев войны с боевым крестом. Можете ли вы представить, как это отразится на опросах общественного мнения, на улицах, на следующих выборах? Скажите мне, что бы Национальный фронт сделал с этим?»