И что было делать теперь? Мирина совершенно не представляла. Глядя на Париса, она пыталась угадать, знал ли он, что «похищенная» царевна покинула Микены на борту его корабля? Но Парис перестал следить за разговором своего отца и Агамемнона; он пристально смотрел на тонкую фигуру с растрепанными волосами, застывшую в дверях храма. Кара.

Охваченная дурным предчувствием, Мирина сжала руку Париса, желая, чтобы тот призвал стражей. Но было уже слишком поздно; никто не успел бы остановить Кару. Она бросилась к ногам Агамемнона, с таким жаром обхватив его колени, что царю пришлось сжать плечо племянника, чтобы устоять на ногах.

– Добрый отец! – кричала Кара, когда стражники пытались оттащить ее прочь. – Я здесь!

– Погодите! – Агамемнон жестом велел стражникам отпустить Кару. – Я не из тех мужчин, кто отталкивает просящих женщин. Говори!

– Они увели меня против воли! – Кара подняла голову и сквозь слезы посмотрела на царя. – Я не хотела уходить!

Владыка Микен некоторое время молча смотрел на нее сверху вниз. Потом его глаза сузились.

– Я где-то уже видел эту безумную…

– Довольно! – воскликнул Парис, выступая вперед.

Но он опоздал; Агамемнон узнал Кару.

– Как это лишенное разума существо очутилось здесь? – спросил он, и в его голосе зазвенел гнев. – Она же была среди тех, кто…

Он схватил Кару за волосы и со всей силой дернул, вынуждая встать; Кара завизжала от боли.

– Кто убил моего сына, ты, несчастная шлюха? Это сделала ты?

– Нет! – закричала Кара, пытаясь высвободиться. – Нет! Я им говорила, чтобы они не…

– Кто такие «они»? – Агамемнон снова с силой рванул Кару за волосы, на этот раз швыряя девушку на пол. – Говори! Где они?

– Стой! Прошу, остановись! – Кара прижала ладонь к животу. – Я ношу твоего внука…

Агамемнон покачнулся вперед, чтобы ударить Кару по лицу.

– Значит, я убью обоих одним ударом! Говори, безумная! Где убийца моего сына?

Кара, обливаясь слезами, подняла руку и дрожащим пальцем ткнула в сторону Мирины.

Стамбул, Турция

По меньшей мере три сотни избранных приняли приглашение на маскарад Резника, и весь дом был наполнен бродящими туда-сюда толпами и взрывами смеха. В доме не было никакой мебели или драпировок, которые могли бы смягчить шум: ни диванов, ни ковров, ни занавесей; гостей окружали только бетон, сталь и стекло, да еще в каждом углу красовались мраморные скульптуры, весьма искусно подсвеченные. Если бы мне сказали, что здание еще не достроено, я бы в это поверила; нужно быть весьма необычным человеком, чтобы чувствовать себя как дома на такой вот этажерке из голого бетона, пусть даже с видом сразу на два континента.

Зато гости Резника, в противоположность дому, никак не страдали монохромностью. И не только женщины, но и кое-кто из гостей мужского пола принарядились в гротескные театральные костюмы, и на их фоне Джеймс выглядел утешающе приятным и нормальным даже в наряде Аладдина. Я увидела здесь также и несколько полуголых супермоделей, платья которых были словно приклеены прямо к коже, зато их шеи украшали бриллиантовые ошейники; и оказалось, что косметика с блестками, которую мы с Ребеккой приобрели в торговом центре, выглядела здесь до неприличия скромной.

– Вон он, – сообщил Джеймс, показывая нам на мужчину в костюме испанского матадора.

Высокий и суровый, с седыми волосами, подстриженными ежиком, Григорий Резник сразу выделялся из шумного окружения как человек явно безупречного вкуса и военной дисциплины, чья улыбка никогда не касалась его глаз, оставаясь исключительно на губах.

