Ник кивнул, понимая мою идею:

– Когда мы с тобой впервые встретились, для меня на первом месте был тот храм. Я решил, что тебя пригласили, поскольку ты связана с Оксфордом и Моузлейнами. – Ник улыбнулся, наверное вспомнив, как многое весьма драматически изменилось с тех пор. – Признаю: я дождаться не мог, когда наконец от тебя избавлюсь. Но потом я переговорил с отцом, и он четко мне объяснил, что ты куда важнее храма. – Ник обнял меня за плечи и запечатлел поцелуй на моем лбу. – Он и представления не имел, насколько оказался прав.

– Даже несмотря на то, что я с чем-то там связана?

– Ты связана с браслетом амазонки. – Ник провел пальцем по шакалу. – С этого все и началось. Мой отец был убежден, что рано или поздно ты приведешь меня к плавучей базе амазонок. А когда он увидел, что события не спешат развиваться, то решил, что следует как-то подтолкнуть амазонок к действию. Поэтому он и потребовал, чтобы я вернул тебе телефон там, в Алжире. Он хотел узнать, кому ты позвонишь и что после этого произойдет. Он уже подозревал, что твой контакт в Оксфорде, Катерина Кент, как-то связана с амазонками; он просто не знал, какую именно роль она играет.

– Как мило! – сказала я. – Ставить научные эксперименты на своем собственном сыне! Отлично! Ему все это явно недешево обошлось. Полагаю, он поэтому и хотел, чтобы ты начал болтать о сокровищах амазонок? Чтобы заставить амазонок ощутить некоторое давление?

Ник выглядел виноватым.

– Подумать только, я играл на его стороне, а на тебя навлекал неприятности… Но я просто не представлял, с чем нам придется столкнуться. Да и он тоже. Видимо, он был убежден, что в какой-то момент моя мать должна будет осознать, кто я таков, и откроется мне. А если нет… Ну, ничего страшного, поскольку я же все равно ничего о ней не знал. Он наверняка даже не воображал, что мы можем оказаться зажатыми между амазонками и головорезами Резника.

Некоторое время мы оба молчали. Мне казалось странным сидеть вот так и наблюдать за языками пламени, танцующими в камине, зная, что огромные поленья скоро превратятся в пепел… И что весь мой мир пошатнулся. В конце концов я прижалась к Нику и сказала:

– Ты говорил, что твой отец был уличным музыкантом. И мне это понравилось.

Ник в очередной раз вздохнул:

– Ну, он действительно был. А я действительно был его обезьянкой и бегал по кругу со шляпой. Его родные в Иране, узнав о ребенке, то есть обо мне, просто пришли в бешенство. Они пожелали, чтобы отец отказался от меня и продолжил учебу в Оксфорде, как будто ничего не случилось, а когда он не согласился с ними, они выбросили его из семьи. Тогда отец обратился в колледж, предлагая как-то отработать плату за обучение, но ему объяснили, что он не может там оставаться с ребенком… Это «не в духе Оксфорда». У него не было денег, домой он вернуться не мог… Вот он и сунул меня в рюкзак и присоединился к группе бродячих музыкантов. Так он оказался в Рио, где и начал свое первое дело, и встретил женщину, которая стала мне приемной матерью. Отец целиком и полностью сделал себя сам. Рядом с ним нелегко находиться. Он испытывает потребность контролировать все и вся.

– Даже тебя?

– В особенности меня.

Я попыталась улыбнуться:

– Он явно не слишком популярен в Оксфорде. У меня сложилось впечатление, что он довольно… беспощаден?

Ник сжал мое бедро:

– Он вовсе не так плох, как людям нравится думать, просто он весьма целенаправлен. Тебе когда-нибудь приходилось слышать о капиталистах, которых бы не считали беспощадными? Это же общее мнение бездумного стада.

– Но даже если и так, полагаю, он был бы не слишком доволен, если бы узнал, что ты связался с оксфордской училкой.

