Я покачала головой:

– Нет, пока я не найду способа вернуть себе свое положение.

И тут я увидела его. Грузовик стоял прямо перед входом в колледж, а рядом с ним я заметила фигуру, которую уж слишком хорошо знала. В высоких сапогах и облегающей одежде Лилли выделялась на средневековой улочке, как дерзкое растение, закрепившееся прямо на отвесной скале.

Заметив нас с Ребеккой, она кивнула мне и тут же, обойдя грузовичок, прыгнула на пассажирское сиденье.

– Стой! – закричала я, бросаясь вперед, но было уже поздно.

Грузовичок покатил по улице и исчез за углом. А мы с Ребеккой остались стоять перед входом в колледж в полной растерянности.

– Твою мать! – Я вбежала в вестибюль и направилась в квартиру, а перед глазами стояла коллекция римских монет профессора Ларкина и осколки древних сосудов. – Ну и что они могли взять на этот раз?

В спешке я не обратила внимания, что Фрэнк зовет меня, ему даже пришлось выскочить из-за стойки, в рубашке с короткими рукавами и просторных штанах с подтяжками.

– Вам тут посылка! – заорал он, явно жутко недовольный тем, что пришлось покинуть уютный уголок. – Вам бы лучше забрать все прямо сейчас! Я даже сдвинуть это не могу!

И он ничуть не преувеличивал. На полу стояли три деревянных ящика размером со стиральную машинку, и они были настолько тяжелыми, что для их перемещения понадобилось бы несколько человек.

– Только что доставили, – сообщил Фрэнк. – Для вас лично. Им не следовало сбегать до вашего прихода!

– Кому «им»? – спросила я, горя желанием узнать, что именно сказала Фрэнку Лилли.

Но Фрэнк уже схватился за телефон, пытаясь найти кого-нибудь достаточно сильного, чтобы помочь нам.

Получасом позже все три ящика очутились на полу квартиры профессора Ларкина.

– Не уверена, что их следует открывать, – задумчиво произнесла Ребекка, покусывая нижнюю губу. – Помнишь ящик Пандоры? Как она выпустила на волю горести, обрушившиеся на все человечество? – Я порылась в ящиках письменного стола в поисках чего-нибудь, чем можно было бы открыть ящики. – Можешь называть меня оптимисткой, но я не могу себе представить, какие еще горести могли бы свалиться на род людской.

И лишь позаимствовав у недовольно качавшего головой Фрэнка молоток и стамеску, мы смогли оторвать крышку ящика, помеченного цифрой 1. Сломав несколько ногтей, мы с Ребеккой уставились на опилки, поверх которых лежала кожаная папка-скоросшиватель.

– Ладно, давай посмотрим…

Я достала папку, раскрыла ее и обнаружила весьма объемистый, отпечатанный на машинке текст, причем на английском, что меня порадовало.

– Это история Мирины, – прочитала через мое плечо Ребекка, – первой амазонки, основательницы союза сестер… О! Мистеру Телемакосу это понравилось бы!

Отложив в сторону кожаную папку, я погрузила руки в опилки и некоторое время рылась в них, в то время как Ребекка наблюдала за мной расширенными глазами. Что бы ни скрывалось в этом ящике, оно было основательно закопано, и мне пришлось здорово постараться, прежде чем мои пальцы наконец задели что-то твердое.

– Погоди! – Ребекка, поняв, что я что-то нащупала, оттолкнула меня в сторону. – Давай вытаскивать это поосторожнее…

Вскоре весь пол квартиры профессора Ларкина был покрыт горами опилок, а Ребекка все еще продолжала раскопки. И когда наконец таинственный предмет оказался на виду, Ребекка не вытащила его наружу, а просто наклонилась над краем ящика, чтобы как следует рассмотреть.

– Это, – заметила она, – что-то древнее. Как мне кажется.

Мы немножко постояли над ящиком молча, вглядываясь в глиняную табличку. Потом я принесла настольную лампу и держала ее над ящиком, пока мы продолжали осмотр.

– Но это ведь не азбука амазонок, нет? – спросила Ребекка.

– Нет, это не она. – Я поднесла лампу как можно ближе, насколько позволял шнур. – Думаю, это лувийское письмо.