Внезапно похолодев от дурного предчувствия, я сказала:

– Может, нам лучше забыть об этом манускрипте…

– Да не будьте вы такой трусихой, Морган! – Джеймс ловко ухватил три бокала шампанского с подноса, который проносили мимо. – Вот, выпейте и расслабьтесь. Вы обе. Мы же не хотим, чтобы он что-то заподозрил?

Между глотками шампанского я гадала, сколько из гостей Резника знали, кто он таков на самом деле и чем он занимался до того, как перебрался в Турцию. Ведомо ли было его гостям, что он имел собственную тайную полицию и кишащий крысами сумасшедший дом, куда, будучи лидером коммунистической партии, отправлял своих политических противников? Известно ли было им, что даже сейчас, в своей так называемой отставке, Резник оставлял за своей спиной сломленных людей вроде доктора Озлема и что он не обращал ни малейшего внимания на многочисленные предупреждения турецких властей относительно его преступной вовлеченности в торговлю антиквариатом? И мне поневоле думалось, что в любой момент в дизайнерские двери особняка может ворваться команда интерполовского спецназа и уволочь всех в тюрьму в облаках слезоточивого газа. И все равно мы были здесь в роли друзей Резника – все три сотни присутствующих, – пили его шампанское и как бы придавали законность его действиям своим присутствием.

Когда мы пробирались сквозь топу, я заметила смутно знакомую фигуру, которая то возникала на виду, то исчезала, пока не скрылась наконец за какой-то дверью.

– Ты видела ту высокую блондинку в костюме серой мыши? – шепотом спросила я, дергая Ребекку за руку.

– Кого?

Ребекка вытянула шею, глядя налево, потом направо, но никого не увидела.

– Она уже ушла, – сказала я. – Но я уверена, это та самая блондинка, что украла мой телефон в Нафплионе. Она явно работает на Резника.

Глаза Ребекки расширились, но я не могла сказать, отчего именно, то ли оттого, что она поверила моим словам, то ли оттого, что усомнилась в моей вменяемости.

Джеймс обернулся к нам и вопросительно вскинул брови:

– Что-то не так?

– Нет, ничего, – пробормотала я, убеждаясь, что моя вечерняя сумочка по-прежнему надежно закрыта – атласный мешочек с бабушкиной тетрадью, с которой я теперь никогда не расставалась. – Извините…

Удалившись в дамскую комнату, освещенную стробоскопическими светильниками, я прислонилась к мраморной раковине и постаралась взять себя в руки. Чувство, которое у меня возникло в тот момент, когда мы сюда приехали, – ощущение неминуемой беды – вернулось вновь и накрыло меня с головой. В самой оптимистичной частице своего сердца я продолжала лелеять слабую надежду на то, что Ник в конце концов все-таки явится на эту вечеринку. Вот только… как бы я его узнала среди такого множества людей в масках?

Пока я стояла там перед зеркалом, из туалетной кабинки вышла прекрасная латиноамериканка в облегающем костюме кошки. Серебристые волосы заставляли ее выглядеть одновременно и старой, и молодой, и я была мгновенно очарована силой, исходившей от ее тела. Однако, когда наши взгляды встретились в зеркале, в глазах женщины вспыхнула откровенная злоба. И только после того, как за ней закрылась дверь туалетной комнаты, мне пришло в голову, что я могла встречаться с ней прежде где-то еще. В ее глазах было нечто странно знакомое…

Когда я вышла из дамской комнаты, Резник что-то говорил своим гостям на хорошем французском. Я уловила лишь конец его речи, завершившейся грустным тостом:

– За Алекса, – сказал Резник, поднимая бокал с шампанским. – Сегодня ровно год со дня его смерти. И за правосудие.

– В чем дело? – прошипела Ребекка, когда возобновились музыка и разговоры. – У тебя такой вид, словно…

– Эй, болтушки! – окликнул нас Джеймс. – Это наш шанс.

Нам понадобилось основательно поработать локтями, чтобы пробиться к хозяину дома, но как только нам это удалось, Джеймс был вознагражден крепким объятием.