– Да, – кивнула Ребекка, все еще всхлипывая. – Он там. Совсем один…

– Ну, – заявила бабушка, выдергивая из земли лопаты, – так давайте его выкопаем.

Мне и в голову не пришло возразить. Видя решительность, с какой Ребекка принялась за дело, я тоже начала копать. Когда мы наконец наткнулись на комок белой шерсти, едва ли в футе от поверхности земли, бабуля оттолкнула нас обеих в сторону и сама завершила работу.

– Ну вот, – сказала она, кладя безжизненное тельце на руки Ребекки с такой нежностью, как будто это был спящий младенец. – Теперь ты можешь с ним поговорить.

Она уселась рядом, прямо на маленькую горку земли, которую мы только что набросали, и стала ждать.

Не знаю, как долго мы пробыли там, слушая, как плачет Ребекка. Поначалу я тоже заплакала, сперва от потрясения, потом от вида мертвого песика, которого я так хорошо знала. Но через какое-то время я уже могла думать только о Ребекке, о том, станет ли она когда-нибудь такой же, как прежде, – моей счастливой и веселой подругой.

Мы уже буквально застыли от холода к тому времени, когда Ребекка глубоко вздохнула и сказала:

– Я так устала…

До этого момента она лежала на земле, держа в руках Спенсера, но теперь наконец с трудом села, такая бледная и измученная, что я испугалась, как бы она не потеряла сознания.

– Хорошо, – кивнула бабуля. – А теперь собери его любимые игрушки. Его постельку, что-нибудь из еды…

– Его поводок? – предположила Ребекка, пытаясь сосредоточить взгляд опухших глаз на лице бабушки.

– А ему нравился его поводок?

– Да, он всегда радовался, когда его видел, – кивнула Ребекка, и ее подбородок снова задрожал.

– Идите-ка обе! – приказала бабушка. – Помогите друг другу и возвращайтесь как можно быстрее. Бегом-бегом-бегом!

Когда Спенсер был наконец уложен на свою синюю подушку, в окружении его любимых вещей, которые мы стащили из дома, пока викарий и его жена были заняты засорившимся унитазом, Ребекка снова ударилась в слезы, и я с ней за компанию. Но это была уже совсем другая печаль.

– Помни, – сказала бабуля Ребекке, – ты всегда можешь сюда прийти и поговорить с ним. Но теперь ему нужно немного отдохнуть. Склоните головы…

Мы послушно сделали, как она велела, и бабуля стала начитывать что-то на незнакомом нам языке. Мы не поняли ни слова, но почему-то все это нас странным образом успокоило. Потом бабуля вручила нам лопаты и велела засыпать ямку. Когда мы закончили, она взяла горсть земли и ладонью размазала ее по нашим лицам.

– У тебя горе, – пояснила она Ребекке, обхватив ладонями ее перепачканную мордашку. – Но ты все сделала правильно.

Лишь войдя в парадную дверь нашего дома, я вспомнила, что сегодня у меня праздник. Под потолком бессмысленно болтались воздушные шары, в воздухе витал теплый запах имбирного печенья, но в доме царила зловещая тишина. В прихожей, на полу под вешалкой, лежала небольшая горка пакетов с подарками, но самих дарителей нигде не было видно. И тут я услыхала, как часы в гостиной пробили пять. А в приглашениях, украшенных серебряными лошадками, было сказано: в три часа.

Как только мы начали на цыпочках подниматься вверх по лестнице, из двери кухни появились мои родители. Они были мрачны и бледны, но не сказали ни слова, а просто смотрели на нас, застывших на месте, перепачканных землей, не знающих, то ли нам идти наверх, то ли спуститься вниз.

– Боюсь, это я во всем виновата, – заговорила наконец Ребекка тихим, но решительным голосом. – И я прошу прощения. Но я понимаю, все это… Ну, в общем, непростительно.

– Что ж, – сказала моя мать, поплотнее закутываясь в шаль, – почему бы вам, девочки, не попробовать праздничный торт?

И с того дня в гостиной больше не слышалось поздних споров, отец и мама не обменивались больше горестными взглядами… В доме воцарилась тишина. Болезненная, мучительная тишина, тяжелая в своей окончательной решимости. И через неделю мои родители начали уезжать на какие-то встречи далеко от дома, а возвращались с разными брошюрами и бланками, которые старательно прятали от меня.