Ник повернул голову и посмотрел на меня с кривой улыбкой:

– Он бы понял мое желание завоевать ледяную принцессу, которая и руки бы мне не подала…

Улыбка Ника угасла, он провел пальцами по всему моему телу, как бы демонстрируя ту вольность, с которой теперь могла путешествовать по нему эта некогда презираемая рука.

– И ты именно это и сделал? – спросила я, когда он наклонился ко мне, чтобы поцеловать. – Преодолел мою ледяную царственность?

– Преодолел ли? – Ник лег на меня сверху. – Разве я не ощущаю нечто вроде бунта? – Он улыбнулся, когда я расслабилась под ним. – Что-то не похоже на капитуляцию…

– Поосторожнее! – предостерегла я его. – Это может оказаться засадой. В любой момент мои сестры-амазонки могут вышибить дверь…

– И то верно. – Ник прижал мои руки к постели. – Так что лучше мне поспешить.

Я внезапно проснулась, испугавшись, что все было сном. Мое сердце колотилось как сумасшедшее. Но когда я увидела Ника, мирно спавшего рядом, то ощутила такое огромное облегчение, как будто пробудилась от чудовищного кошмара. Прижавшись к его соблазнительно теплому боку, я смотрела на него, уже освещенного легким светом начинавшегося дня. Как могло случиться, что этот великолепный мужчина, вообще не знавший меня какой-нибудь месяц назад, тем не менее открыл во мне такие стороны – если не всю меня до конца, – о которых я никогда и не подозревала?

– Дай мне минутку, богиня, – пробормотал Ник. – Я ведь простой смертный, помнишь?

Несмотря на разбитый нос, Ник даже во сне выглядел как античная статуя, и мне вдруг пришло в голову, что при всех его тайнах на теле Ника не осталось никаких следов его необычной истории. Ни шрамов, ни драгоценностей, ни татуировок, ничего, что могло бы дать хоть какой-то намек на его происхождение или на те события, через которые он прошел, прежде чем упасть в мои объятия. Камаль аль-Акраб жил под фальшивыми именами и, по его собственному признанию, всю свою сознательную жизнь удирал от лизоблюдов, которые за роскошной наклейкой не видят человека.

Вот в этом мы на самом деле были похожи куда больше, чем я осознала вначале. Да, мы выросли рядом с совершенно различными кострами – если даже не в разных племенах и пещерах, – но у нас также было очень много общего, и в основном это потребность убегать и искать. В то время как Ник пересекал самые дальние концы земли, ища спасения от имперских амбиций своего отца, я галопом уносилась в прошлое, чтобы сразиться с теми, кто утверждал, будто амазонки не что иное, как затертые слова на хрупких пергаментах. Как это было странно – и как удивительно, – что наши дорожки сошлись вот таким образом.

Слишком возбужденная, чтобы снова заснуть, я выбралась из постели и подошла к камину, чтобы проверить, не удастся ли мне вернуть угли к жизни. Потом я повернулась к своей грязной сумке, готовясь к тому, что найду ее абсолютно пустой. Это была уже третья сумка, которой я обзавелась на протяжении двух недель; как бы злая фея дамских сумок не устала от меня…

К счастью, «История амазонок» пострадала лишь чуть-чуть; главный удар приняла на себя бабулина тетрадь. Разбухшая и отсыревшая, она приобрела вид мокрой кухонной тряпки, и я чуть не заплакала, когда отклеила первую страницу и увидела, что синие буквы размыло до такой степени, что разобрать их было уже невозможно.

Усевшись за письменный стол у окна, я осторожно разделила страницы в надежде, что влага не проникла до самой середины тетради… но она и туда пробралась. Из всех тех сотен слов, которые бабушка так старательно переводила для меня, не осталось ни одного.

Подавленная горем, я продолжала перебирать страницы наугад, чтобы проверить, не осталось ли где-то хоть каких-то понятных записей и не смогу ли я как-то все это восстановить. И тут я увидела их…

Слова, написанные невидимыми чернилами.

Точнее, по одному слову примерно на каждой третьей странице… Но этого оказалось достаточно, чтобы я подпрыгнула на месте от волнения, вскочила и стала бегать взад-вперед по комнате.