Как только я это произнесла, вилка выскочила из розетки, оставив нас во внезапно возникшей полутьме. Но картинка сохранилась в моих глазах, ясная как день.

– Ох, Бекки! – прошептала я, ощущая давно забытое щекотание научного волнения. – Неужели это и вправду оно?

Неожиданно зазвонил телефон.

– Тут мне какой-то журналист звонит, – сообщил Фрэнк с подходящей к случаю подозрительностью. – И желает поговорить с человеком, который отыскал глиняные таблички Трои. Это вы?

Дунай

Талла родилась в ночь полнолуния.

Она была здоровой и голодной, и у нее были отцовские глаза. День за днем Мирина только и делала, что лежала, держа малышку в объятиях, заглядывая в эти милые маленькие глаза, когда они бывали открыты.

– Ты его видишь? – шептала она, позволяя Талле цепляться за кончик своего пальца. – Твой отец смотрит на нас? Думаю, да.

Всю осень они продвигались вверх по Дунаю. Эти северные земли были лишены пышности и какой-либо утонченности. Люди, которых женщины встречали здесь, были просты, их нетрудно было понять. Иной раз они держались приветливо, иной раз – нет, но в их поведении все было понятно.

И до сих пор Мирине и ее сестрам не пришлось столкнуться ни с колдуньями, ни с оборотнями; на самом деле, когда они добирались до очередной деревни, сразу становилось ясно, что это они выглядят здесь неестественно: в отличие от местных жителей, они были женщинами с совсем другими лицами, другими волосами, в другой одежде, но что было куда важнее – они были женщинами с другими обычаями…

Женщинами без мужчин.

Сестры решили провести зиму в одной долине – местечке, где было не слишком много других охотников, с которыми им пришлось бы соперничать. Здесь они построили жилища для себя и лошадей и упрятали драгоценные таблички царя Приама в соломенных гнездах под полом.

Не проходило и дня, чтобы они не говорили о будущем. Все мечтали об одном: найти плодородную и приветливую землю, где они могли бы мирно вести хозяйство и охотиться, не боясь постоянно, что однажды их снова прогонят прочь.

– Когда мы доберемся до такого места… – часто говорили женщины и сами себе, и друг другу, и никто не сомневался, что в один прекрасный день так оно и будет.

– Оно там, ждет нас, – постоянно утверждала Лилли, улыбаясь горизонту так, словно что-то там видела. – У нас будет своя деревня, нет, город. Город женщин.

Вечера той долгой зимы они проводили у огня, кутаясь в кожи и шкуры, в разговорах о своем городе. Время от времени возникала и тема мужчин, но поскольку никто из сестер даже вообразить не мог интимной близости с немногословными самцами, которые обитали в этих северных землях, ответом обычно становился смех.

– Я бы никогда и просить вас не стала, – как-то раз сказала Мирина сестрам, помешивая угли длинной палкой, – отказаться от такого наслаждения. Но я уверена, что мужчины и женщины настолько различаются, что незачем и пытаться соединить два этих мира. Если вам понадобится, то пойдите и позабавьтесь с каким-нибудь пастухом под звездным небом, но не пытайтесь делить с ним дневную жизнь. Потому что солнце действует на мужчин как некий чудодейственный эликсир – оно не дает им видеть ценность женщин и заставляет думать, что они должны управлять нами. Даже самые добрые из мужчин… – Мирина склонила голову, поддавшись воспоминаниям. – Даже они будут думать, что делают нам одолжение, запирая в доме.

– Но наверняка же не все мужчины такие тираны, – возразила Питана, старательно вырезавшая из деревянной чурки игрушку для Таллы. – Я ведь помню, как ты тогда улыбалась. – Она посмотрела на Мирину, проверяя, в каком та настроении. – Мне бы хотелось понять, что заставляет женщину так улыбаться. Сдается мне, что мужчины открывают в нас нечто такое, что увяло бы, если бы мы всю жизнь прожили без них.

– Если бы не троянцы, – поддержала ее Клито, – мы с Карой и сейчас оставались бы в плену в Микенах. Так что наверняка некоторые мужчины достойны звания освободителей.