Но я знала, каким-то инстинктом уловив фальшь взрослых, я понимала, к чему все это приведет. Они готовились отослать из дома бабулю – в запертое со всех сторон здание с неулыбчивыми людьми и большими железными замками, и я никогда больше ее не увидела бы. Они собирались привязать ее к кровати и втыкать иглы ей в руку, и все это по моей вине – из-за того, что я позволила себе подружиться с ней.

Единственным, на кого кража не произвела впечатления, оказался мистер Телемакос, упорно отказывавшийся думать о том, что мою сумку стащили.

– Она найдется! – повторял он, отмахиваясь волосатой рукой от затейливых изгибов судьбы. – Все всегда находится.

Чтобы скрыть свое отчаяние, я занималась всем, чем только можно было заняться на палубе, и прилагала все усилия к тому, чтобы поменьше думать. Идея оказалась удачной, и лишь час спустя я наконец посмотрела по сторонам. И тут же ощутила дрожь странного подозрения. Если мы собирались плыть вдоль побережья, то почему вокруг не было видно ничего, кроме воды?

Я подошла к мистеру Телемакосу, стоявшему у штурвала и о чем-то весело болтавшему с Ником и Ребеккой.

– Извините, – заговорила я, внезапно почувствовав себя чем-то вроде ненужной помехи, – но куда мы направляемся, если точно? Уже почти десять часов…

Мистер Телемакос ухмыльнулся:

– Я же вам говорил: мы направляемся туда, где все заканчивается. – Поскольку я продолжала внимательно смотреть на него, требуя объяснения, он добавил чуть громче, как будто говорил с плохо слышащим человеком: – Мы направляемся к Трое. Я вас похитил, Диана Морган. И в следующие несколько дней вы трое будете заложниками моей настоятельной потребности иметь интеллигентную компанию.

Видя, как мы все потрясены его признанием, мистер Телемакос разразился громовым хохотом:

– Через десять лет вы спросите себя: кем он был – пиратом или ангелом?

– Но вы обещали… – начала было я, задыхаясь от ярости.

– Я обещал доставить вас туда, где вам необходимо быть, – перебил меня мистер Телемакос, кивая с таким видом, словно мы обо всем прекрасно договорились. – И именно это я и делаю. Кроме того, какой смысл везти вас в аэропорт, если у вас нет паспорта?

Я так обозлилась, что вполне могла столкнуть этого здоровяка за борт, и потому быстро повернулась к Нику.

– Вы можете мне помочь и развернуть эту чертову лодку обратно? – спросила я его, стараясь, чтобы мистер Телемакос расслышал меня как следует.

Поколебавшись секунду-другую, Ник скрестил руки на груди:

– Увы, я не моряк. Извините.

Но что-то в его взгляде – некое странное дьявольское удовлетворение, скрытое под видимостью сожаления, – подсказало мне, что Ник врет.

Я оглянулась на Ребекку, хранившую непонятное молчание.

– Пожалуйста, объясни своему другу, – кивнула я в сторону мистера Телемакоса, – что все это абсолютно недопустимо!

Выражение тупого изумления на лице Ребекки внезапно сменилось раздражением.

– Ты что же, думаешь, он сам этого не понимает?

Она бросила бешеный взгляд на мистера Телемакоса, а тот благодушно улыбнулся в ответ, как будто наши слова прозвучали в его ушах птичьим щебетанием.

– Бекки, – сказала я, стараясь как-то обуздать отчаяние, – за каждый день занятий, пропущенный мной в Оксфорде, некий циклоп по имени профессор Ванденбош откусит по куску от моей будущей карьеры!

Ребекка отвернулась, явно готовая смириться с судьбой похищенной заложницы.

– У тебя, по крайней мере, есть какие-то обязанности!

Осознав, что я абсолютно одинока в своей досаде и что ни Ребекка, ни Ник не помогут мне убедить мистера Телемакоса вернуться в Нафплион, я оставила их и ушла на корму судна. Я редко ощущала подобную беспомощность и не хотела, чтобы они видели меня в таком состоянии, почти в слезах от расстройства.

Но я ведь действительно не могла сесть в самолет без паспорта, хотя как раз от этого необходимость вернуться на берег становилась лишь более настоятельной. Мне нужно было найти какой-то другой способ добраться до дома, хотя даже при самом удачном стечении обстоятельств я не попаду в Оксфорд раньше конца этой недели. Так что и без вынужденного заточения на борту «Пенелопы» дела у меня обстояли хуже некуда.